Теперь он насмешливо глянул на Мэм, и, надвинув на лоб шляпу, погрузился в кресло ещё глубже, так, что острые носы его сапог замаячили над столом, как сюрреалистические башенки. Хозяин острова заметил, что Милорда при этом передернуло, и ухмыльнулся: «Интересно, что бы он отдал за возможность размазать Ковбоя по стенке?» Милорд ненавидел янки всей ранимой душой британского аристократа, чей род восходит к Крестовым походам. И вынужден был мириться с Ковбоем, как и вся старуха Британия, мирящаяся с главенством своего непомерно разросшегося заокеанского аппендикса.
Впрочем, блестящий аристократ не показывал возмущения мужланством янки. Восседал прямо, будто проглотил фамильное копьё, вид имея надменный и чуть потусторонний. Похож был на потёртого лиса – резкие, почти гротескные черты лица нисколько не смягчались рыжеватой эспаньолкой и распадающимися по плечам безупречного смокинга белокурыми локонами. Гротеска добавляли большой рот, торчащие из-под ухоженных локонов бесформенные уши и длинный нос, над которым мерцали беспокойные, как у загнанного зверька, глаза.
В Палате лордов непосвящённые принимали его за безобидного дурачка. Но были и те, кто знал: слово этого совсем ещё молодого человека являлось очень увесистым для правительств стран Британского Содружества. Он держал в руках большинство гуманитарных миссий и фондов, с помощью которых Англия после войны сохраняла своё влияние в бывших колониях. Для него Империя была не прошлым, а живым настоящим, лишь ушла со светлой стороны в тень.
Этот был умён безо всяких оговорок. И очень непрост. Как и в отношении прочих членов правления Клаба, президент знал про него всё. Это «всё» могло ему нравиться или не нравиться, но ничего не значило, если не касалось Игры. Слишком мало было людей, способных войти в Клаб – достаточно могущественных, чтобы дёргать за нити, достаточно подготовленных, чтобы делать это эффективно, и достаточно безумных (а таких вообще были единицы), чтобы осознать истинный смысл Игры в тот миг, когда он им открывался. Таков был последний тест перед принятием в правление нового члена, и выдерживали его немногие – обычно великая весть встречалась недоумённым молчанием, натянутой шуткой, а то и взрывом хохота. То есть, человек для работы был непригоден. Ему подтверждали, что это был всего лишь розыгрыш, и отпускали. Правда, жил он с того момента не долго… Но лица некоторых от этого знания светлели, на них явственно проступали восторг и понимание. Значит, они давно предчувствовали и ждали. Значит, были пригодны.
Нынешний президент Клаба всегда внимательно следил за этой церемонией по мониторам – сразу не показывался на глаза новобранцам, дабы раньше времени не шокировать. Но хорошо помнил, как проходили испытание истиной все, кто составлял нынче правление. И сам принимал решение в отношении каждого кандидата.
По поводу Монсеньора, например, его в своё время посетили серьёзные сомнения. Да, разумеется, поп внутренне был готов к знанию – лицо его ни на секунду не выразило непонимания. Но то, что ещё прочитал на нём президент – печаль, покорность и полное отсутствие радости – очень ему не понравилось. Он уже готов был отдать приказ убрать старика, но сдержался: человек в Ватикане необходим – по множеству причин, не последней из которых являлась традиция. Традиция – очень важная часть Игры, и никакой лидер Клаба, даже такой лихой, как нынешний, не дерзнул бы преступить через неё.
Но Монсеньор работал прекрасно, и недоверие президента мало-помалу утихло. Ещё и потому, может быть, что, после него самого, из всех нынешних лидеров Клаба Монсеньор был самым старшим. Во время великой войны в оккупированной Польше закончил подпольную семинарию, уже тогда стал иезуитом, что было полезно. А ещё лучше то, что он был поляком, в крови которого вечно тлела ненависть к противнику. И ещё – хороший священник, верующий, что оставалось загадкой для президента: этого аспекта он просто не понимал, а то, что не мог понять, отбрасывал. Но Монсеньор был и опытным шпионом, многие годы работавшим в ватиканской Конгрегации доктрины веры, которая, как известно, является одной из самых эффективных разведок мира. Высоколобый старик в недорогом чёрном костюме, на котором лишь белоснежная колоратка выдавала духовный сан, глубоко погрузился в кресло. На широком славянском лице с умными глазами отражалась усталость от долгого пути.
Рядом с ним восседал Дядюшка Цзи. Президент с рождения жил среди азиатов и хорошо понимал их, хотя никогда не уравнивал себя с «полубесами, полулюдьми». Но китайцы его возмущали, когда он воспринимал волны высокомерия, посылаемые ими на белых людей из-за ширмы льстивой вежливости. Нет, конечно, он знал историю, более того, знал недоступную простым докторам наук тайную историю, а в ней Азия вообще, и, в частности, Китай, представали куда более значимыми, чем в институтских учебниках. Но знание в данном случае значения не имело – президент продолжал ощущать «бремя белого человека» столь же остро, сколь это было в его бесшабашной юности.
Однако присутствие в Игре китайского элемента было настоятельной необходимостью. Поэтому президент всегда был предупредителен с невзрачным Цзи, круглолицым, низеньким, неизменно одетым в потертый френч-суньятсеновку. Более того, это был, пожалуй, единственный член правления Клаба, избавленный от злых шуточек президента, который даже примирился с титулом «дядюшка», прекрасно понимая, что эта претензия Цзи – тоже часть безмерного высокомерия. Впрочем, с коллегами по Клабу китаец вёл себя так же, как с посетителями своей антикварной лавочки в Гонконге – улыбаясь добродушно и вещая велеречиво. Мало кто знал, что этот немолодой торговец – отпрыск одного их богатейших англо-китайских родов Сянгана, и очень немногие представляли, сколько миллиардов могут стоить подписанные им чеки. А то, что милейший Цзи ещё и имеет немалый вес среди коммунистов на континенте, и порой даже великий Дэн спрашивает его совета – об этом осведомлены были единицы особо посвященных. Как и о том, какое безмерное уважение к «дядюшке» питают «большие братья» многочисленных триад. Найдутся люди, замечавшие, что его магазинчик на Коулуне время от времени посещает, выходя из сияющего авто, пожилая китаянка в сопровождении серьёзной охраны. Но многие ли из них знают, что эта роскошная дама, по старой дружбе навещающая незаметного торговца – ушедшая на покой королева пиратов Юго-Восточной Азии…
Сложив руки на коленях, улыбающийся Цзи смиренно терпел мсье Жана, который, фамильярно навалившись на плечо китайца, со скабрезной ухмылочкой нашёптывал ему на ухо. Президента в очередной раз позабавило глубинное сходство этих внешне совершенно не похожих субъектов. Мсье Жан был тщедушен, узкоплеч, сутул, с огромным крючковатым носом. На нём отвратительно сидел усыпанный перхотью пиджак, а брюки уныло свисали с тощей задницы. Он словно бы воплощал тип скорбного местечкового обитателя, однако предки его, хоть и явились в свое время из Восточной Европы, уже несколько поколений жили во Франции. Ещё его дед заменил фамилию на более подходящую к среде обитания, одновременно купив аккуратный, словно игрушечный, замок на Луаре. Белёсые стены его щедро покрывал роскошный плющ, а окрестные виноградники, разбитые пятьсот лет назад, приносили небольшой, но стабильный доход.
Но не вино служило источником благосостояния большого семейства мсье Жана. Он или его сыновья, выглядевшие вылитым папой, встречались с самыми разнообразными людьми, иные из которых блистали респектабельностью, другие же вовсе не внушали доверия. Спектр его связей поражал – он мог запросто выйти на министра любого правительства или организовать встречу с мафиозным боссом самого высокого ранга. Досье на него были во всех спецслужбах мира, но и он держал досье на все более-менее заметные фигуры в мире международного шпионажа.
Семейная фирма работала, с кем хотела, поставляя секреты за хорошие гонорары, и так искусно маневрировала в зазеркалье спецслужб, что ни у одной из них за всё это время не возникло желания прихлопнуть наглых конкурентов. Просто они всем были полезны. Истинный же размах деятельности семейства скромных виноделов оставался тайной даже для большинства посвященных. Разве что президент Клаба знал, какую роль сыграли связи Жана, например, в создании государства Израиль или подготовке Шестидневной войны. И в кое-чём ещё…
