— Фрэнсис Вестон думает иначе, — сказала она все в той же манере, поддразнивая его. — Он говорит, что вы приходите сюда лишь для того, чтобы «хоть мимолетно взглянуть на меня».

Это было правдой, и от этой мысли нервный спазм сдавил ему горло.

— Пожалуйста, не говорите так. Это опасно, — сказал он.

Она холодно посмотрела на него.

— Значит, вы меня не любите?

— Я этого не сказал. Я только умоляю вас следить за своими словами. У мистера Кромвеля полно шпионов. Если кто-нибудь повторит слова, сказанные вами, нам обоим не сдобровать.

Казалось, это ее успокоило.

— Да, вы правы. Я делаю глупости. Когда я слишком долго бываю одна, то потом становлюсь излишне болтливой. Но на самом деле я, что называется, «порядочная жена». — Она невесело рассмеялась. — Поэтому, если вы когда-нибудь услышите, как обо мне сплетничают, вы спокойно можете все отрицать.

— Я бы так и поступил, разве вы не знаете? — произнес он с жаром. — Если понадобится, я умру за вас.

Опять этот грустный смех.

— Будем надеяться, что в этом не будет необходимости.

Этот разговор вывел его из равновесия, и поведение короля не способствовало тому, чтобы растущая в Генри тревога рассеялась. Он не помнил, чтобы Генрих когда-либо был таким спокойным, таким сдержанным и настолько поглощенным своими мыслями. Норрис, который бывал с ним в самых разных ситуациях и знал весь спектр его настроений, не сталкивался с этим раньше. В спокойствии короля было что-то почти зловещее.

И третий факт, хотя и наименее важный, состоял в том, что прошлой ночью пропал Марк Сметон, и, когда, разыскивая музыканта, зашли к нему, то обнаружили, что все вещи, включая лютню, беспорядочно разбросаны по комнате, как будто он может вернуться в любой момент. Норрис предположил, что музыкант уехал с каким-то секретным поручением и вернется утром, но, взглянув на трибуны, не обнаружил там никаких признаков его присутствия. Юный Вестон, напротив, вернулся из отпуска и, похоже, был доволен жизнью. Заметив, что Генри смотрит на него, он весело помахал ему и широко улыбнулся. Норрис улыбнулся в ответ, опустил забрало и направил свою лошадь туда, где стоял его оруженосец, держа наготове копье. Турнир вот-вот должен был начаться, и его противник, лорд Рочфорд, был уже на своем месте.

Норрис сам не понимал, почему он, проезжая мимо трибуны, посмотрел на королеву. Возможно, по своей давней привычке украдкой бросить взгляд на объект своей любви — привычке, которой он не изменил, несмотря на помолвку с мадам Шелтон. Как бы то ни было, он сделал это, и сквозь щель своего забрала увидел, что Анна смотрит на него и улыбается, и бросает ему свой носовой платок, чтобы он носил его как знак ее благосклонности. Он взглянул на Генриха и увидел, что на его лице появилось безжалостное и злобное выражение, и в его взгляде читалось раздражение, граничащее с ненавистью. Носовой платок оказался на острие копья Норриса прежде, чем он успел сообразить, что этот странный, традиционный жест привел в ярость Генриха Тюдора.

Поединок прошел блестяще. Норрис сбросил Рочфорда с седла, не причинив ему вреда. Затем выходили другие участники турнира, они разили друг друга сверкающими копьями и звонкими мечами. Король, казалось, опять пришел в хорошее настроение, смеялся, приветливо хлопал в ладоши, однако когда турнир закончился, он резко встал, сказал Анне только одно слово: «Прощай» — и сел на коня. Дворяне из его свиты тоже вскочили в седла, и кавалькада приготовилась ехать в Уайтхоллский дворец.

Фрэнсис оказался почти в хвосте и не мог не видеть, как король отозвал Генри Норриса в сторонку и их лошади остановились под деревом. Проезжая мимо них, он, как бы ненароком, оглянулся и, к своему удивлению, заметил, что Норрис стал белым, как полотно. Казалось, его сейчас стошнит. Король наклонился вперед и что-то тихо ему говорил, держа его за локоть. Глаза Генриха сверкали, как угли. И хотя Фрэнсис не мог расслышать ни слова, его охватила тревога, и он почувствовал, что в животе у него похолодело. По тому, как эти люди ведут себя друг с другом, как они держат головы, как напряжены их спины, было видно, что это не обычная размолвка между монархом и человеком из его свиты. Рискуя навлечь на себя гнев короля, он вытянул шею, чтобы взглянуть еще раз, и удивился, увидев, что Норрис странно стоит в окружении группы людей, как будто его арестовали, а Генрих скачет прочь. Проезжая мимо своих удивленных и испуганных спутников, король пришпорил коня с выражением злобного удовлетворения на лице и рявкнул:

— Ну-ка, джентльмены, поторопимся в Лондон.

В Норфолкском лесу Захарий поднял сумки с собранными им цветами и травами и резким движением перекинул их через седло. Яркие краски дня едва начали блекнуть, и он знал, что в это самое время в Гринвиче над головой Анны Болейн стали сгущаться тучи. Если он будет ехать всю ночь напролет, то к утру доберется до дворца и сможет сыграть свою роль в жестоком финале этой драмы.

Фрэнсис устремил на Уильяма Бреретона взгляд, полный ужаса.

— Не могу поверить, — сказал он.

— Христа ради, тише. Говорю тебе, что это правда. Норриса увезли в Тауэр прямо с турнира, Сметон уже там.

Они разговаривали в галерее Уайтхолла, отпросившись ненадолго с банкета по случаю первого мая под предлогом посещения туалета.

— Это, должно быть, какая-то ошибка.

— Не думаю. У моего осведомителя большие связи. В любом случае, если они не там, то где же? Сметон уже две ночи отсутствует, и ты сам, наверняка, видел, что Норриса увезли под конвоем.

— Это правда. Но в чем их обвиняют?

— Никто этого точно не знает, но ходят слухи, что это что-то очень серьезное.

Фрэнсис недоверчиво посмотрел на него.

— Я еще поверю, что Сметон мог обидеть Его Светлость, но Норрис — никогда.

Бреретон поджал губы.

— Норрис всегда поддерживал Болейнов, а сейчас в почете клан Сеймуров. Подумай об этом.

— Ты полагаешь, это выпад против королевы?

— Все возможно. Но никому не говори ни слова, Фрэнсис. Я думаю, что досужая болтовня может быть опасна для всех, кто замешан в этом деле.

Фрэнсис почувствовал, как у него сильно забилось сердце, когда до него дошел смысл сказанного.

Была полночь, и вокруг царила полная тишина. Анна, королева Англии, лежала на кровати, не раздеваясь, и думала: «Так вот как все будет. Эта тишина — предвестница неизбежной смерти. Господи, помоги мне, мои крылья сломаны. Все кончено, я упала на землю».

В 10 часов утра посыльный принес ей известие о том, что Марка Сметона забрали в Тауэр. Час спустя тот же человек, с еще более угрюмым видом, сообщил ей, что сэр Генри Норрис тоже арестован. До сих пор не было объявлено публично, какое им предъявлено обвинение. Она знала, что враги собираются с силами, готовясь нанести ей удар, и Генрих готов дать волю своей ярости. И все же она не понимала, каким образом он хочет избавиться от нее. Трудно представить, какую связь можно установить между ней и ее верными друзьями. Возможно, их всех обвинят в том, что они готовили заговор с целью убить короля.

Она припомнила разговор с Норрисом и свое кокетливое поведение. Если все это было подслушано и слова ее были ложно истолкованы… Она чувствовала, что у нее голова раскалывается от напряжения. Жаль, что с ней нет ее брата, или Томаса Уатта, или Фрэнсиса Вестона. Быть может, они помогли бы ей. Но они были с Генрихом в Уайтхолле. Единственным близким человеком, находящимся сейчас рядом с ней, была ее дочь, которой не исполнилось еще и трех лет. Она жила отдельно, в Хэтфилде, со своей собственной свитой и редко навещала мать. Ей пришла в голову шальная идея схватить ребенка и сбежать из Гринвича по реке. Но она поняла безнадежность этой затеи еще до того, как отказалась от нее. Даже если она вырвется и ей удастся пересечь Ла-Манш, никто ей не посочувствует. Европейские монархи отправят ее обратно в Англию, к мужу, который затаил желание ее убить. Все, что ей осталось, — это ждать, какое обвинение ей предъявят, а потом молить Бога, чтобы несгибаемая воля, а также природное обаяние и ум, принесшие ей корону, помогли спасти голову, которая эту корону носит.