В 10 часов вечера снова собрался Исполком На нем рассматривалось письмо Хрущева и предложения Феклисова-Скали. Исполком констатировал важное изменение в позиции СССР и возможность переговоров. Роберт Кеннеди позволил себе «осторожный оптимизм». «Письмо при всей своей риторике, — считал он, — предполагает некоторое смягчение позиции, возможность некоего соглашения»{54}. Президент был более оптимистичен. Ему представлялся ряд приятных альтернатив. Впервые с момента начала кризиса стало очевидным, что Хрущев также желает избежать военного столкновения. Однако положение оставалось напряженным, а письмо Хрущева не содержало ничего конкретного, чтобы могло служить основой урегулирования. На Кубе по-прежнему размещались 24 ракеты, нацеленные на США.

Москва, 27 октября, 9 часов утра (Гавана, 2 часа ночи)

В ночь с 26 на 27 октября Кеннеди и его окружение спокойно спали, а между тем в Москве и Гаване ситуация накалялась. В субботу министру обороны Малиновскому предстояло принять самое серьезное решение с момента начала кризиса. Около 9 часов утра по московскому времени (2 часа ночи по вашингтонскому) офицеры связи Министерства обороны получили от генерала Плиева следующую шифрованную телеграмму:

«Согласно полученной достоверной информации, США обнаружили местонахождение некоторых установок (генерал-майора) Игоря Стаценко (ракетные подразделения Р-12 и Р-14), и командование Стратегическими ВВС отдало приказ привести в полную боевую готовность свои стратегические военно-воздушные подразделения.

По мнению кубинских друзей, воздушный налет на чащи установки на Кубе состоится в ночь с 26 на 27 октября или в течение 27 октября. Фидель Кастро отдал приказ силами своей противовоздушной обороны открывать огонь по самолетам США в случае налета на Кубу.

Мы приняли меры по рассредоточению „техники“ (боеголовок) в зоне операций и усилили маскировку. Мы решили, что в случае воздушного нападения США на наши установки мы примем все возможные меры противовоздушной обороны».

Плиев не испрашивал разрешения у Москвы. Но Малиновский немедленно собрал руководство Министерство обороны для обсуждения создавшегося положения. Дебатов не состоялось. ВВС США должны получить адекватный отпор любому нападению на советские позиции на Кубе. Была выражена надежда, что есть возможность обезопасить боеголовки для ракет Р-12 и сами ракеты. Принятые меры предосторожности сработали, и США не обнаружили местонахождение боеголовок

Советский министр обороны хорошо знал Плиева. Он служил под его началом в Венгрии и Маньчжурии. Бесстрашие Плиева открыло стратегические возможности для советских вооруженных сил в Венгрии и Маньчжурии на конечном этапе Второй мировой войны. Лишь 34 минуты понадобилось Малиновскому, чтобы рассмотреть и одобрить решение Плиева о применении силы в первом столкновении сверхдержав в период холодной войны. В 11:00 утра он подписал телеграмму Плиеву: «Предлагаю согласиться». Затем отправил ее в Кремль{55}.

В то время когда Малиновский подписывал приказ, разрешающий Плиеву защищаться имеющимися на Кубе средствами, Фидель Кастро приехал на квартиру Алексеева. До этого в 1 час ночи по гаванскому времени Алексеева разбудил телефонный звонок Дортикоса, который предупредил о приезде Кастро для «важного разговора»{56}. Он и Кастро теперь сидели за столом, ели сосиски и пили пиво. Кастро считал, что через три дня ожидается вторжение США на Кубу (ставил 20 против 1). Вечером он получил письмо от президента Бразилии Жоао Гуларта с предупреждением, что если в течение 48 часов ракеты не будут демонтированы, то США их уничтожат. Весь день после получения разведывательной информации из Нью-Йорка Кастро был чрезвычайно взволнован; предупреждение бразильского президента усилило его беспокойство{57}.

Кастро решил написать Хрущеву «ободряющее письмо»{58}. Он начал диктовать его, но затем остановился. Поправив первый вариант послания, он продиктовал новое. И опять был неудовлетворен. Он надиктовал десять вариантов. Кастро пытался побудить Москву принять во внимание и его точку зрения в этом кризисе.

«Если произойдет агрессия и империалисты нападут на Кубу с целью ее оккупации, — писал Кастро, — то опасность, таящаяся в такой агрессивной политике, будет настолько велика для всего человечества, что Советский Союз при таких обстоятельствах не должен будет допустить создания таких условий, чтобы империалисты первыми нанесли атомный удар». Представив это как «свое личное мнение», он подчеркнул, что «если действительно осуществится нападение на Кубу, то в этих условиях момент был бы подходящим, чтобы используя законное право на самооборону, подумать о ликвидации навсегда подобной опасности. Как бы ни было тяжело и ужасно это решение, но другого выхода, по моему мнению, нет»{59}.

«Вначале я не мог понять, что хочет сказать Кастро своими довольно замысловатыми фразами, — сообщал Алексеев в Москву. — Чтобы выяснить его мнение я прямо спросил его: „Вы хотите сказать, чтобы мы первыми нанесли атомный удар по противникам?“ „Нет, — ответил Кастро, — я не хочу этого сказать прямо, но при определенных условиях, чтобы не допустить испытать на себе коварство империалистов и первого удара, надо опередить их и в случае агрессии на Кубу стереть с лица земли“»{60}.

Кастро был полон упрямой решимости не допустить поражения кубинской революции. Он одобрил советский путь консолидации ее достижений. Ракеты беспокоили его, но Куба представляла собой часть большого крупного замысла антиамериканского блока социалистически стран. А теперь Кеннеди угрожал Кастро тем, чего он всегда ожидал от янки, и в этой ситуации кубинский лидер не хотел, чтобы Хрущев дрогнул.

Алексеев не стал ждать, пока Кастро закончит письмо. Он решил предупредить Москву о серьезности nоложения. «Фидель Кастро находится у нас в посольстве и готовит личное послание Н.С. Хрущеву, которое будет немедленно передано вам», — сообщал Алексеев. Кастро был в его квартире, но Алексеев не хотел раскрывать неформальный характер визита кубинского лидера. Однако советский посол хотел, чтобы Хрущев как можно раньше был осведомлен о содержании письма: «По мнению Фиделя Кастро, интервенция почти неминуема и произойдет в ближайшие 24–72 часа»{61}.

Москва, суббота 27 октября, полдень (4 часа утра по времени Восточного побережья США)

Проведя еще одну беспокойную ночь в кремлевском кабинете, Хрущев получил утром тревожную информацию из Гаваны. К Малиновскому поступило сообщение от Плиева, и теперь Хрущеву предстояло решить, позволить ли Плиеву своими силами ответить на воздушный удар США, в неизбежности которого в Гаване никто не сомневался. Пухлое досье Хрущева с разведывательной информацией из США подкрепляло предупреждение Плиева

Одна из важных черт руководителя — это способность принимать решения, идущие вразрез с житейской мудростью или обычными тенденциями. Несмотря на очевидное, Хрущев решил проигнорировать тревожную информацию из Вашингтона и Гаваны. В этот критический момент своей жизни Хрущев оказался один перед лицом сторонников жесткого курса. Фактически он был волен решать самостоятельно любую проблему. Он подписал приказ Плиеву, подготовленный Малиновским. Но на самом деле не верил, что Джон Кеннеди намерен использовать силу против советских ракет.

На заседании Президиума Хрущев разразился монологом, приводя доводы в пользу своей точки зрения. «Могут ли они напасть на нас сегодня? — вопрошал он — Думаю, что не решатся». События нескольких последних часов изменили мнение Хрущева о возможных действиях Кеннеди и о международной обстановке. Первоначально он верил, что Кеннеди не собирается вторгаться на Кубу, но опасался, что молодой человек уступит давлению ястребов в своем окружении. В пятницу у Хрущева сложилось впечатление, что Кеннеди потерял контроль над своей администрацией. Но в субботу, когда страшные предсказания о вторжении не подтвердились, он вернулся к своей первоначальной оценке действий Кеннеди. Прошло уже пять дней с момента объявления блокады, но ничего не произошло. Малиновский говорил ему, что США в течение 24 часов могут вторгнуться на Кубу Почему же не вторглись?