— Вы меня не удивили, — отозвалась Лоренца, думая совсем о другом, и тут же произнесла вслух то, чем были заняты ее мысли: — Так значит, господин де Сарранс отказался от моего приданого? Как это благородно с его стороны.
В ее голосе прозвучала такая нежность, что доктор невольно насторожился. И обругал себя за то, что поторопился с известием. Бог его знает, что могла вообразить себе милая девушка, но сейчас не время мечтать, она не должна увозить отсюда ни надежд, ни сожалений.
— Возможно, и благородно, — пробурчал он. — Но, на мой взгляд, по-другому и быть не должно. Как он может взять хоть монетку от той, что убила его отца?
Удар он нанес наотмашь. Удар был настолько сильным, что Кампо тотчас же пожалел и об этом, слишком уж горестно прозвучал трепещущий голосок.
— Он тоже так считает? Вместе со всеми?
— Почему бы ему так не считать, раз Тома де Курси, который мог бы рассказать ему правду, пропал неизвестно куда.
— Да, конечно...
Больше ни доктор, ни Лоренца не произнесли ни слова. Впрочем, довольно скоро они добрались до тупика Моконсей, и Лоренца убедилась, что в особняке Джованетти все готово к отъезду. Поздороваться с Джованетти она не успела, утонув в объятиях кормилицы, что со всех ног побежала ей навстречу.
— Mia bambina!.. Mia bambina![10] — повторяла Бибиена, плача в три ручья.
Смех смешивался у старушки со слезами. И Лоренца, едва живая от крепких объятий, залитая слезами и обласканная потоком нежных слов, тоже то смеялась, то плакала. Опасаясь, как бы трогательная сцена не затянулась до утра, посол позволил себе навести порядок.
— Перестаньте плакать! У вас впереди тысячи лье и сколько угодно времени для разговоров! Добро пожаловать, мадонна! Вы не можете себе представить, как я счастлив, что снова вижу вас!
— Я тоже, сьер Филиппо! — воскликнула Лоренца, протягивая ему руку, которую он задержал в своих руках. — Я и не надеялась на такую радость! Так мы едем?
— Не медля ни секунды! Если только вы не хотите что-то съесть или выпить.
— Разумеется, не хочу. Я хочу только одного: как можно скорее покинуть эту страну!
Джованетти подвел Лоренцу к карете, помог ей сесть и устроиться на подушках, прикрыл ноги меховой накидкой. Потом настала очередь Бибиены, и кормилица заняла место возле своей любимицы. Как же она была счастлива! Так счастлива, что больше даже не плакала. Наконец Джованетти сел в карету сам и, после того как к ним присоединился Валериано Кампо, приказал кучеру трогаться. Кучер развернул лошадей, и карета, выехав из ворот, выехала из тупика Моконсей, одетого с утра белейшим снежным покровом, который ноги прохожих и колеса транспорта превратили за день в грязь. Джованетти улыбнулся Лоренце.
— Снег долго не пролежит. Не так уж сейчас и холодно. Он нам не будет помехой.
— Что за помеха снег! Простите, что возвращаю вас к нашим общим делам, но хочу спросить вас: вы говорили с королем?
Джованетти помрачнел.
— Нет, и очень об этом сожалею. Его Величество находится сейчас в Булони, в наместничестве — лучше сказать, в одном из наместничеств — герцога д'Эпернона, желая положить конец возникшим там волнениям. А королева, едва узнав о смерти дяди, тут же решила отправить меня во Флоренцию с изъявлением ее соболезнований. Но, как я понимаю, возвращаться мне не придется.
— Вы уезжаете без одобрения короля? Но чем же вы так досадили Ее Величеству?
— Ничем, разве только своей верной службой, доставив вас в Париж. Она надеется, что великий герцог Козимо II будет проводить политику в соответствии с ее вкусами, сделав своими союзниками Испанию... и Папу. Она всегда подчеркивает, что она — преданная дочь Папы Римского, у которого испросила для себя прощение за брак с гугенотом-безбожником.
— Который давно стал католиком и занимает престол Франции, что мне кажется весьма существенным.
— Разумеется. К тому же она, а не кто-то другой хотела этого брака. Ей предсказала его монахиня Пасифая, провидица из Сиены, и она не выходила замуж до двадцати семи лет, отказывая всем претендентам. Мария хотела занять французский престол и управлять им так, как она считает нужным.
— Разве для этого король не должен умереть, оставив Марию регентшей? Но мне кажется, он не может пожаловаться на свое здоровье!
— А между тем все только и толкуют, что о его скорой смерти, в которую, надо сказать, верится с трудом. Королева сейчас одержима новой идеей, она хочет, чтобы ее короновали по всем правилам. Тогда она точно станет регентшей. Но кто из друзей Франции может пожелать такой королевы? Для Франции это будет катастрофой.
— Могу себе представить... Но вернемся к вашему отъезду. Королева не боится гнева своего супруга?
— Она скажет ему, что пошлет за мной без промедления и притворится, что плачет... Или будет кричать в три раза громче него... Она прекрасно понимает, что новая беременность и смерть великого герцога избавили ее от угрозы развода. Смотрите, вот уже и городские стены!
В самом деле, слабый свет будущего хмурого дня обозначил на посветлевшем небе толстые старинные башни, похожие на две перечницы. Сторожа-вратники суетились, отмыкая тяжелые засовы, а они с трудом поддавались, громко скрежеща. По обе стороны ворот их открытия уже дожидался народ, больше его было по ту сторону подъемного моста, где орала и шумела ватага студентов. Как видно, они бражничали в каком-нибудь из деревенских кабачков и теперь всеми силами поддерживали в себе боевой дух, ожидая сурового наказания от надзирателя своего лицея.
Ворота растворились, Джованетти отдал распоряжение кучеру трогаться, но тут дверцу кареты приоткрыла рука офицера королевской стражи.
— Вы монсеньор Джованетти, бывший посол великого герцогства Тосканского?
— Почему бывший? Я был и остаюсь послом великого герцога Тосканского, лейтенант, до тех пор, пока мой повелитель не освободит меня от моих обязанностей. Что вы хотите?
— От вас лично ничего, но я желаю знать, кто едет в карете вместе с вами?
— Мой секретарь и кухарка.
— Кухарка? В одной с вами карете? Мне кажется немалой странностью совместное путешествие со слугами!
— А мне нет, — резко отрезал рассерженный Джованетти. — Я дорожу ее редким талантом и забочусь о ней.
— Впрочем, это ваше дело! А мы посмотрим на вашего секретаря, — заявил лейтенант, подозвав к себе своего подчиненного с фонарем, чтобы осветить внутренность кареты. Он взял фонарь и направил дрожащее пламя свечи на лицо Лоренцы, наполовину скрытое черным капюшоном зимнего плаща. Довольная улыбка зазмеилась под лихими усами лейтенанта.
— Боюсь, что вам, господин Джованетти, придется впредь обходиться без услуг секретаря, — заявил он.
— По какому праву вы вмешиваетесь в мои дела? — возмутился Филиппо. — У меня на руках его паспорт...
— Не трудитесь искать! Именем короля я требую вас последовать за мной, госпожа де Сарранс, в девичестве... Даванцатти, — хоть и с затруднением, но все-таки произнес лейтенант.
Лоренца, тяжело вздохнув, уже приготовилась выполнить распоряжение лейтенанта, но Джованетти удержал ее.
— По какому праву вы требуете, чтобы мадам следовала за вами?
— Она обвиняется в убийстве маркиза де Сарранса, с которым была обвенчана. У меня распоряжение об ее аресте, и я должен сопроводить ее в Шатле. Выходите, мадам, не устраивайте историй.
Джованетти по-прежнему загораживал дверь кареты.
— Об этом не может быть речи, лейтенант! Карета принадлежит мне, и на тех, кто находится в ней и путешествует вместе со мной, распространяется право дипломатической неприкосновенности. Мадам находится на территории Флоренции!
— Говорите, что хотите, но она подданная короля Франции, — объявил рассерженный офицер. — И я обязан выполнить полученный мною приказ, который гласит, что мадам де Сарранс запрещено покидать границы Франции! Не вынуждайте меня применять силу!
— Я тоже думаю, что вам не стоит трудиться и применять силу, лейтенант, — вмешалась в разговор Лоренца. — Я готова следовать за вами. Прощайте, мессир Филиппо. Мне никогда не забыть вашей дружбы. Поезжайте спокойно.
