— Я могу подбросить тебя почти до места, принцесса, no problemo' [91].

Она сказала, что ее зовут Сьерра-Мадре, а я ответила, что мое имя Долорес. Оставив велосипед возле магазинчика, я залезла в ее побитый пикап. Мы ехали в сторону горы. Перед нами вырос лес и закрыл индиговое небо, которое стало свидетелем моих грехов.

По радио передавали песни в стиле фолк, в которых говорилось об одиночестве, спасении, надежде и утраченной любви. Сьерра-Мадре подпевала. Я старалась не плакать. Еще не рассвело, когда мы въехали в небольшой городок. Женщина высадила меня возле уличной закусочной и сказала:

— Рада была познакомиться, куколка. Все наладится. Судя по твоему виду, хуже быть не может, верно?

— Спасибо. Ты сокровище.

Уверена, она слышала это уже раз сто, но все равно улыбнулась, отъезжая. В закусочной, чтобы скоротать время до приезда автобуса, я купила чашку пережженного, водянистого кофе.

Автобус тащился еле-еле, и ехать в нем было крайне неприятно. Как я могла поверить в явное вранье Освальда, что у него никогда не было секса с Уинни? Ведь я должна была заметить, что она беременна. Я просто бесчестная, эгоистичная сучка. Я даже презрения не стою.

В конце концов меня поборол коварный, обманчивый сон. Передышка была недолгой. Я видела запретные эротические сцены с участием Освальда, а потом оказывалось, что это не Освальд, а то ли Себастьян, то ли Иэн. Непонятное существо ублажало меня самыми невероятными, жуткими, прекрасными и ужасными способами.

По приезде в город звуки и запахи буквально атаковали меня. Утро еще не наступило, но огромные грузовики и фургоны уже с грохотом мчались по улице, изрыгая выхлопные газы. Где-то вдалеке выла полицейская сирена, а на дороге, чуть поодаль, кричали несколько человек. Ко всему этому примешивался постоянный гул миллионов механизмов и приспособлений, который я раньше даже не замечала. Вонь из мусорного контейнера — гнилостный дух отбросов и горький запах жареных кофейных зерен — еще больше утяжеляла туманный воздух. Я поежилась. Я забыла, как прохладно бывает в городе.

Сначала я подумывала пойти к Нэнси, но натыкаться на Тодда мне было нельзя: ведь он поддерживал отношения с Себастьяном и никогда не входил в Клуб поклонников Милагро. Тогда я села в другой автобус и приехала на окраину района Латино, где всего в нескольких кварталах от остановки жила Мерседес. Тесный старый домишко окружали такие же строения. Дом Мерседес был самым чистым. Ступени тщательно выметены, серая и белая краска на стенах еще свежая, на крыльце — два больших горшка с ярко-оранжевой геранью и плющом. Владельцы дома обитали на втором этаже, а Мерседес жила выше, в аккуратненькой двухкомнатной квартирке.

Небо начало просветляться, и я вдруг поняла, что не взяла с собой солнцезащитное средство. Я нажала кнопку домофона, чтобы позвонить в квартиру Мерседес, и, отойдя от двери, встала так, чтобы меня можно было увидеть сверху. Через минуту я заметила движение в бархатных шторах янтарного цвета, закрывавших окна на третьем этаже. Замок запищал, и я, открыв дверь, стала подниматься вверх по узкой лестнице.

Моя подруга, облаченная в пижаму, стояла на самом верху. Лицо ее выражало одновременно раздражение и любопытство.

— Милагро, что, черт побери, ты делаешь здесь в такое время?..

Я опустила на пол рюкзак, чемоданчик с пишущей машинкой и бумажный пакет. Когда я упала в объятия Мерседес, она тут же попыталась успокоить меня, чувствительно похлопывая по спине и говоря:

— Держи себя в руках, mijita' [92].

В попытке успокоиться я отстранилась от нее, изо всех сил стараясь перестать хлюпать носом. Мерседес покачала головой.

— Ты в ужасном состоянии. Может, нам выпить кофе?

Она повела меня в гостиную, а оттуда в маленькую кухню. Я уселась на деревянный стул, который стоял у придвинутого к стене стола. Кухня была выкрашена в веселенький оттенок цвета морской волны, на специальной вешалке красовались блестящие кастрюли. Полки были уставлены сувенирами из тех стран, где появились на свет родители моей подруги.

— Можно мне в ванную?

— Могла бы и не спрашивать, — угрюмо ответила Мерседес. — Иди и прими душ, если хочешь. Полотенца в шкафу.

В зеркале я увидела физиономию эгоистичной сучки. Бедная, бедная Уинни — почему мое быстротечное удовольствие оказалось важнее ее счастья? Бедный, бедный Сэм — как я могла так легко позабыть о нем? Включив такую горячую воду, что стоять под ней было почти невыносимо, я принялась усиленно счищать с себя следы Освальда, лгуна и изменщика.

Когда я вернулась на кухню, Мерседес уже заварила крепкий и сладкий кубинский кофе. Она наполнила мою чашку.

— Ладно, выкладывай, — велела она.

Я послушалась. И рассказала ей все с самого начала, ничего не скрывая. Когда я впервые произнесла слово «вампиры», она выпучила глаза, но я продолжила рассказ. Я поведала о том, что семья Себастьяна и клан вампиров были выходцами из городков с непроизносимыми названиями и поначалу состояли в дружеской связи. Рассказала о плане КАКА использовать ДНК вампиров, о том, как заживали мои раны, как я возжелала жениха другой женщины, а также почему Эдна вызывает у меня восхищение. Я описала свой садик, дегустацию крови, которую устраивал Эрни, и рассвет над горами. Я дала ей полный, во всех отвратительных деталях отчет о моей интрижке с Иэном, о вечеринке «вампыров», об убитых животных и моем гадком, эгоистичном поведении.

— А потом я села в автобус и приехала сюда, — закончила я.

К тому времени мы пили уже по третьей чашке кофе, и меня трясло от нервного напряжения и кофеина.

— Ты что, действительно хочешь, чтобы я поверила тебе?

— Нет, но мне нужно было рассказать все это какому-нибудь надежному человеку.

— Думаю, больше всего тебе сейчас нужно поспать, — заявила моя amiga.

Она постелила мне на диване. В комнате с толстыми шторами было темно; я позволила Мерседес немного посуетиться вокруг меня: подоткнуть одеяло, чтобы прикрыть мои ноги, и поставить запись с тихим и печальным пением Сезарии Эворы' [93].

Отчаяние и ненависть к себе утомляют. Я проснулась ближе к вечеру, когда Мерседес уже ушла в «Мой подвальчик». Она оставила записку, что вернется поздно.

Я не надеялась, что Уинни когда-нибудь простит меня, но задавалась вопросом: сможет ли она простить Освальда и на этот раз? Сделает ли она это ради их ребенка? Почему Освальд наврал мне про их отношения? Была ли я последним мимолетным увлечением Освальда или всего лишь одним из череды многочисленных увлечений мужчины, который мог иметь сколько угодно женщин? Сознание того, как легко он меня использовал, было унизительным.

Во всяком случае, Сэм прошлой ночью был спасен: он избежал обмана, и теперь ему не придется мучиться с дешевой девкой.

Я была слишком подавлена, вставать мне не хотелось. Прошло несколько часов, и я подумала: интересно, а чем занимаются вампиры? Вряд ли они могут сейчас сидеть на террасе, беседуя и попивая коктейли. Да и потом, что я, в сущности, знаю об их жизни?

Ha следующий день ранним утром Мерседес раздвинула шторы и стащила с меня одеяло.

— Твои бабушка и дедушка работали в поле не для того, чтобы ты себя жалела, — заявила она, проявив неточность, потому что мои бабушка и дедушка работали на консервных заводах, текстильных фабриках и в сварочном цехе.

Приняв сидячее положение, я сказала:

— Я очень переживаю из-за того, что сделала.

Мерседес достала из кармана джинсов большую пластиковую заколку и защелкнула ее на своих вьющихся золотисто-каштановых волосах.

— И правильно делаешь. Это было подло.

Я встала, и мы принялись вместе складывать постельное белье.