Начав с наиболее существенной части — просьбе об обеде! — я перехожу теперь к более вежливой части. Приедет ли кто-нибудь из вас или вы все вместе к нам? Я смогу принять любого из детей (Алиса и Эмиатт тоже сойдут за детей!), кто захочет приехать. Где провести разграничительную черту, я не знаю, так как вы все ведёте себя одинаково плохо. Если миссис Халл также приедет, то мистер Халл, возможно, захочет её сопровождать и тогда у меня на руках окажется девять человек.

Передайте, пожалуйста, через мисс Эдит Денман, сколько вас собирается приехать: я попрошу её купить для вас билеты.

Закончив на этом вежливую часть моего письма, я перехожу к меланхолической части. Вероятно, ты огорчишься, когда узнаешь, что мистер Ирвинг не выразил особого восторга по поводу моего намерения привести ребёнка в «Лицеум» 10-го. Он решительно возражает против детей. По его словам, он не столько против имени, сколько против возраста:

— Приводите любую Агнес, и я слова не скажу! — заявил он. — Но таких маленьких! Нет уж, увольте!

Мне не хотелось бы спорить с ним, поэтому я надеюсь, что ты не станешь возражать, если я несколько изменю наш план и приглашу вместо тебя мисс Агнесс Г. Она приезжает 8-го в Лондон на несколько дней (чтобы проконсультировать мастера, который шьёт ей парики), поэтому все устроится как нельзя лучше. А когда она вернётся, ты от неё обо всем узнаешь.

Привет Э. и Дж., 11/2 поцелуя Дж., 21/2 Э. и 31/2 У.

Эдинбург

14 февраля [1880 г.]

Дорогая Эмили!

В прошлую субботу был мой день рождения. Как я хотела бы, чтобы это был и твой день рождения: ведь тогда мы были бы с тобой одного возраста. Ко мне в дверь постучал разносчик. Он сказал, что тачает обувь и продаёт кукольные туфельки. Я очень испугалась его, так как в доме никого не было, кроме меня и моей тётушки (горничная уходит ночевать к себе домой). Тётушка купила пару туфелек для моей куклы. Это очень мило с её стороны, не правда ли? Я в восторге. Приезжай к нам повидаться с ней и со мной, как в прошлом году.

Любящая тебя Мабель

Крайст Черч, Оксфорд

15 февраля 1880 г.

Милая моя Неизвестная Величина!

Мысли, которые приходят задним числом, всегда самые лучшие. (Я настолько убеждён в этом, что почти все мои мысли теперь уходят мне в голову задним числом. Мыслей, которые приходили бы мне в голову передним числом, у меня, как правило, не бывает.) И вот, поразмыслив задним числом, я решил:

— Подарю-ка я ей обе фотографии. Надеюсь, «Ариэль» тебе понравится, как он понравился Оулсам. Правда, вчера я ругал эту фотографию на чем свет стоит, но все мои высказывания были сильно преувеличены (почти все мои высказывания, как правило, сильно преувеличены).

— Но почему две? — спросишь ты. — Это так много! Он (то есть я) так щедр! Я так рада!

На что я отвечу:

— Просто так!

Не исключено (кто может сказать с уверенностью? Во всяком случае, не я, ибо как правило, ничего не могу утверждать с уверенностью.), что вторая фотография должна выразить мою признательность тебе за те фотографии трёх твоих подружек, которые ты обещала прислать.

— Как? Признательность за фотографии, которые он (то есть я) ещё не получил? — скажешь ты.

— О, да!

Дело в том, что последние события привели меня в сильное замешательство (тебе этого не понять, но твоя мама прекрасно поймёт меня и посочувствует мне[36]), и все мои чувства действуют, как правило, в обратную сторону. Поэтому, когда я вспомнил, что получу от тебя те фотографии, я был очень тебе признателен. А когда я получил их, мне остаётся лишь надеяться на то, что ты не забудешь прислать их мне!

Боюсь, что пройдёт ещё недель шесть, прежде чем я смогу пригласить тебя с Дороти в мою студию. Надеюсь, к тому времени она не успеет вырасти слишком высокой, а ты, я боюсь, успеешь. Пожалуйста, не расти больше, если можешь, пока я снова не сфотографирую тебя. Фотографии, на которых голова не умещается в кадре, выглядят, как правило, не очень красиво (высокие люди выходят на фотографиях именно так).

Итак, дорогой мой Знак Умножения, мне остаётся лишь скрепить это письмо своей подписью (что я делаю не без нервозности, которую твоя мама поймёт и посочувствует мне).

Преданный тебе Льюис Кэрролл

Крайст Черч, Оксфорд

2 марта 1880 г.

Дорогая Мэри!

(Может быть, мне следовало бы написать «мисс Браун»? Я знаю, что ты уже находишься в опасной близости к 20 годам, но мне скоро стукнет 50 и поэтому я счёл обращение «Мэри» вполне допустимым. Когда ты станешь «миссис Кто-нибудь», как наш старый друг Дженни, я буду более почтителен.) Я получил твоё письмо (получил, стыдно сказать, 27 августа 1879 г.), в котором ты спрашиваешь: «Почему вы не объясните „Снарка“?» На этот вопрос я ответил давным-давно. Позволь мне привести мой ответ ещё раз: «Потому что не могу ничего объяснить!» А ты можешь объяснить то, что сама не понимаешь?

Из твоего письма я узнал, что в сентябре ты собираешься пойти в лондонскую школу. Почему ты не написала, в какую школу? Лондон большой город и в нем много школ для девочек, слишком много, чтобы их можно было обойти. Разве ты не понимаешь, что, обойдя девятнадцать из них и выслушав брюзгливые ответы девятнадцати директрис: «Среди наших воспитанниц никакой мисс Браун не значится», я в отчаянии откажусь от дальнейших поисков?

Играла ли ты когда-нибудь в «Дублеты»? Если тебе нравится эта игра, я пришлю тебе второе издание: оно больше первого и напечатано лучше. Если тебя «Дублеты» не интересуют, я не стану докучать тебе и останусь просто

любящим тебя Ч. Л. Доджсоном

Крайст Черч, Оксфорд

8 марта 1880 г.

Дорогая Ада!

(Ведь уменьшительное от твоего имени Ада? Аделаида — очень красивое имя, но когда человек ужасно занят, ему некогда писать такие длинные слова, в особенности, если сначала ещё нужно с полчаса вспоминать, как они пишутся, а затем пойти и справиться по словарю, правильно ли ты его написал, а словарь, конечно, оказывается в соседней комнате на самом верху книжного шкафа, где он пролежал долгие месяцы и почти скрылся под толстым слоем пыли, так что сначала ещё нужно взять тряпку и вытереть его, но при этом поднимается такая туча пыли, что ты чуть не задыхаешься, и уже после того, когда, наконец, удастся разобраться, где собственно словарь и где пыль, нужно ещё вспомнить, где стоит буква А — в начале или в конце алфавита, ибо ты твёрдо помнишь, что она, во всяком случае, находится не в середине его, затем выясняется, что страницы словаря пропылились настолько, что на них трудно что-либо разобрать, и, прежде чем перевернуть очередную страницу, нужно ещё пойти и сначала вымыть руки, причём мыло скорее всего куда-то затерялось, кувшин пуст, а полотенца нет вообще и чтобы найти эти вещи, необходимо потратить не один час, а затем пойти и купить новый кусок мыла — я думаю, что, узнав обо всех этих трудностях, ты не станешь возражать, если я буду называть тебя уменьшительным именем и, обращаясь к тебе, говорить: «Дорогая Ада!».) В прошлом письме ты сообщаешь, что хотела бы иметь мой портрет. Посылаю тебе свою фотографию. Надеюсь, она тебе понравится.

Очень любящий тебя Льюис Кэрролл

Крайст Черч, Оксфорд

23 мая 1880 г.

Дорогая Гертруда!

Очень тебе благодарен за три фотографии. Они просто великолепны и делают честь твоему вкусу. Но ты не написала, сколько я должен тебе за них, а я отнюдь не намеревался просить у тебя подарок! Что это за ролик, вокруг которого они были обёрнуты? Футляр для иголок или что-нибудь ещё? Нужно ли мне вернуть его тебе?