По мнению тети Элизабет, Сьюзен весела и обаятельна и не беда, что она чуть старше его, зато давно живет в Нигерии и покажет ему страну. Ричарду не нужно было показывать страну, он не в первый раз за границей и до сих пор прекрасно обходился без провожатых. Но тетя Элизабет настаивала: Африка – это вам не Аргентина и не Индия. При слове «Африка» голос ее дрогнул. Возможно, она просто не хотела его отпускать – оставался бы лучше в Лондоне и продолжал писать статейки для «Ньюс кроникл». Вряд ли кто-то читал его крошечную колонку, хотя тетя Элизабет и уверяла, что все ее друзья читают. Немудрено, что она так говорила, ведь редактор – ее старый приятель, без ее протекции Ричард не устроился бы на это теплое местечко.
Ричард не стал объяснять тете Элизабет, почему он мечтает увидеть Нигерию, а предложение Сьюзен показать ему страну все-таки принял. Когда он приехал в Лагос, в глаза бросилась живость Сьюзен, ее красота, преувеличенное внимание к нему, то, как она касалась его руки, когда смеялась. О Нигерии и нигерийцах она рассуждала с видом знатока. Проезжая с Ричардом мимо шумных рынков, где из палаток гремела музыка, мимо придорожных киосков, мимо канав с затхлой водой, Сьюзен повторяла: «Энергия в них ключом бьет, но чистоплотности никакой». Сьюзен рассказывала, что северные хауса – народ серьезный, игбо угрюмые и прижимистые, а йоруба – славные ребята, хоть и подхалимы каких поискать. Субботними вечерами, указывая на пестрые толпы людей, танцующих посреди улиц возле ярко освещенных куполов, Сьюзен бурчала: «Вот вам пожалуйста. Йоруба залезают по уши в долги, чтобы устраивать пирушки».
Сьюзен подыскала Ричарду квартирку, помогла купить дешевую машину и получить права, водила его по музеям в Лагосе и Ибадане. «Познакомлю тебя со всеми моими друзьями», – обещала она. На первых порах, когда Сьюзен представляла его писателем, Ричарда тянуло поправить: не писатель, а журналист. Но ведь он и вправду писатель – во всяком случае, уверен, что рожден художником слова, творцом. Журналистика – лишь временное прибежище, способ заработать на хлеб, пока он не создаст великий роман.
И Ричард позволил Сьюзен называть его писателем. Благодаря этому друзья Сьюзен терпели его общество, а профессор Николас Грин предложил подать заявку на исследовательский грант в Нсукке, где он мог бы работать над книгой в научной среде. Ричард так и сделал – не только ради того, чтобы писать в стенах университета, но и чтобы попасть на Юго-Восток, родину искусства Игбо-Укву, страну оплетенного сосуда несказанной красоты. Ведь именно это и привело его в Нигерию.
Спустя несколько месяцев Сьюзен предложила перебраться к ней: у нее большой дом в Икойи, чудный сад, да и работать Ричарду будет куда удобнее, чем на съемной квартире с цементными полами, где хозяин ворчит, что Ричард допоздна засиживается и жжет свет. Ричард подумывал ей отказать, он мечтал поездить по стране, пока ждал ответа из Нсукки, но Сьюзен уже заново отделала для него свой просторный кабинет, и Ричард переехал. День за днем сидел он в кожаном кресле над книгами и статьями, смотрел в окно, как садовники поливают газон, и писал – точнее, стучал на машинке. Сьюзен старалась его не беспокоить, лишь иногда заглядывала и предлагала шепотом: «Чашечку чая? Воды? Принести перекусить?» Ричард отвечал тоже шепотом, словно и его занятия, и сама комната стали священны. Он не признавался Сьюзен, что не написал пока ничего достойного внимания, что мысли, бродившие в его голове, еще не вызрели, не обрели законченности, что нет пока ни единого замысла, ни сюжета, ни героев. Он боялся ее расстроить, ведь его писательство стало ее главным увлечением, и, что ни день, она приносила домой книги и журналы из библиотеки Британского совета. Задуманная им книга представлялась ей готовой – словно ему оставалось лишь сесть и изложить мысли на бумаге. Между тем сам Ричард даже не знал пока, о чем хочет написать. Однако он был признателен Сьюзен, как будто ее вера делала из него писателя, и в благодарность ходил на ненавистные светские приемы. Побывав на нескольких, он решил, что мало присутствовать, надо проявлять остроумие. Всего одна удачная шутка при знакомстве искупила бы его молчание, а главное, порадовала бы Сьюзен. Ричард стал репетировать перед зеркалом – придавал лицу дурацкое выражение и говорил с запинками. «Ричард Черчилль», – представит его Сьюзен, а он пожмет новому знакомому руку и усмехнется: «Сэру Уинстону не родня – иначе был бы чуточку умнее».
Друзья Сьюзен смеялись шутке, но, как казалось Ричарду, больше из жалости за его неловкую попытку сострить. Однако никто не сказал с сарказмом: «С ума сойти, какое остроумие», как Кайнене в день их знакомства в зале отеля «Федерал Палас». Во рту она держала сигарету и пускала безупречно правильные колечки дыма. Она стояла в одном кружке с Ричардом и Сьюзен, и Ричард сначала принял ее за любовницу какого-нибудь политика. Знакомясь с людьми, он пытался отгадать, что привело сюда каждого из них, кто чей спутник. Наверное, причина в том, что без Сьюзен дорога на светские приемы была бы для него закрыта. Ричард не предполагал, что Кайнене здесь присутствует по праву рождения, поскольку она дочь нигерийского богача, в ней не было ни тени напускной томности, она больше походила на любовницу высокопоставленного лица: ярко-красная помада, платье в обтяжку, сигарета. Но она не улыбалась фальшиво и не отличалась миловидностью, заставлявшей Ричарда верить слухам, что нигерийские политики обмениваются женщинами. Более того, она вообще не была хороша собой. Ричард этого не заметил, пока не посмотрел на нее снова, когда кто-то из друзей Сьюзен представил их друг другу. «Это Кайнене Озобиа, дочь господина Озобиа. Кайнене только что окончила магистратуру в Лондоне. Кайнене, это Сьюзен Гренвилл-Питтс из Британского совета, а это Ричард Черчилль».
– Очень приятно, – сказала Сьюзен и заговорила с кем-то из гостей.
– Очень приятно, – сказал Ричард. Кайнене молчала, держа во рту сигарету и глядя на него в упор, и Ричард, взъерошив волосы, промямлил: – Сэру Уинстону я не родня, а то был бы чуточку умнее.
Кайнене, выпустив дымок, процедила:
– С ума сойти, какое остроумие.
Худощавая и высокая, почти с него ростом, она смотрела ему прямо в глаза холодным неподвижным взглядом. Кожа ее была темной, как бельгийский шоколад. Ричард расставил ноги, чтобы тверже стоять на земле, – еще немного, и он пошатнулся бы, лоб в лоб столкнувшись с ней.
Вернулась Сьюзен, потянула его за рукав, но Ричард не хотел уходить.
– У нас с Кайнене нашелся в Лондоне общий знакомый. Я, кажется, рассказывал тебе про Уилфреда из «Спектейтор»?
– Вот и славно! – улыбнулась Сьюзен. – Ну, болтайте, а я скоро.
Сьюзен расцеловалась с какой-то четой старичков и поспешила к кучке гостей в другом конце зала.
– Вы наврали жене, – констатировала Кайнене.
– Она мне не жена.
Ричард не предполагал, что от близости этой девушки у него пойдет кругом голова. Кайнене подносила к губам бокал, затягивалась и выдыхала дым. Серебристый пепел, кружась, опускался на пол. Все вокруг как в замедленной киносъемке: гостиничный зал расширялся и сжимался, и казалось, никого нет вокруг, лишь он и Кайнене.
– Вы не могли бы отойти? – попросила Кайнене.
Ричард опешил:
– Что?
– За вашей спиной стоит фотограф, рвется снять меня, а точнее – мое ожерелье.
Ричард шагнул в сторону, не отрывая глаз от Кайнене. Глядя в объектив, она не позировала, но держалась непринужденно – видно, привыкла к вниманию.
– Ожерелье украсит завтрашний выпуск «Лагос лайф». Так я и приношу пользу нашему молодому государству – указываю соотечественникам, к чему стремиться, ради чего работать. – Кайнене снова встала с ним рядом.
– Красивая вещь, – соврал Ричард: ожерелье было слишком броским. Почему-то хотелось протянуть руку и потрогать его, снять с ее шеи и снова вернуть туда, где выступали острые ключицы.
– Скажете тоже. Отец ничего не смыслит в украшениях, – возразила Кайнене. – Но деньги его, вправе тратить как пожелает. Кстати, меня ищут родители и сестра. Надо идти.
