Хрущев обострил ситуацию, пытаясь осуществить странный маневр с целью смягчить удар. 28 октября после призыва к сдержанности он направил Кастро второе послание, в котором просил последнего поддержать демонтаж баллистических ракет{3}. Целое поколение считало, что встречи Скали с Феклисовьш сыграли важную роль в урегулировании кризиса. Однако это было не так Никто не догадывался, что при скоропалительном осуществлении плана убедить Кастро в мудрости своей дипломатии советское руководство решило подсунуть Кастро предложения Скали Президиум ЦК рекомендовал Алексееву сказать Кастро, что в Москве получено важное сообщение «от лица, занимающего весьма высокое положение в США» (имелось в виду, что сообщение получило санкцию Кеннеди и Раска) В нем «источник», «хорошо известное лицо», вращающееся в высокопоставленных кругах США (имея в виду Скали), предложило, чтобы Кастро заявил о готовности демонстрировать пусковые установки и убрать ракеты с Кубы, если президент Кеннеди даст гарантию ненападения на Кубу. Москва просила «отнестись к этому материалу» «с полным доверием» и сообщала, что «предложения, переданные источником в беседе с представителем посольства, мы считаем вполне приемлемыми» По-видимому, Хрущев рассчитывал на то, что Кастро публично возьмет персональную ответственность за ликвидацию ракет, особенно потому, что это предложение исходит из Белого дома.

Ответ Кастро был вызывающим для обеих сверхдержав. 29 октября кубинская газета «Революсьон» опубликовала план Кастро из пяти пунктов по урегулированию кризиса в Карибском бассейне. Чувствуя себя брошенным Советском Союзом в самый трудный момент, Кастро заявил, что Куба будет самостоятельно добиваться соглашения, отвечающего ее интересам, независимо от принятия Москвой гарантий Кеннеди о ненападении. Правительство Кастро не будет рассматривать эту проблему, пока администрация США не примет план из пяти пунктов, предложенный Кубой: снятие экономического эмбарго, прекращение подрывных действий против Кубы, недопущение «пиратских нападений» с прибрежных баз, прекращение нарушения воздушного пространства Кубы и ликвидация военно-морской базы США в Гуантанамо{4}.

Перед вылетом Микоян произнес небольшую речь в поддержку плана Кастро из пяти пунктов Он надеялся, что она может успокоить Кастро. У него и без того было полно трудных проблем.

Скептицизм на Кубе

30 октября Хрущев направил в Гавану критическое и покровительственное письмо, которое по двум причинам могло сделать прием Микояна в Гаване довольно прохладным. Во-первых, Кремль адресовал письмо Фиделю Кастро и кубинскому руководству. Раньше письма направляли лично Кастро, советники не преминули сразу же передать Алексееву о недовольстве Кастро. Во-вторых, Хрущев критиковал поведение Кастро во время кризиса «Если бы началась война, — писал он, — Погибли бы миллионы людей, а оставшиеся в живых сказали бы, что виноваты руководители, которые не предприняли необходимых мер для предотвращения этой истребительной войны»{5}. Предложение Кастро в разгар кризиса нанести первыми удар по США вместо того, чтобы поддаться давлению Кеннеди, даже не рассматривалось Хрущевым, и Кремль хотел, чтобы кубинский лидер знал об этом.

«Как мы узнали от нашего посла, кубинский народ хотел бы другого заявления, во всяком случае не заявления об отзыве советских ракет Возможно, такие настроения в народе имеются. Но мы, политические и государственные деятели, являемся руководителями народа, который не все знает и не может сразу охватить все то, что должны охватывать руководители. Поэтому мы должны вести за собой народ, тогда народ будет идти за нами и уважать нас»{6}. Укоризненно покачав головой в знак неодобрения письма, Алексеев дал своим руководителям совет, как говорить с неуравновешенным кубинским лидером «Зная тонкость души Кастро, — телеграфировал он, — считаю, что нам не следует спешить и подталкивать его, и тем более полемизировать с ним» «В конечном итоге, — заверил он Москву, — проблема не в коммунизме Кастро, а в его характере»{7}

Как Алексеев и предполагал, Кастро 31 октября направил гневное письмо в Москву Ссылаясь на «неожиданное, внезапное и практически немотивированное решение убрать ракеты с Кубы», Кастро критиковал Кремль за способ разрешения кризиса{8}. «Новость об отступлении, — писал он, — заставила плакать кубинцев и советских людей, которые готовы были погибнуть с гордо поднятой головой»{9} Кастро напомнил Москве, что решение Кремля о демонтаже ракет принято без консультации с ним. Он также упомянул о скрытой критике Хрущевым его призыва нанести первыми ядерный удар по США. «Я не побуждал вас, — писал Кастро, — чтобы СССР стал агрессором, это было бы не только неправильно, но и аморально и безрассудно». Вспоминая о запоздалой реакции Советского Союза на действия Гитлера в 1941 году, Кастро хотел, чтобы Хрущев был готов к применению ядерного оружия в том случае, если США нападет на Кубу в 1962 году. Военные позиции социалистического лагеря в Карибском бассейне настолько слабы, что для спасения Кубы эскалация до ядерного уровня неизбежна{10}. Хотя Кастро закончил письмо в спокойном тоне, обещая, что «ничто не разрушит узы нашей дружбы и бесконечную благодарность СССР», оно усилило беспокойство Алексеева «Я исхожу из того, — писал советский посол в Москву, — что потребуется 1–2 года особо осторожной работы, пока они не приобретут все качества марксистско-ленинской партийности»{11}. Считая, что раздражение Кастро пройдет, он рекомендовал не отвечать на письмо. Если же Москва сочтет нужным ответить, то следует написать в дружеском тоне. Алексеев выражал уверенность, что «при условии особого подхода к нему Кастро быстро осознает свои заблуждения». «Его преданность нашему общему делу не подлежит сомнению, но вследствие отсутствия партийной закалки он не всегда правильно понимает методы, применяемые в политике». Размышляя далее о причинах «заблуждений» Кастро, Алексеев пришел к выводу, что дело даже «не столько в его еще недостаточной идейной подготовке и отсутствии идейной закалки, сколько в его особом, очень сложном, до предела чувствительном и обидчивом характере». Кроме того, по мнению Алексеева, когда он писал в раздраженном тоне письмо Хрущеву, кубинский лидер «испытывал на себе влияние сил революционных по форме, но отсталых по содержанию настроений части своего окружения и наэлектризованных масс народа». Стремясь таким образом защитить действия Кастро, Алексеев использовал примитивную, но понятную в советском руководстве партийную фразеологию{12}.

Самое главное, по мнению Алексеева, в плане оказания поддержки нервного союзника это — подчеркнуть «мужество кубинского народа, личную храбрость Кастро и его беспокойства за судьбы своего народа и дело социализма». В отношении гнева Кастро по поводу его устранения от решения вопроса о демонтаже ракет Алексеев предложил Хрущеву объяснить Кастро: события октября были необычны, и «сложность обстоятельств, действительно, не позволила провести консультации, так как это всегда нами делается в нормальных условиях»{13}. Повторив, что Москва, главным образом, должна взывать к Кастро как к человеку, а не политическому деятелю, Алексеев закончил послание традиционной фразой. «Если я ошибаясь, прошу поправить меня»{14}.

Самолет Микояна находился уже в воздухе, а Фидель Кастро еще не решил, встречать ли ему советского гостя в аэропорту или нет. Сначала Кастро хотел направить в аэропорт только Рауля Кастро и Че Гевару — стойких сторонников Москвы. Кубинский народ не был склонен к тому, чтобы их лидер обнимался с Микояном, и Фидель Кастро хотел показать свое раздражение политикой Москвы. Но затем в сообщении «Пренса латина» он прочел речь Микояна, произнесенную им перед отъездом из Нью-Йорка 2 ноября. Ему понравился примирительный тон высказываний и выраженная Микояном поддержка плана Кастро из пяти пунктов, и он решил встретить Микояна в аэропорту во главе всего кабинета{15}.

Следующим утром в 10 часов состоялась официальная советско-кубинская встреча. «Фидель вышел навстречу на улицу перед своим домом, проводил на верхний этаж. — сообщал Микоян секретной телеграммой в Москву, — говорил спокойным, дружеским тоном, хотя суть его высказываний не оставляла сомнений в его неприятии политики Москвы». В первых донесениях Микоян настойчиво отмечал вежливость Кастро, как будто ожидал грубостей с его стороны{16}.