— Благодарю вас. Значит, я приму смерть от топора?

— Нет. От меча. Во Франции только благородное оружие может коснуться головы человека из аристократического рода. Палач необыкновенно искусен, вы не будете страдать... Только... от страха.

Что ж, обещание звучало успокаивающе, и все-таки по спине Лоренцы пробежала дрожь.

— Я слышала, что перед казнью нужно перенести...

Она не договорила, но Жан д'Омон понял ее и продолжил:

— Допрос с пристрастием? Вы будете от него избавлены, равно как и от публичного покаяния в одной рубашке на площади перед собором Парижской Богоматери. Я добился для вас хотя бы этой милости, убедив королеву, что народ может разжалобиться, глядя, как вы молоды и красивы. А король может и разгневаться, когда вернется. Как ни любил он маркиза де Сарранса, он может выразить недовольство подобным решением.

— А известно, когда он вернется?

— К сожалению, нет. Именно из-за этого такая спешка. Верьте мне, я всерьез и глубоко огорчен.

— Я вам очень благодарна... Вы только что сказали, что не верите в мою вину. Почему?

— Просто потому, что, глядя на вас, вижу: у вас не достало бы на такое сил. Бросить в маркиза тяжелый предмет — да, могли бы, но перерезать горло? Нет.

— Сын... моей жертвы... разделяет вашу убежденность?

— Не знаю. Он ни разу не зашел ко мне... Впрочем, как и Тома де Курси, сын моего хорошего знакомого. Тело убитого мы, можно сказать, обнаружили вместе с Тома... Но с тех пор он исчез. С его отъезда прошло уже столько времени, что я стал сомневаться: жив ли он? Тома отстаивал бы вас с яростной убежденностью...

— Ну что ж, мне не повезло. И остается только молиться Господу Богу и Божьей Матери, чтобы Они сжалились надо мной...

Чувствуя, что сейчас расплачется, Лоренца закрыла лицо руками. Прево, понимая, что сейчас ей лучше всего остаться одной, хотел как-то ее утешить и приободрить, и протянул было руку, чтобы погладить по плечу, но не решился и ушел, не сказав больше ни слова. За его спиной заскрипели засовы, эхо от тяжелых шагов стражников стихло на лестнице. Лоренца опустилась на скамью и горько заплакала.

Плакала она долго. Она плакала не о том, что жизнь ее оказалась так коротка, она оплакивала свои мечты, которые не сбылись, и то, что ее красота оказалась не даром Божьим, а проклятьем. На своем пути со стороны мужчин она встречала только желание, но не увидела той сердечной любви, которую умеют пробудить к себе девушки, может быть, не столь щедро одаренные красотой, но зато располагающие к себе милым нравом. А Витторио? Разве он не любил ее? Но теперь Лоренца сомневалась и в этом. Кто знает? После радостей близости, сохранил бы он по отношению к ней верность и любовь? В Гекторе де Саррансе она пробудила лишь отвратительную похоть. Если бы он хоть немного любил ее, разве стал бы так жестоко избивать? Он бы убил ее, если бы ей не удалось убежать... Антуан? Тот единственный взгляд, которым они обменялись, видимо, разжег в них костер взаимной страсти. Да, этот взгляд озарил их, как молния, но разгореться пожару не было суждено, он так и остался ослепительной вспышкой фейерверка, потухшей под потоками дождя... Но не в ее сердце! Один только Бог знает, как пришелся ей по душе этот мужественный красавец! При одном воспоминании о нем ее сердце начинало колотиться, как птица в клетке. Она и самом деле будет любить его до самой смерти, пронеся свою любовь как тяжкий крест, потому что тот, кого она полюбила, в ужасе от нее отшатнулся. Он ничего не предпринял, чтобы избавить ее от навалившегося на нее кошмара, и, кто знает, может даже присоединит свой голос к враждебным крикам толпы на площади, призывающим на ее голову проклятие небес? А как отнеслась к ней родня, единственная, какая осталась у нее? Тетя, ни секунды не колеблясь, стала ее обвинительницей, пойдя на чудовищную ложь! А крестная мать так же, без малейшего колебания, согласилась на ее смертную казнь! Ее лишили даже тех, кто проявил к ней дружбу и симпатию. Исчез славный Тома, который спас ее. Изгнан, будто нищий попрошайка, посол Джованетти, который, как выяснилось, был очень к ней привязан. Дамы д'Антраг, затаившиеся в своем особняке, молча ожидали развития событий. Даже король, именем которого ее обрекут на казнь, уехал в дальние края. Она оставляет позади себя пустыню, в которой горстка людей с озлоблением своры собак будет делить и расхищать ее богатство.

Отвращение и гнев высушили слезы Лоренцы. Она встала и остатками воды смыла следы слез. Тюремщик загремел засовами и вошел, неся ей еду. Взглянув на нее, он воскликнул:

— Господи, Боже мой! До чего вы себя довели! Вы погубите свою красоту, если будете столько плакать. Пожалейте себя!

— Вы полагаете, что моя красота чего-то стоит? Завтра в этот час мою голову отделят от тела, а потом и то и другое бросят в яму!

— Я знаю... и это ужасно, но если бы я обладал хоть малой долей подобной красоты, я бы постарался сохранить ее до последней минуты. Имейте в виду, что простые люди очень чувствительны к тому, как обреченный идет на казнь. Его могут осыпать оскорблениями и руганью, если он дрожит и не скрывает своего страха, а могут упасть на коле-

ни и молиться за него, если он держится мужественно. Держитесь! И съешьте, пожалуйста, обед, который я вам принес, — добавил он, приподнимая салфетку, которой не часто пользуются в тюрьме. — Сегодня у вас наваристый суп, рагу из гуся, яблоко и стаканчик вина. А завтра после причастия вам дадут стакан горячего молока.

Лоренца подняла на тюремщика изумленные глаза.

— С чего вдруг вы мне принесли все это? Вам так велели?

— Да. Так распорядился господин прево. Но я и сам чем-нибудь вас побаловал бы!

Господин прево! Главный судья, который верит в ее невиновность! Вот он ее единственный друг, не считая тюремщика, который пожалеет о ней, когда ей отрубят голову! Хорошо, что он есть. В ее положении друг — большое утешение. И Лоренца пообещала себе, что сделает все возможное, чтобы вести себя достойно и не разочаровать господина прево.

— Поблагодарите его от меня. И вам тоже большое спасибо!

— Да не за что! Ешьте, пока горячее.

Ни за что на свете Лоренца не огорчила бы этого доброго человека, и постаралась съесть все, что он ей принес. Тюремщик с довольным видом наблюдал за ее обедом, и его радость была для нее утешением.

— Ну, что? — спросил он, когда она закончила. — Получше стало?

— Конечно. Гораздо лучше.

— А теперь постарайтесь поспать. Священник придет завтра в восемь часов утра.

Поспать? Она бы очень хотела заснуть... Лоренца боялась долгих ночных часов, проведенных наедине с собой, когда лежишь и слушаешь, как бьется твое сердце, которое палач вот-вот заставит замолчать. Не желая поддаваться тоске и отчаянию, Лоренца стала вспоминать чудесный сад своего любимого монастыря Мурате, в котором цвели олеандры, мирт, жасмин и розы. Они наполняли воздух благоуханием, а из окна кельи можно было наблюдать за извилистыми поворотами реки Арно... Сад во Фьезоле тоже был очень хорош. Окруженный невысокой стеной из светлого камня, он тянулся почти до города, радуя глаз серебристыми оливами. А несравненная красота садов Боболи! Они окружали дворец великого герцога и были украшены многочисленными фонтанами, рассыпающими свои алмазные струи; бассейнами, в прозрачной воде которых плавали золотые рыбки; беломраморными статуями, выступающими из темной зелени...

Воспоминания мало-помалу стали грезами, а грезы — сном: Лоренца, сама того не заметив, заснула.

Ее разбудило осторожное прикосновение к плечу. Серый утренний свет проникал в оконную щель, монах в коричневой рясе стоял возле ее постели.

— Приближается назначенный час, дочь моя, — тихо проговорил он. — Я брат Варрава и пришел, чтобы помочь вам. Я хочу приготовить вас к встрече с нашим Спасителем.

Монах был стар, и его светлые глаза смотрели на Лоренцу с сочувствием. Лоренца поспешно поднялась и постаралась прибрать волосы, которые растрепались во время сна.