Захарий после задержки в Кенте на несколько дней из-за Джейн Уатт вернулся на Кордвейнер стрит в середине июля, хотя эпидемия еще не закончилась. Прежде чем уехать, он уговорил ее на брак по цыганскому обряду, увел в лес, который окружал Гевер, сделал надрезы на своей и ее руке, выдавив по капельке крови, смешал их. А потом, прикрывшись легкой простынкой, он доказал свое супружеское право прямо здесь, в Кентских лесах. Солнце освещало их обнаженные сплетенные тела, а ее всхлипы боли и радости тонули в пении птиц. И он сам, словно дикое животное, чувственный и неиссякаемый, не насытился, пока не овладел ею полностью.

— Скажи леди Анне, что ты поедешь с ней в Лондон как член ее семьи, — сказал он, когда они расставались на опушке леса. Он наклонился из седла, чтобы еще раз поцеловать ее.

— А если она не согласится?

— Она согласится.

Возвращаясь в дом своего отца, утратившая невинность, с рукой, ноющей от пореза, сделанного ритуальным ножом Захария, Джейн Уатт в глубине души испытывала возвышенное состояние, одновременно думая, не потеряла ли она рассудок.

Король, сопровождаемый Георгом Болейном и еще несколькими придворными, выехал из усадьбы Гудзон в конце месяца, когда он стал совершенно уверен, что эпидемия миновала.

Сидя на жеребце, он размышлял: «Каждый шаг этого животного приближает меня к дорогому, но до сих пор недоступному существу, отвергающему меня. И тем не менее я не нарушу своего обета. Я скорее откажусь от женщин вообще, чем прикоснусь к другой женщине».

А вслух он, обращаясь к Норрису, произнес:

— Гарри?

— Да, Ваша Светлость.

— Ты ведь вдовец. Бывали ли у тебя долгие периоды… э… — воздержаний?

— Да, Ваша Светлость. Однажды я продержался целых три года, прежде чем взять наложницу.

— И, как ты считаешь, прости за вопрос, сказывалось ли это воздержание как-нибудь на тебе?

— Нет, Ваша Светлость. Я становился слегка неуправляемым. Только и всего.

И Норрис и Георг Болейн, ехавшие за ними на расстоянии, с которого все было слышно, точно знали, о чем идет речь. Король не наносил ночных визитов в апартаменты королевы Екатерины уже почти два года; а Норрис, по его привилегированному положению, точно знал, что Анна Болейн не допускала Генри в свою постель.

Георг усмехнулся. «Он боится, что его мужественность ослабнет, — подумал он. Он еще сильнее захочет Анну, если это у него на уме».

В замке Саттон Фрэнсис и Энн Пиккеринг находились в объятиях друг друга. Энн была рада, что они были на людях и в доме. Сегодня они прощались, и она боялась, что не выдержит и сдастся — она была уже готова к этому, когда ее спасли приближающиеся шаги леди Вестон. Фрэнсис стремительно нырнул под кровать.

Когда дверь открылась, Анна беспечно сидела у окна, пытаясь как ни в чем не бывало привести в подобие порядка свои рыжие кудри. Леди Вестон, однако, не была этим обманута: она успела заметить легкое движение покрывала на кровати.

— О, Анна, — произнесла она нарочито громким голосом, — если ты увидишь Фрэнсиса, попроси его немедленно зайти ко мне. Его лошадь оседлана, ему следует выехать прямо сейчас, если он хочет добраться до Лондона до темноты.

— Да, леди Вестон, — ответила девушка, поднявшись и приседая в реверансе.

Едва только дверь закрылась, Фрэнсис вылез из-под кровати слегка запыленный.

— Она что-нибудь подозревает?

— Да, поэтому иди быстро.

И, поцеловавшись в последний раз, они пошли разными коридорами во двор, где Анна, взбежав на вершину Надвратной башни, долго махала ему вслед, пока он не превратился в черную точку.

А в это время королева Екатерина терпеливо занималась своей вышивкой вдали от двора; король беспокойно вышагивал по комнатам; кардинал Уолси часами просиживал над Великой Королевской Хартией, так как разрыв с королевой должен был быть обнародован; герцог Норфолк, вернувшийся в свой дом в Лондоне, с интересом слушал рассказ своего сына Захария о бракосочетании по-цыгански; а Фрэнсис Вестон с Генри Норрисом сражались на теннисном корте — все действующие лица были на своих местах. Все они ждали, когда маленькая темноволосая девушка покинет леса и поля родного Кента и пыльной дорогой направится навстречу Лондону и своей судьбе.

— Он умирает, — сказал Доктор Бартон категорически. — Я ничего не могу сделать. Может быть, он проживет еще месяц или два. — Врач пожал плечами и покачал головой. — Так это и происходит.

От неожиданности Анна Вестон села.

— Но почему? Он вел такую здоровую жизнь. До того как он стал жить у нас, большую часть времени он, как правило, проводил на воздухе. Как может так быстро угаснуть такой здоровый человек?

Доктор Бартон посмотрел на нее, тихонько вздохнув.

— Только Бог это знает, леди Вестон. Кто может сказать, почему язвы разъедают здоровяка, а тщедушные и малокровные избегают их. Единственное, что я могу сказать: смерть делает свое дело с вашим шутом, мадам, и он должен готовиться к вечности.

— Бедный Жиль! Он всегда был таким безобидным.

— Тяжело терять хорошего слугу, — произнес доктор Бартон, как о чем-то совершенно будничном. Он давно расстался с чувствами, выполняя свою работу. Юным, когда он только что дал клятву Гиппократа, он оплакивал умерших; радовался, когда выживал больной младенец; испытывал гордость и удовлетворение, когда его труд приносил ощутимый результат. Но теперь он переменился. Невозможно было принимать близко к сердцу каждого пациента и самому оставаться в здравом уме. Самое большее, что он мог сделать для них, — это непрестанно повышать свои профессиональные знания. Одиннадцать лет назад, в 1518 году, был основан Медицинский колледж, и он, Бартон, был одним из первых, кто поступил туда. Именно там, впитывая в себя знания, молодой врач понял, что, если он намеревается служить своему делу, он должен воспринимать пациента как нечто отвлеченное; отмежевать себя от страданий для того, чтобы иметь возможность облегчать их.

— Он был больше, чем слугой, он был другом, — прервала его воспоминания миссис Вестон.

Доктор Бартон издал неопределенное восклицание и опустился на деревянный сундучок, который его слуга, сопровождающий его во время визитов, всегда носил с собой.

— Пусть он принимает это лекарство три раза в день. Оно не поможет вылечить болезнь, но облегчит боль. По мере приближения конца я буду делать микстуру более сильной.

«Боже, какой он бессердечный человек, — думала Анна. — Он говорит о смерти, как другие об окончании визита. Хотя через сто лет, — размышляла она, — кто будет знать обо мне? Кому до этого будет дело? И хотя Жиль Гилдфорд, больше известный как Шут, доставлял удовольствие множеству людей своими проказами и песнями, его не будут помнить и оплакивать те, кто еще не родился. О, насколько достойно жалости все наше существование».

— …И пусть он лежит в постели, — продолжал наставлять доктор. — Чем больше он отдыхает, тем медленнее будет распространяться болезнь. Его карьера шута окончена, я думаю, навсегда. Вам следует обзавестись новым.

— Да, — машинально ответила она, — я скажу мужу.

— Он в Кале?

Прежде чем покинуть дом больного, доктор Бартон переключился на светскую беседу, как это было принято у всех практикующих врачей.

— Нет, его казначейство завершилось в Михайлов день. Разве вы об этом не слышали?

— По правде говоря, нет, леди Вестон; я так редко бываю у вас. Закаленная семья.

Она слабо улыбнулась в ответ на это замечание, но все ее мысли были заняты Жилем.

— Он сейчас помощник казначея Англии и вернулся ко двору.

— Да?! Большая честь для сэра Ричарда. Пожалуйста, передайте ему мои поздравления. Его государственный ум еще пригодится Англии. Мы живем в неспокойные времена.

Даже сельские врачи вроде Бартона знали, что посланец папы кардинал Кампеджио прибыл в Англию прошлой осенью рассмотреть дело об аннулировании брака короля. Хотя доктор не был дворцовым политиком и не имел опыта в государственных делах, ему тоже казалось, что кардинал получил инструкции от начальства по затягиванию дела. Потому что только теперь, летом 1529 года, наконец-то собрался на сессию легатский суд. Более того, по слухам, миледи Болейн была отправлена на временное проживание в замок Гевер в подавленном настроении. Доктор Бартон язвительно улыбнулся. Чего только не сделает мужчина, побуждаемый желанием владеть женщиной. Интересно, если король добьется желаемого и женится на миледи Анне, почувствует ли он на брачном ложе разницу между ней и нынешней королевой? Конечно, тоньше, моложе, жизнерадостней. Но действительно ли — другая?