— Спите спокойно, дорогая, — сказала мать. — Завтра будете самой собой.

Эти слова отозвались эхом в сознании Джой, когда она ложилась спать. Энн уснула, как только ее головка коснулась подушки.

«Будете самой собой». А кем же она была? Пошлой «всезнайкой», над которой подсмеивался Стивен? Чувственной женщиной, которая вспыхивала, как пламя, отвечая на его страсть! Или той, которая пробудилась в ней в те минуты, когда она играла профессору?

В окно она наблюдала, как высоко в вечернем небе взмывали и ныряли ласточки, оглашая воздух своим криком, напоминавшим высокие ноты скрипки. Долгие берлинские сумерки, так непохожие на быстрый переход от заката солнца к наступлению темноты у нее на родине, усиливали чувство одиночества. Слезы, которым она не дала воли, прощаясь с профессором, готовы были вылиться в рыдания, а сердце щемило от горя не только из-за него.

Подушка промокла от слез прежде, чем принятая таблетка принесла ей благодатный сон. Таблетка оказала свое действие, Джой так крепко уснула, что не слышала, как вошел Стивен.

Она потеряла всякое представление о времени, когда, пробудившись от глубокого сна, услышала, что Энн ее зовет. Стивен был уже на ногах. Она лежала, прислушиваясь. Просыпаться ночью Энн было несвойственно. А если И случалось проснуться, глоток воды и ласковое слово ее успокаивали. Стивен, как и она, умел успокоить ребенка, Джой повернулась к стене, чтобы свет из соседней комнаты не падал ей в глаза. Она задремала, как вдруг Стивен позвал ее. По его голосу она поняла, что он встревожен. Она вскочила с кровати.

— Она горяченькая и жалуется на горло, — сказал он, когда Джой вошла в комнату Энн.

Джой села на край кроватки и посмотрела на раскрасневшееся личико девочки.

— У меня горло болит, мамочка, — пожаловалась она.

Ребенок был в жару, волосы были мокры от пота.

— Принеси термометр и лампочку, — сказала Джой. — Они там, в большой сумке.

Она поставила термометр Энн под мышку.

— Принеси таз с теплой водой, ее губку и полотенце — она вся липкая от пота.

Джой взглянула на термометр, затем молча подала его Стивену.

— Дай чистую ночную рубашку, эта вся промокла. И розовые таблетки.

Вымытая и успокоенная, Эни беспрекословно открыла рот, и Джой посмотрела ей горло, осветив его лампочкой. Но эта процедура не вызвала у ребенка обычного смеха и старой шутки: «Боже мой! Какой у тебя в горле вырос миндаль!» Если уж Энн не смеялась, значит, она действительно больна.

В стакане Джой растворила таблетку, которую принес Стивен.

— А теперь, дорогая, свернись калачиком и постарайся заснуть. Проснешься утром здоровой.

— Мне больно глотать, — запротестовала Энн, но все же выпила лекарство и захныкала: — Я хочу спать в вашей кроватке, мамочка.

Джой взглянула на Стивена. Он кивнул головой.

— Ну, хорошо, папа тебя отнесет.

Стивен взял ее на руки и понес в другую комнату, прижавшись щекой к ее щеке, шепча ласковые слова, и положил ее в большую кровать.

— Дай мне и кенгурушу, — попросила она, и Джой пошла за игрушкой.

— Не уходи, папочка, — попросила Энн, держа его за руку.

— Я буду с тобой, дорогая.

Хриплым голоском она прошептала:

— Расскажи мне о маленькой кенгурушке, которая не хотела обедать.

Стивен начал рассказывать своим, как это называла Энн, «рассказочным» голосом.

— Жила-была маленькая кенгуру, которая не хотела обедать. Мать сказала ей: «Если ты не будешь обедать, с тобой случится то же, что произошло с маленькой коала».

Сонным голоском Энн спросила:

— А что случилось с маленькой коала?

— Однажды жила-была маленькая коала, которая не хотела обедать. И мать сказала ей: «Если ты не будешь обедать, с тобой случится то же, что и с маленьким утконосом».

Энн пробормотала автоматически:

— А что случилось с маленьким утконосом?

К тому временя, когда Стивен покончил с сумчатой крысой, бандикутом, и начал рассказывать об эму, Энн уже крепко спала.

Он пошел за Джой в ванную комнату.

— Что с ней такое?

— Опять ее гланды. Поднялась температура, но ничего серьезного. Ей надо выспаться. Утром вызовем доктора.

За завтраком Берта восторженно расхваливала одного детского врача-женщину, которую она вызвала по телефону к Энн.

— В школе она была моей лучшей подругой. Вплоть до начала войны недели не проходило, чтобы мы не виделись. У нее отличный послужной список. Но в конце войны ее заслуги не были оценены, и ей пришлось пережить трудное время. Года два назад принцесса решила вызвать ее в Берлин, чтобы улучшить условия ее жизни. Организация дала ей деньги, чтобы она могла практиковать в Вильмерсдорфе. Это в десяти минутах отсюда. Она компетентный врач, у нее большой опыт работы с детьми и женщинами. Она очень преуспела в последнее время. Свой первый визит она обещала сделать Энн.

Часы в холле пробили десять, когда к подъезду подкатила машина доктора Гейнц. Берта выбежала навстречу. С балкона Джой видела, как обнялись женщины и, поднимаясь по лестнице, о чем-то серьезно разговаривали.

Открыв дверь спальной, чтобы поздороваться с доктором, Джой окинула взглядом ее полную, но стройную фигуру в отлично сшитом сером костюме. Джой понравился ее самоуверенный вид, проницательные, холодные голубые глаза на широком молодом лице в ореоле модной прически подозрительно светлых волос.

Последовало крепкое рукопожатие ее сильной руки. И Джой обратила внимание на то, что она особенно усердно терла руки, прежде чем осматривать Энн. Она села на стул возле кровати.

— Так вот какая она, эта маленькая Энн, — сказала она, взяв ручку Энн и похлопав по ней. Пальцы ее скользнули на пульс. Другой рукой она подхватила кенгуру, сказав шутливо:

— Что это за смешное создание?

Энн отняла кенгуру, крепко прижала ее к себе.

— Это моя кенгуруша! И она не смешная. Она хорошая.

— So? — Доктор подняла свои тщательно подрисованные брови. — Но ее нельзя брать с собой в постель.

Выхватив игрушку из детских ручек, она положила ее на край постели, откуда кенгуру скатилась и с шумом упала на пол.

Энн вскочила, горько рыдая.

— Она ушибла мою кенгурушу!

Подняв игрушку, Джой пыталась успокоить Энн:

— Все в порядке, дорогая. Посмотри-ка.

Доктор, сдерживая свое нетерпение, слегка постукивала ногой в элегантной туфельке. Когда дело с кенгуру было улажено, она мягко сказала:

— Ну, а теперь, Энн, открой рот.

Энн плотно сжала губы, отвернув лицо.

— Ну, прошу тебя, Энн, дорогая, — уговаривала Джой, стоя в ногах кровати. — Покажи горлышко доктору. Она хорошая и хочет, чтобы ты выздоровела.

— Она нехорошая! Она ушибла мою кенгурушку.

Доктор Гейнц посмотрела на Джой и чуть насмешливо улыбнулась. Улыбка не коснулась ее глаз ледяной голубизны.

Держа лопаточку наготове, она сказала голосом, столь же холодным, как и ее глаза:

— Посмотри на доктора, дорогая Энн.

Энн медленно обернулась и посмотрела на нее, как зачарованная. Послушно открыла рот.

Отложив в сторону лампочку и лопатку, доктор Гейнц нажала своими белыми сильными пальцами на гланды девочки.

— Вы сделали мне больно! — возмущенно завопила Энн, схватившись за горло.

Доктор Гейнц встала.

— Берта сказала мне, что девочку и раньше мучили гланды. Я выпишу рецепт на лекарство, которое снимет температуру, и полоскание для горла. Ничего опасного, но гланды нужно удалить.

— Не дам ей вырезать гланды! Она делает мне больно! — разрыдалась Энн.

— Ну, ты же большая девочка, моя дорогая, — утешала ее Джой. — И не надо плакать, доктор хочет, чтобы ты поправилась.

Доктор Гейнц вышла из комнаты, не взглянув на девочку. Джой поцеловала дочку, водворила на место кенгуру и пошла в гостиную. Доктор Гейнц сидела за секретером, выписывая рецепты.

— Я должна извиниться, — сказала Джой. — Девочка больна и капризничает. Обычно она ведет себя хорошо, ведь правда, Берта?

— Да, — неубедительным тоном ответила Берта.