Мужик с боковой полки приподнялся на локте и густо рявкнул на Светку:

– Мотыгу ей в руки! Шелупонь подзаборная…

Жена преданно вскочила с нижней полки, подоткнула ему одеяло, напомнила, «что врач запретил нервничать», и улеглась обратно до востребования.

Светка растерялась, потому что назревала классовая борьба с перевесом стороны врага.

громко запела я, чтобы исчерпать конфликт сторон.

– Вы певица? – легко сменила «кровавую тему» вторая бабушка.

– Нет еще. Пока решила другую профессию освоить – мама велела.

Бабушки переглянулись и полюбили меня с полпинка.

Мужик с боковой полки заказал «Песню про сисечки» на стихи Державина, и я тут же выполнила его просьбу. Песня «Пчелка златая» имела несколько редакций. Обычно в песенниках слова про сиськи убирали, цензура не пропускала. Ну, само собой – откуда у советской женщины сиськи, да еще в публичном издании? Не могут они там быть!

подпевали соседи, и на столе уже появились водка, селедка, картошка – дары поклонников со всего вагона.

– Зачем на билет тратились? – съязвила Светка, принципиально закусывая водку нашими ворованными пирожками. – Могла бы также на вокзале попеть, и собрали бы на проезд.

– Я на купе работаю. Может, переведут. Видела, как на нас проводник смотрел, когда я ему «По диким степям Забайкалья» сбацала? Видать, он из тех мест, бродяга…

– Слушай, а от тебя польза есть, – удивилась Светка, как будто познакомилась со мной только сегодня.

– Пошла в жопу. Лучше бы не на баррикады лезла, а разжалобила народ. Люди любят себе подобных. Ты что, думала, они обрадуются, что ты только в купе ездишь? Умнее надо быть. Скажи, как Воробьянинов, что ты не ела шесть дней и поизносилась в пути. Только на русском говори, а не на французском.

Светка уставилась на меня, как на малохольную. Не могла понять, шучу я или нет.

А мне и самой было не ясно, шучу я или нет. Просто в тот момент я точно осознала, что выбрала не ту профессию.

К ночи мы узнали, что купе все заняты, и Светке на нервной почве страшно захотелось курить.

Чертыхались, матерились, пока перешагивали межвагонный подвижный стык, и, давясь смехом, вошли в гремящий тамбур.

Стекла были не разбиты, но из всех щелей несло ветром, и железная клетка была пронизана холодом. Слои грязи отпугивали держаться. Мы, как двое пьяных, хватались друг за друга, чтобы потом не ходить мыть руки в еще более грязный туалет с лужами дребезжащей мочи на полу.

У двери стояла женщина и курила. Она мельком взглянула в нашу сторону и отвернулась созерцать вид за окном.

– А можно стрельнуть у вас сигаретку? – нахально спросила Светка, хотя у меня в кармане лежала ее «Стюардесса».

– Да, пожалуйста, – раскрыла полупустую пачку «Родопи» пассажирка. И снова отвернулась к окну.

– Холодно, – начала беседу Светка. Ей не терпелось и здесь шокировать публику, пусть даже в лице единственной грустной дамы. – А вы в Москве живете или в Феодосии? – настойчиво требовала общения подруга, не дождавшись комментария про погоду.

Женщина хлюпнула носом, все так же продолжая глядеть в окно:

– В Ялте. Хотелось быстрее уехать, поэтому села на этот поезд…

– А что вы делали в Москве? – продолжала лезть в душу Светка. Ей было весело эпатировать тетку, потому что больше заняться было некем.

– В Москве? – задумчиво переспросила «жертва» и высморкалась в платок. – В Москве я навещала могилу своего дяди…

Нам стало неловко, и мы переглянулись, не зная, как ведут себя после таких слов.

– Поня-я-ятно, – тусклым голосом произнесла Светка и сделала гримасу «разговор, увы, закончен».

Абсолютный слух подсказал мне, что во фразе «хотелось быстрее уехать» был сигнал неблагополучия. Тетка еще не была потеряна для нас…

– А на каком кладбище? – проявила я неподдельный интерес, потому что ходила с классом на Ваганьковское к Высоцкому и на Новодевичье ко всем.

– Да какая разница?.. – Она шумно выдохнула печаль вместе с сигаретным дымом. – Вы навещать не пойдете, а я и так знаю…

И опять во фразе «вы навещать не пойдете» прозвучала совсем не наша беспечность, а затаенная обида.

– А что с ним случилось? – отважилась спросить я.

– Его расстреляли, – четко ответила женщина и смело посмотрела мне в глаза. И потом также на Светку.

Та аж застыла с бычком на губе.

– Расстреляли?! – удивленно переспросила я. – Кто? А у нас разве расстреливают?

Тетка усмехнулась и вытащила новую сигарету.

– Оказывается, бывают исключения…

Мы со Светкой не знали, что говорить. Наверное, убийца какой-то? Мосгаз вроде был такой. Ходил по домам, типа для проверок, а потом убивал доверчивых жильцов. Но вроде это было очень давно, еще до нашего рождения. И не факт, что его… расстреляли? Ничего себе поворотик.

– А как фамилия вашего дяди? – спросила в лоб сообразительная Светлана.

– Соколов. Юрий Константинович.

– Директор Елисеевского гастронома? – уточнила Светка. Она любила, когда все видели ее осведомленность.

– Да… Возможно, для кого-то он преступник, но поверьте – это не так. Точнее, не совсем так.

Ну, нам не нужно было объяснять, что все родственники всегда считают своего невиновным. Про это дело писали в газетах, а мама мне рассказывала, что чья-то бабушка пошла в Елисеевский за селедкой, а в огромной круглой банке оказалась вовсе не сельдь, а черная икра! Типа, когда фасовали, перепутали случайно. Сознательная бабка отнесла банку обратно в гастроном и пошло-поехало. По цепочке выявили всех ворюг. Главного расстреляли, всем остальным дали большие сроки.

– Дядя – порядочный человек, участник войны, у него много наград… было. Вроде человек с таким высоким положением, а никогда не забывал поздравить всех родственников с праздниками, заботливый такой. А кто в торговле не ворует? К нему со всех сторон лезли с деньгами. Даже намекать не нужно было – кому телятину, кому икорочку, семужку – конвейер элиты целый день. Он ведь молодец – хозяйственник хороший был, берег продукты. Купил импортное оборудование, чтобы продукты не портились, ну, наверное, на этой экономии деньги тоже делал. Но не для себя!..

– Как делал? Печатал, что ли? – уточнила с видом знатока Светка.

– Да нет, – догадалась я, – наверное, списывали продукты как испорченные, а они свежие были. Их продавали, а в документах они числились как тухлые. Правильно?

Женщина чуть усмехнулась и кивнула.

– А деньги где? Вам что-нибудь досталось? – заинтересованно спросила Светка.

– Ну что ты говоришь, – одернула я подругу. – Какая тебе разница?!

Но женщина не обиделась, лишь запальчиво ответила:

– Да никаких денег нет! Все на взятки уходило – там ведь цепочка была высокопоставленных чиновников. Им все и шло. Конечно, Юка (так мы его звали между собой) не бедствовал, но с его положением и знакомствами это было бы странно.

– Между прочим, нарком продовольствия Цурюпа в голодный обморок падал – настолько честным был! – напомнила я тетке историю. (Кстати, помнится, в школе пятерку схватила за выразительный рассказ про идейного большевика.)

– Это советская пропаганда. Ваш Цурюпа отнимал хлеб у крестьян, обрекая их на голодную смерть. Оппозиция критиковала такие драконовские методы Цурюпы, а он знаете, что сказал?..

– Конечно, знаем, но… забыли, – соврала Светка, которая под страхом смерти не призналась бы, что чего-то не знает.

– Сказал: «Все, что мы делаем, делается твердо и неукоснительно, а кто нам на этом пути встретится, будет разнесен вдребезги».