— Где? Когда? Как?!
— Я не знаю. Когда министр Платен принес мне это страшное известие, я хотела броситься к свекру. В сущности, один он проявлял ко мне прежде какое-то подобие участия. Но стражники преградили мне путь своими алебардами. Так я узнала, что стала пленницей. Вечером ко мне не пустили проститься на сон грядущий, как обычно это бывало, моих детей. С тех пор я нахожусь в полном отчаянии, я не хочу больше жить. На этом свете меня ничто больше не держит...
— Вам предоставили какие-нибудь доказательства?
— Кто станет предоставлять доказательства женщине, нарушившей супружескую верность? Мне даже не пожелали сказать, как поступили с телом Филиппа, передали ли его родным...
— Если бы это произошло, меня бы здесь не было. Мне тоже сказали, что он убит — на дуэли, графом Липпе. Но это полнейшая глупость! Послу саксонского курфюрста, потребовавшему вернуть командира гвардии, что-то наплели о неудачном бегстве.
Посол не поверил и попросил разрешения отвезти в Саксонию останки. А я и вовсе отказываюсь верить в смерть брата, которую невозможно доказать... А теперь скажите мне: куда Филипп отправился, покинув вас?
— Туда, откуда пришел: прямиком в сад.
— А если бы ворота сада были закрыты?
— Не знаю, кто бы стал их закрывать. Тогда ему пришлось бы идти через Рыцарский зал. Но этот путь гораздо длиннее...
— От одного из своих слуг я узнала, что в ту ночь, как раз из этого самого зала доносился какой-то шум, вот мне и пришло в голову, что ваш супруг или его отец могли приказать схватить Филиппа и бросить его в какой-нибудь далекий застенок, что как раз и объясняет отсутствие трупа...
Воцарилась тишина, потом София Доротея подалась вперед и схватила Аврору за руки. В ее глазах зажглась искра надежды.
— Вы действительно верите в то, что говорите? Вы считаете, что он, возможно...
Она не посмела закончить — очевидно, боялась, что ее надежды не сбудутся, Аврора сжала ее холодные пальцы.
— Томится в какой-нибудь темнице? Да, верю! С тех пор как он исчез, я живу только этой надеждой. Я все это время искала Филиппа и буду искать дальше. Теперь я собираюсь в Саксонию. Молодой саксонский курфюрст богат и могущественен, только он хоть как-то помогает мне, надеюсь, вместе с ним мы достигнем положительных результатов. Ганновер не такой уж большой город, и крепостей здесь не так много...
К ней снова возвращалась вера, отблеск которой она видела на лице Софии Доротеи: та еще минуту назад была едва жива, а теперь будто возродилась.
— Если бы вы сумели его отыскать, мне было бы легче переносить неволю! — прошептала принцесса. — Знать, что он свободен, — это такое счастье!
— Но и ему без вас не будет жизни.
— Вызволить меня отсюда? О, это будет нелегко! Этот замок охраняют тщательнее, чем государственную сокровищницу. Меня каждый день вывозят в карете, чтобы все могли меня увидеть, но карету всегда окружают двадцать всадников, и выйти из нее я не вправе. Поверьте, это не забота о моем здоровье: меня просто показывают, чтобы каждый мог убедиться в том, что я существую, что я — это я...
— Любовь сворачивает горы. Филипп любит вас.
«Да и может ли быть иначе?» — мысленно добавила Аврора, внимательно разглядывая принцессу. Роскошная бронза волос с золотистым отливом, черные глаза с золотыми искорками, нежная кожа, манящий рот... Не говоря уж о гибком стане и о пышных женственных формах, которые не могло скрыть даже строгое платье, а наоборот, как будто подчеркивало... София Доротея была далеко не девушкой, она произвела на свет уже двоих детей, чье рождение избавило ее от юношеской угловатости. Вся она, с головы до пят, была создана для любви, для утоления страсти Филиппа, и осознание этого вызвало у Авроры приступ ревности. У нее защемило сердце, но она призвала себя к благоразумию: она так любит брата, что должна идти на любые жертвы ради его счастья!
Бросив взгляд на часы с маятником в углу комнаты, она удивилась тому, как быстро бежит время. Слишком быстро! Нужно было торопиться.
— Когда вы готовились к побегу из Ганновера, что было главным в ваших действиях?
— О, этим занимался главным образом сам Филипп. Я всего лишь передала ему деньги, какие смогла раздобыть, и часть моих драгоценностей, самых любимых. А почему вы об этом спрашиваете?
— В распоряжении одного гамбургского банкира есть письмо Филиппа об отправке драгоценностей, в том числе рубина «Наксос», и денег — четырехсот тысяч талеров.
— Четыреста тысяч?! Господи! Откуда такая сумма? Я знаю, что он тайно собирал деньги, чтобы на чужбине мы с ним не знали нужды, но такой цифры не могла даже представить!
— Если он так написал, значит, там именно столько и было. Вот только банкир ничего не получил...
— Может, он все это присвоил?
— Сначала я тоже так решила, но вскоре обнаружились доказательства его невиновности. Одно обстоятельство — сейчас нет времени вдаваться в подробности — позволило мне убедиться в том, что семейный рубин теперь красуется на шее у «этой Платен». Как видно, сокровища перехватили ее люди. По милости герцога весь Ганновер теперь изнывает в когтях этой стервятницы...— Мне ли этого не знать! Она ненавидела меня даже сильнее, чем моя свекровь! Она была без ума от Филиппа и совершенно не намеревалась это скрывать. Я никак не могла взять в толк, почему ее официальный любовник и все остальное семейство доверили ей столько власти! Вы полагаете, что она могла сыграть какую-то роль в исчезновении Филиппа?
— Почему бы и нет, раз она вьет веревки из Эрнста Августа? Ей было бы легче легкого добиться приказа о его аресте и заточении в один из ганноверских замков. Я направила...
Аврора запнулась. В зеркале над камином она увидела, как дверь приоткрывается, а в щель просовывается старческая рука. Поняв, что предоставленное ей время истекло, она поднялась и заговорила громче:
— Я довольна, моя дорогая дочь, вы стали благоразумнее. Но вы должны мне обещать, что будете лучше заботиться о своем здоровье. Жизнь в замкнутом пространстве еще никому не шла на пользу...
— Это не мой выбор, мадам. Признаться, я часто чувствую сильную усталость...
— Непременно переговорю об этом с вашим отцом! Вам нужно больше двигаться, больше бывать на воздухе!
Пока Аврора водружала себе на голову многослойные головные уборы, София Доротея спросила:
— Вы меня не обнимете, матушка? Ваш визит придал мне сил. Простите, что так дурно вас приняла в самом начале нашей встречи!
Аврора, тронутая до слез, раскрыла ей объятия.
Две женщины надолго застыли, прижавшись друг к другу.
— Выше голову, принцесса! — прошептала Аврора на ухо бедняжке. — Я обещаю вернуться.
— Эти письма, якобы написанные его рукой, у вас?
— У меня, у меня!
— Если вернетесь, захватите с собой хотя бы пару, умоляю!
— Непременно!
— Берегите себя! И поблагодарите мою мать!
Направляясь к двери, Аврора не должна была прикладывать особых стараний, чтобы загородить лицо: хватило платка, которым она утирала катившиеся градом слезы. Ответив легким кивком на глубокий поклон престарелой пары, она побежала вниз по лестнице, внизу которой ее дожидался комендант Ваккербах.
— Что за люди ухаживают за моей дочерью? — спросила она его, набравшись дерзости. — Я их не знаю.
— О, это достойнейшие господа, граф и графиня Нойдорф. Ганноверский двор направил их сюда, чтобы помочь им... они были разорены.
Ганноверцы! Как она сама не догадалась!
— Неужели для молодой принцессы не нашлось общества получше? Оба уже едва дышат! — гневно бросила она.
Комендант не знал, что возразить.
— Может, и нашлось бы, но... Моей вины здесь нет... Вашему высочеству должно быть известно... Мне приказано...— Довольно! Не забывайте, что вы держите ответ перед государем, моим супругом!
Еще раз яростно высморкавшись, она исчезла в карете, дверь которой держал нараспашку лакей. Пока кучер разворачивал лошадей, герцогиня и Аврора снова обменивались одеяниями. Элеонора смогла сама появиться у окошка в тот момент, когда карета въехала на подъемный мост, на котором вытянулся по стойке «смирно» Ваккербах.
