Однако теперь, спустя всего несколько лет, Оланна ехала в такси мимо школы Союза игбо на Эйрпорт-роуд. Шла перемена, и детвора высыпала на школьный двор. Мальчишки играли в футбол сразу несколькими командами на одном поле, и то один, то другой мяч взлетал в воздух – Оланна удивилась, как они не путают мячи. Ближе к шоссе собрались стайками девчонки, прыгали то на одной, то на другой ножке и хлопали в такт. Когда такси подъезжало к коммунальному дому в Сабон-Гари[28], Оланна еще издали увидела тетю Ифеку у придорожного киоска. Тетя Ифека вытерла руки о линялую накидку, обняла Оланну, отстранилась, чтобы разглядеть ее получше, и снова обняла.

– Наша Оланна!

– Тетушка! Kedu?

– Хорошо, а уж тебя-то как рада видеть!

– Аризе еще не пришла со своих курсов кройки и шитья?

– Будет с минуты на минуту.

– Как у нее дела? О-na agakwa, все хорошо? Как ее успехи?

– Весь дом завалила выкройками.

– А что у Одинчезо и Экене?

– Они все там же, на прошлой неделе приезжали, спрашивали про тебя.

– Как им живется в Майдугури? Торговля налаживается?

– С голоду не умирают.

Глядя в простое, некрасивое лицо тети Ифеки, Оланна пожалела на миг, что та ей не мать, – но тут же устыдилась этой мысли. Тетя Ифека и так ей почти как мать, ведь это она выкормила их с Кайнене грудью, когда у матери сразу после родов пропало молоко. Правда, Кайнене говорила, что никуда молоко у матери не пропадало, она просто боялась, что грудь отвиснет, и сдала двойняшек невестке, тоже кормившей ребенка.

Сабон-Гари (в переводе с языка хауса «новый город») – кварталы в городах Северной Нигерии, где жили выходцы с Юга.

– Пойдем в дом, ada anyi[29]. – Захлопнув деревянные ставни киоска, где стояли ровными рядами коробки спичек, жевательная резинка, сладости, сигареты, стиральные порошки, тетя Ифека взяла у Оланны сумку и первой направилась во двор.

Дом был приземистый, некрашеный. На веревках висело белье, жесткое, будто иссушенное зноем. Под деревом кука свалены автомобильные покрышки, с которыми играли дети. Оланна знала, что тишине во дворе скоро конец: вот-вот дети вернутся из школы, зазвенят в кухне и на веранде голоса. Семья дяди Мбези занимала две комнаты. В первой, где видавшие виды диваны на ночь сдвигали, освобождая место для циновок, Оланна достала гостинцы – хлеб, обувь, флакончики крема, – а тетя Ифека стояла в сторонке, спрятав руки за спину, и приговаривала: «Да воздастся тебе добром за добро. Да воздастся».

Через минуту влетела Аризе и, чуть не сбив Оланну, бросилась обнимать.

– Сестренка! Что ж ты не сказала, что приедешь? Мы бы хоть двор подмели почище. Ах, сестренка, aru amaka gi![30] Какая ты красивая! Столько всего нужно тебе рассказать!

Кругленькая, с пухлыми руками, Аризе вся тряслась от смеха. Крепко обняв ее, Оланна почувствовала, что все идет как надо, как и должно идти. Для того она и приехала в Кано – за миром и покоем. Тетя Ифека стреляла глазами по двору – присматривала курицу пожирнее. В честь приезда Оланны тетя Ифека каждый раз резала курицу, пусть даже последнюю. Куры важно разгуливали по двору, на боку у каждой красная метка, чтобы отличать их от соседских. Оланна давно уже не возражала ни когда тетя Ифека резала для нее курицу, ни когда они с дядей Мбези уступали ей свою кровать, а сами ложились на циновках, рядом с многочисленной родней, постоянно гостившей у них.

Тетя Ифека ловко схватила приглянувшуюся курицу, отдала Аризе, и та пошла на задний двор. Потом они сели у дверей кухни – Аризе ощипывала птицу, тетя Ифека шелушила рис. На кухне соседка варила кукурузу, вода то и дело убегала, и плита шипела. По двору с криками носилась ребятня, поднимая тучи белой пыли. Под деревом кука завязалась драка, и до Оланны донеслось на игбо: «Пошел в жопу!»

На закате, когда солнце окрасило в алый цвет небеса, вернулся дядя Мбези и позвал Оланну поздороваться с его другом Абдулмаликом. Его друга-хауса Оланна однажды уже видела. Он торговал кожаными шлепанцами рядом с палаткой дяди Мбези, и Оланна купила у него несколько пар и привезла в Англию, но поносить так и не довелось – дело было в разгар зимы.

– Наша Оланна только что закончила магистратуру. В Лондонском университете! Это не шутка! – сказал с гордостью дядя Мбези.

– Молодец быть. – Абдулмалик был из тех людей, кто дивится образованию, твердо зная, что им оно недоступно. Он открыл сумку, достал пару шлепанцев и протянул Оланне; узкое лицо его пошло морщинами от улыбки, обнажились зубы, все в желто-коричневых пятнах от табака и ореха кола.

Оланна взяла в руки шлепанцы:

– Спасибо, Абдулмалик. Спасибо.

Абдулмалик указал на спелые длинные стручки на дереве кука:

– Приходи к моя в гости. Мой жена готовить очень вкусный суп из кука.

– Зайду обязательно, в следующий раз, – пообещала Оланна.

Поздравив ее еще раз, Абдулмалик сел с дядей Мбези на веранде, перед ведром сахарного тростника. Они скусывали жесткие зеленые шкурки и жевали сочную белую мякоть, смеясь и болтая на хауса. Жеваную мякоть сплевывали под ноги, в пыль. Оланна посидела с ними немного, но она с трудом разбирала их быструю речь и потеряла нить разговора. Она с радостью променяла бы свой французский и латынь на хауса и йоруба, чтобы говорить бегло, как ее дядя, тетя и сестра.

В кухне Аризе потрошила курицу, а тетя Ифека мыла рис. Оланна примерила подарок Абдулмалика, плетеные красные ремешки делали ступни изящнее, женственнее.

– Красота! – похвалила тетя Ифека. – Надо его отблагодарить.

Оланна села на табурет, стараясь не смотреть на усеявшие стол гладкие черные капсулы – тараканьи яйца. В углу кухни соседка разводила огонь, и, несмотря на косые щели в крыше, вся кухня была в чаду.

– I makwa[31], ее семья питается одной вяленой рыбой. – Аризе, скривив губки, указала на соседку. – Думаю, ее бедные дети отродясь не пробовали мяса.

Оланна бросила взгляд на соседку. Та была иджо и не понимала слов Аризе на игбо.

– Может, они любят вяленую рыбу, – сказала Оланна.

– О di egwu![32] Скажешь тоже! Знаешь, какая она дешевая? – Смеясь, Аризе обратилась к соседке: – Ибиба, я похвалила старшей сестре ваш суп – он всегда так вкусно пахнет!

Соседка в этот момент раздувала огонь; она оторвалась от работы и понимающе улыбнулась. Возможно, она все-таки знала игбо, но не обиделась на шутку Аризе. За живой, веселый нрав Аризе все сходило с рук.

– Значит, переезжаешь в Нсукку и выходишь за Оденигбо, сестренка? – спросила Аризе.

– Замуж я пока не собираюсь. Просто хочу быть с ним рядом и очень хочу преподавать.

Глаза у Аризе округлились от изумления и восторга.

– Только девушки вроде тебя, сестренка, кто знает книжную премудрость, могут так говорить. А неученым, как я, долго ждать нельзя, не то прождем до самой смерти. – Аризе вынула из курицы полупрозрачное яйцо. – Мне подавай мужа, и побыстрее! Все мои подружки замуж повыходили, одна я осталась.

– Ты еще молоденькая, – возразила Оланна. – Тебе о шитье надо думать, а не о свадьбе.

– От шитья дети не заводятся. Даже если б я смогла поступить учиться, все равно мне хотелось бы ребеночка прямо сейчас.

– Тебе некуда спешить, Ари. – Пересесть бы поближе к двери, к свежему воздуху. Но нехорошо, если тетя Ифека, или Аризе, или даже соседка догадаются, что от дыма у нее щиплет глаза и першит в горле, а от вида тараканьих яиц тошнит. Пусть думают, что ей не привыкать к такой жизни.

– Я точно знаю, вы с Оденигбо поженитесь, сестренка, но если уж говорить правду, не хочу я, чтоб ты выходила за мужчину из Аббы. Они все сплошь уроды, kai![33] Будь Мухаммед игбо, я умерла бы от горя, если б ты за него не пошла. В жизни не видала другого такого красавца!