– Спасибо, хорошо, – прошептала та и еще сильней сжалась при виде просторной комнаты с радиолой, диванами, красивыми занавесками.

– Я провожу ее в комнату, – продолжала Оланна. – А ты, Угву, закончи на кухне и накрой на стол.

– Да, мэм.

Зайдя на кухню, Угву помешал перцовую похлебку в кастрюле. Закружились капельки жира в бульоне, защекотал ноздри ароматный пар, всплыли кусочки мяса и потрохов. Но Угву ничего не замечал. Он напрягал слух, стараясь разобрать хоть словечко. Уже давно, очень-очень давно Оланна проводила маму в комнату, и следом зашел доктор Патель. От перца слезились глаза. Он вспомнил, как мама болела в прошлый раз, как она кашляла, кричала, что у нее немеют ноги, а дибиа велел ей сказать злым духам, чтобы отступились от нее. «Скажи им, что твое время еще не пришло! Gwa ha kita, скажи сейчас же», – повторял он.

– Угву! – окликнул Хозяин.

Угву поспешил в гостиную и машинально взялся за дело – подавал орехи кола и жгучий перец, откупоривал бутылки, раскладывал лед, раздавал дымящиеся миски перцовой похлебки. Потом уселся на кухне, пытаясь представить, что происходит в комнате. Из гостиной несся голос Хозяина: «Жечь государственную собственность нельзя, никто и не спорит, но вводить войска и убивать во имя порядка?! Люди тив умирают ни за что. Ни за что! Балева выжил из ума!»

Угву не знал, кто такие люди тив, но при слове «умирают» вздрогнул. «Твое время еще не пришло, – прошептал он. – Не пришло».

– Угву! – В дверях кухни стояла Оланна.

Угву соскочил с табуретки:

– Мэм?

– За маму не беспокойся. Доктор Патель сказал, что это инфекция и она поправится.

– Уфф! – На душе у Угву так полегчало, что он боялся шелохнуться, как бы не взлететь на воздух. – Спасибо, мэм!

– Остатки супа убери в холодильник.

– Да, мэм.

Оланна пошла в гостиную, и Угву проводил ее взглядом. На ее платье в обтяжку блестела вышивка, и на миг Оланна представилась ему прекрасным духом в образе женщины, появившейся из морской пучины.

Гости смеялись. Угву заглянул в гостиную. Многие уже не сидели прямо, а развалились в креслах, расслабленные от вина и уставшие от мыслей. Вечер позади. Серьезным разговорам конец, скоро перейдут на теннис и музыку, а потом встанут и ну хохотать над чем попало – мол, парадная дверь не открывается, а летучие мыши слишком низко летают. Дождавшись, пока Оланна уйдет в ванную, а Хозяин – в кабинет, Угву заглянул к матери. Та спала, свернувшись клубочком. Наутро мама проснулась с ясными глазами.

– Мне лучше, – сказала она. – Доктор дал мне очень сильное лекарство. Но запах меня просто убивает.

– Какой запах?

– У них изо рта. Я учуяла, когда твои хозяин с хозяйкой зашли утром меня навестить, а еще когда ходила по нужде.

– A-а, зубная паста. Мы чистим ею зубы. – Слово «мы» Угву произнес с гордостью: пусть мама знает, что и он чистит зубы пастой.

Но мать ни капельки не порадовалась за него. Щелкнув пальцами, она достала жевательную палочку.

– Чем плохо жевать ату? От этого запаха меня наизнанку выворачивает. Я здесь надолго не задержусь, а то вовсе есть не смогу.

Зато мама обрадовалась, когда узнала, что Угву будет жить во флигеле. Это же все равно что собственный дом, твой и больше ничей! Она попросила показать ей флигель, восхитилась, что он больше ее хижины, а потом заявила, что почти здорова, и вызвалась помогать на кухне. Глядя, как мама, согнувшись пополам, подметает пол, Угву вспомнил, как она шлепала Анулику, когда та не нагибалась как следует. «Ты что, грибов объелась? Подметай по-людски!» – покрикивала она, а Анулика ворчала, что нечего жалеть денег на метлу подлиннее. Эх, если бы Анулика жила здесь, подумалось вдруг Угву, и младшие дети, и кумушки-сплетницы из их рода. А заодно и весь поселок, чтобы было с кем болтать до поздней ночи и браниться, но чтобы жить при этом в доме Хозяина, с водопроводом, холодильником и плитой.

– Завтра я еду домой, – сказала мать Угву.

– Останься еще на пару дней, отдохни.

– Нет, поеду завтра. Поблагодарю твоих хозяев, когда они вернутся, и скажу, что выздоровела и могу ехать. Да воздастся им за доброту.

На другое утро Угву проводил мать до конца Одим-стрит. Давно ее походка не была такой упругой – даже когда она несла на голове тюки с поклажей, – а лицо таким молодым, почти без морщинок. «Будь здоров, сынок», – сказала мама, сунув ему в руку жевательную палочку.

К приезду матушки Хозяина Угву готовил острый рис джоллоф. Смешал белый рис с томатным соусом, попробовал, накрыл крышкой и поставил на медленный огонь, а сам вышел во двор. Приставив к стене грабли, на крыльце сидел Джомо и жевал манго.

– Вкусно пахнет твое варево, – похвалил Джомо.

– Это для матушки Хозяина. Рис джоллоф с жареной курицей.

– Если б я знал, дал бы тебе мяса. Куда вкусней, чем курица. – Джомо кивнул на сумку, привязанную к велосипеду. Он уже раньше показывал Угву пушистого зверька, завернутого в листья.

– Не годится подавать тут деревенскую еду. Хозяева не едят крыс, – смеясь, ответил Угву по-английски.

Джомо обернулся:

– Dianyi[47], ты говоришь по-английски совсем как дети лекторов.

Угву кивнул, радуясь похвале, а еще больше – тому, что Джомо никогда не узнает, как в школе дети с измазанной кремом кожей и безупречным английским всякий раз хихикают над его произношением, если миссис Огуике обращается к нему с вопросом.

– Харрисона бы сюда, пусть бы послушал, как человек говорит по-английски и не кичится, – продолжал Джомо. – А он-то мнит, будто все на свете знает, и только потому, что служит у белого. Onye nzuzu, глупец!

– Еще какой, – поддакнул Угву. В прошлые выходные он точно так же горячо соглашался с Харрисоном, что Джомо редкий дурень.

– Вчера этот осел запер бак с водой и не давал мне ключ, – пожаловался Джомо. – Дескать, я воду не берегу. Будто вода его собственная! А если цветы погибнут, что я скажу мистеру Ричарду?

– Да, нехорошо. – Угву даже пальцами прищелкнул.

В прошлый раз повар и садовник повздорили из-за того, что Харрисон спрятал газонокосилку и не говорил Джомо, где она, пока тот не перестирал рубашку мистера Ричарда, загаженную птицами. Это все Джомо с его дурацкими цветами, на них-то птицы и слетаются! Угву поддержал обоих. Джомо он сказал, что Харрисон зря спрятал газонокосилку, а Харрисону – что Джомо не стоило сажать на том месте цветы, раз они привлекают птиц. Угву больше нравился неторопливый Джомо с его небылицами, но Харрисон, упорно говоривший на скверном английском, таил бездну знаний обо всем чужеземном и неведомом. Угву мечтал приобщиться к этому знанию и потому дорожил дружбой с обоими; он как губка впитывал и хранил их рассказы.

– Рано или поздно Харрисон от меня всерьез получит, – грозился Джомо. Он выбросил косточку от манго, обглоданную дочиста, без следа оранжевой мякоти. – Угву, кто-то в дверь стучит.

Матушка Хозяина оказалась крепко сбитой, темнокожей, неугомонной, как и сын; вряд ли ей понадобилась бы помощь, даже если б она несла котел с водой или вязанку дров. Угву удивился: рядом с ней, потупившись, стояла молодая женщина с сумками в руках.

– С приездом, Матушка, нно, – сказал Угву. Он забрал у молодой женщины сумки. – С приездом, тетя, нно.

– Так ты и есть тот самый Угву? Как поживаешь? – Мать Хозяина потрепала Угву по плечу.

– Хорошо, Матушка. Как добрались?

– Хорошо. Бог вел нас. – Она разглядывала радиолу. Покрывало из дорогой ткани, повязанное вокруг бедер, делало ее фигуру квадратной. Носила она его не так, как женщины в университетском городке, привыкшие к кораллам и золотым серьгам, а так, как носила бы дорогое покрывало его мать, – стесняясь, будто не веря своему богатству.

– Как живешь, Угву? – снова спросила она.

– Все хорошо, Матушка.

– Мой сын рассказывал мне про твои успехи. – Она поправила зеленый тюрбан, надвинутый низко, почти до бровей.