— Говорили, что Анри де Буа-Траси был найден в речных камышах...

— Да, он получил удар ножом в спину! Подлый удар труса! Потом его столкнули в реку, но вода прибила мертвое тело к берегу. Может быть, из-за водоворота? Эско могучая река, особенно в Голландии, но в Конде она еще не отдалилась от своего истока и совсем невелика. Но там она может быть весьма капризной, а может переполниться от сильных дождей. Я ехал вдоль нее довольно долго и ничего не нашел. Все это более чем странно... Тома ведь плавал, как рыба. И я уверен, что он получил точно такой же удар, как его друг... — закончил барон дрожащим голосом.

На какое-то время все трое застыли, обнявшись и прижавшись друг к другу, словно малейшее движение могло их разъединить, словно у них было одно дыхание, одно сердце...

Кларисса заплакала первая. Она всегда была такой сильной, а тут, выскользнув из объятий брата, уселась на полу и горько-горько заплакала. Лоренца испуганно смотрела на нее и не решалась подойти и обнять. Тома стал сыном Клариссы, ему она отдала всю свою любовь. Теперь у нее ничего не осталось, кроме слез, и они текли потоком, словно она горевала одна, оставшись среди руин. Барон Губерт откинулся на спинку кресла, продолжая одной рукой обнимать за плечи невестку, и прикрыл глаза, может быть, стараясь удержать слезы. Ему это почти удалось, почти, потому что борода у него была слегка влажной.

И тогда Лоренца поднялась на ноги.

— Нет! — сказала она звучно. — Нет! Тома не умер! Я бы почувствовала... И сердце у меня бы разбилось! Я не знаю, где он, не знаю, что с ним произошло, но пока я не увижу его бездыханное тело, я не поверю в его смерть! И я буду досаждать Господу Богу своими молитвами до тех пор, пока он мне не вернет моего мужа!

Одобрительный шепот, донесшийся от двери, заставил ее взглянуть в ту сторону. Там столпились все слуги замка, дама Бенуат и Шовен стояли первыми. Лоренца им улыбнулась.

— Мы будем молиться вместе с вами! Мы будем искать молодого хозяина!

Лоренца почувствовала крепкое пожатие руки: барон Губерт стоял рядом с ней, вновь набравшись сил благодаря вспышке проснувшейся гордости.

— Храни вас Бог, маленькая дама, вы стали настоящей де Курси! Да, конечно, мы будем сражаться и дальше. Может быть, только ради того, чтобы Тома вечным сном спал у себя в замке.

— Нет! Даже слышать этого не хочу! Он не умер... Потому что я этого не желаю!

Дама Бенуат тем временем помогла Клариссе подняться, усадила ее в кресло и принялась обтирать ей лицо розовой водой, а Лоренца, взяв ее руки в свои, согревала их.

— Отец, — обратилась она к барону, который расхаживал взад и вперед по комнате. — Мне кажется, всем нам пора подлечиться маршальской сливовицей.

Сливовицу принесли, и они выпили по наперстку.

Как ни странно, Лоренца ощущала теперь такую уверенность, что в эту ночь даже спала.

Настало утро, и замок зажил привычной жизнью. Барон Губерт после завтрака, за неимением других срочных дел, отправился в свою любимую оранжерею. Даже в Париже ему сейчас нечего было делать. Прежде чем вернуться в Курси, он подал совместную с братом Анри де Буа-Траси и полковником де Сент-Фуа жалобу в парламент, прося отыскать и покарать убийц молодых королевских офицеров. Он также пообещал немалую награду тому, кто поможет доставить убийц в суд. Теперь оставалось только ждать, что будет дальше.

Лоренца делила свое время между свекром и тетей, она продолжала учиться ухаживать за цветами у барона Губерта и читала Клариссе, у которой очень ослабели глаза после бессонных ночей, проведенных в слезах, которым она предавалась в одиночестве. Обе женщины проводили много времени в часовне, но Кларисса находила больше утешения в молитвах, чем Лоренца. В сердце Лоренцы кипело еще слишком много желаний, чтобы она смиренно и безропотно могла покориться воле Божией. Она наотрез отказалась присутствовать на заупокойной мессе, которую священник собрался отслужить по ее супругу. Свекор поддержал ее. В первый раз добрый аббат Фремие увидел, как Лоренца показал коготки.

— Я не мешаю вам служить заупокойные мессы, сколько вам вздумается, они на вашей совести, но знайте, что меня вы там не увидите.

— Но как же ваши крестьяне, мадам? Они не поймут...

— Чего они не поймут? Что невозможно молиться за его бессмертную душу, если я — я, а не кто-то другой — не видела его бездыханного тела?! Я все объясню им, и они все поймут. А вы, если бы вы, святой отец, молили Господа Бога, чтобы Он хранил Тома, где бы он ни был, и однажды вернул его нам, то я пришла бы и присоединила свои молитвы к вашим в любой час дня и ночи!

— Но если такова воля Господа, дитя мое?

— Господь не мог пожелать, чтобы Тома исчез без следа! Я знаю, чувствую, что он жив!

Не сомневаясь, что барон на ее стороне, Лоренца вложила столько силы, уверенности и страсти в свои слова, что сумела убедить всех своих близких, в том числе и священника.

— Что там ни говори, а надежда — одна из главных наших добродетелей, — сказал священник Клариссе. — И молитва о возвращении кого-то никогда никому не приносила зла!

Добавить к этим словам было нечего, и замок Курси погрузился в ожидание, как погружаются в молитву.

Но вот однажды, спустя примерно месяц после возвращения барона, молодая баронесса получила письмо. Его точно так же бросили на землю, как зловещее предупреждение накануне свадьбы. С одной только разницей: вместо того чтобы галопом въехать во двор и бросить письмо на крыльцо, посыльный, очевидно, опасаясь, что его могут не выпустить, бросил его между двумя стражниками на подвесном мосту и ускакал сумасшедшим галопом к надежному укрытию — лесу, который окружал поместье.

Лоренца была в замке одна. Барон отправился в Шантийи по приглашению коннетабля. Очередной приступ подагры приковал коннетабля к креслу, и он щедро осыпал оттуда ударами трости слуг и проклятьями близких... Зная, что герцогиня Диана по-прежнему гостит в Шантийи, Кларисса поехала вместе с братом.

Молодая баронесса сидела в библиотеке и писала ответ принцессе де Конти, которая не только не забывала о ней, но всячески хотела развеять ее в горе и сообщала все придворные сплетни. И тут вдруг слуга с очевидной робостью подал ей на подносе письмо, запечатанное красной печатью. Едва взглянув на него, Лоренца узнала почерк, бумагу и почувствовала, что у нее перехватило дыхание, но если она и колебалась, то только секунду, потом протянула руку и взяла письмо. Но распечатывать не стала.

— Спасибо, Гонтран, — сказала она, с улыбкой глядя на взволнованное лицо слуги. — Вы можете меня оставить.

Она дождалась, пока Гонтран выйдет из комнаты, и тогда сломала печать, чувствуя, что руки у нее дрожат... Как и в прошлый раз, письмо было коротким. Вместо подписи снова был нарисован кинжал с красной лилией:

«Я предупреждал тебя, что он умрет, если посмеет на тебе жениться, и ты совершила большую ошибку, не поверив мне. Тебе остается только плакать... Но недолго! Я достаточно ждал, а ты красива, как никогда...»

Кровь глухо бухала в ушах. Лоренца откинулась на спинку кресла и, положив руку на грудь, ждала, пока колотящееся сердце хоть немного уймется. Послание лежало на маленьком бюро, сквозняк пошевелил его, и Лоренце показалось, что оно живет своей коварной жизнью, взгляд ее наполнился брезгливостью и отвращением. Ничтожество! Этот негодяй имел бесстыдство снова заявить о себе, признавшись, по существу, в совершенном преступлении! На этот раз Лоренца не испугалась, быть может, закалившись бедами, которые перенесла, быть может, защищенная верой в то, что любимый муж жив, верой, не покидавшей ее ни на секунду.

Довольно долго она сидела неподвижно, пока не почувствовала, что совершенно успокоилась. Тогда она встала, нашла в ящике ножницы и взяла письмо. Лоренца отрезала полоску, на которой был изображен кинжал, остальное свернула и положила в карман. Потом она поднялась к себе в комнату, взяла плащ и накинула его на плечи. Она собиралась выйти, но совсем недалеко.