Очень любящий тебя Ч. Л. Доджсон

Крайст Черч, Оксфорд

22 января 1878 г.

Дорогая Джесси!

Твоё письмо понравилось мне больше, чем что-либо ещё за последнее время. Я могу сообщить тебе также кое-что из того, что мне нравится. Если ты надумаешь когда-нибудь сделать мне подарок по случаю моего дня рождения (дни рождения у меня бывают раз в семь лет по пятым вторникам апреля), то ты будешь знать, что мне подарить. Я люблю, сказать по правде, очень люблю самую малость горчицы, если под неё подложен тонкий кусочек хорошего мяса. Я люблю жёлтый сахарный песок, если он смешан с яблочным пудингом, чтобы не было очень сладко. Но, наверное, больше всего я люблю соль, если под неё налить супа. Суп не даёт соли быть слишком сухой и помогает ей раствориться. Есть и другие вещи, которые я также люблю. Взять, например, булавки — только вокруг булавок должна быть подушечка, чтобы им было тепло. Люблю я и две-три пригоршни волос, только под ними всегда должна быть головка девочки, чтобы они могли расти. Иначе стоит лишь открыть дверь, как их разнесёт ветром по всей комнате и их легко будет потерять.

Передай Салли, что если она не может решить задачу о двух ворах и пяти яблоках[24], то в этом нет ничего страшного. Интересно, сможет ли она решить задачу о лисе, гусе и мешке зерна? Вот эта задача. Возвращается некто с рынка. По дороге ему нужно переправиться через реку. Лодка на берегу такая маленькая, что за один раз он может взять с собой что-нибудь одно: либо лису, либо гуся, либо мешок с зерном. Лису и гуся он не может оставить на берегу, так как лиса съест гуся. Гуся нельзя оставить с мешком зерна, так как гусь станет лакомиться зерном. Поэтому этому «некто» не остаётся ничего другого, как оставить на берегу лису и мешок зерна: ведь ты никогда не видела, чтобы лиса ела зерно, и вряд ли видела, чтобы зерно ело лису. Спроси у Салли, может ли она решить эту головоломку.

Думаю, что мне удастся время от времени выбираться и навещать тебя. Если мы будем видеться с тобой, скажем, раз в два года, то я уверен, что лет через десять мы станем добрыми друзьями. А ты как думаешь? Я буду очень рад узнать об этом от тебя, если ты захочешь написать мне письмо, и от Салли, если она захочет приложить руку к писанию писем. Если приложить руку ей не удастся, пусть попробует приложить ногу. Разборчивая ногопись — вещь очень хорошая. Передай мой привет ей, Кейт и Гарри, но не забудь и себе оставить немножко.

Твой преданный друг Льюис Кэрролл

P. S. Передай маме мою признательность за только что доставленное письмо.

Крайст Черч, Оксфора

27 января 1878 г.

Дорогая Эдит!

Я весьма признателен тебе за твои пожелания по случаю моего дня рождения, носовые платки и альбом (очень красивый!), в котором есть место только для одной фотографии. Я вставил в него фотографию какой-то девочки, с которой я познакомился где-то на побережье. Помнится, это было Истберн.

Но, сказать по правде, ты не должна изливать на меня поток подарков. Ведь от них я скоро промокну до костей, простужусь, и доктор скажет мне:

— Вам следовало бы держать над головой раскрытый зонтик, коль скоро вы знаете, что приближается ваш день рождения.

Шлю тебе привет и поцелуй.

Твой любящий друг Ч. Л. Доджсон

Крайст Черч, Оксфорд

4 февраля 1878 г.

Дорогая Мэй!

Как тебя зовут: Мэри Фрэнсиз или Фрэнсиз Мэй! Когда ты гостила здесь, кто-то сказал, что тебя зовут Мэри Фрэнсиз, а теперь ты пишешь «Фрэнсиз Мэй». От неразберихи с твоими именами я просто заболел. Я бродил по колледжу, безнадёжно пытаясь найти какой-то выход, и время от времени натыкался на мистера Сэмпсона[25], а когда я осознал, кто передо мной, я спросил:

— Как же правильно: Мэри Фрэнсиз или Фрэнсиз Мэй?

Мистер Сэмпсон замигал и произнёс сонным голосом:

— В самом деле, как?

И я снова принялся бродить по колледжу, время от времени встречая его на своём пути.

Это ты все виновата и должна непременно помочь мне разобраться. Ты и сама знаешь, что должна.

Надеюсь, что твой папа чувствует себя лучше.

Преданный тебе Ч. Л. Доджсон

Крайст Черч, Оксфорд

9 февраля 1878 г.

Дорогая Салли!

Пожалуйста, передай Джесси, что я считаю все это чепухой. Надеюсь, она не подарит мне подушечку для булавок: у меня и без того есть три такие подушечки! Я забыл, о чем написал ей, тогда как она помнит моё письмо наизусть. Как ты теперь видишь, произошло следующее: письмо из моего ума перешло в её ум подобно тому, как человек переходит в новый дом. Хотел бы я знать, показался ли письму Джессин ум тёплым и уютным и нравится ли ему в новом доме так же, как в старом? Мне кажется, что когда письмо впервые попало в Джессин ум, оно оглянулось вокруг и сказало:

— Бедное я, бедное! Никогда мне не будет покоя в этом новом уме! Как я хотело бы вернуться в старый ум! Ну зачем здесь такая огромная, громоздкая софа, на которой может разместиться дюжина людей? И на ней ещё надпись: «ДОБРОТА». Я не смогу одно занять всю софу. В моем старом доме было всего лишь одно кресло — прекрасное мягкое кресло, в котором только и было место, что для меня, и на спинке кресла было написано «ЭГОИЗМ». Другие люди не могли беспокоить меня, так как для них не было кресел. А что за дурацкий стульчик стоит там, у самого огня, с надписью «СКРОМНОСТЬ». Видели бы вы, какой высокий стул стоял в моем старом доме! Сидя на нем, вы едва не доставали головой до потолка. И на нем, как вы догадываетесь, красовалась надпись «САМОМНЕНИЕ». Это гораздо лучшее название, чем «СКРОМНОСТЬ». А теперь посмотрим, что там в буфете. В моем старом доме в буфете стояла только одна большая бутыль с уксусом с надписью «ДУРНОЕ НАСТРОЕНИЕ», а этот буфет сверху донизу набит какими- то банками. Все они полны сахара, а на этикетах — надписи, да какие: «Любовь к Селли», «Любовь к Кэйт», «Любовь к Гарри»! Нет, терпеть не могу подобной чепухи! Выброшу-ка я их из окна!

Интересно, что сказало бы это письмо, попади оно в твой ум. И что, как ты думаешь, оно нашло бы там? Шлю Джесси, Кейти, Гарри и тебе привет и четыре поцелуя — по одному на каждого. Надеюсь, по дороге ничто не разобьётся.

Любящий тебя Льюис Кэрролл

P. S. Передай Джесси мою благодарность за письмо

Вокзал в Рединге (по дороге в Честнатс, Гилдфорд)

13 апреля 1878 г.

Дорогая Гертруда!

Поскольку мне пришлось пробыть здесь полчаса, я успел изучить путеводитель от крышки до крышки (большинство вещей я изучаю так же основательно, и поэтому по самую крышку набит всякими полезными сведениями), и знаешь, к чему я пришёл? Мне кажется, что на следующей неделе в любой день я смогу приехать в Винчфилд поездом, который прибывает туда в час дня. Выехав из Винчфилда в 6.30, я смогу вернуться в Гилдфорд к обеду. Следующий вопрос: далеко ли от Винчфилда до Ротервика? Не вздумай обмануть меня, испорченный ребёнок! Если расстояние от Винчфилда до Ротервика больше 100 миль, то я не смогу навестить тебя, и бесполезно об этом разговаривать. Если же оно меньше, то возникает ещё один вопрос: на сколько меньше? Это очень серьёзные вопросы, и, отвечая на них, ты должна быть серьёзна, как судья. Перо твоё не должно улыбаться, а песок, которым ты промокаешь написанное, должен быть сух (возможно, ты возразишь: песок не может быть сух, так как в нем всегда есть сок, а вот песка в соке быть не должно, но все это шуточки, и тебе не следовало бы шутить, когда я прошу тебя быть серьёзной), когда ты сядешь писать в Гилдфорд ответы на эти два вопроса. Можешь заодно сообщить мне, живёшь ли ты все ещё в Ротервике, у себя ли дома, получила ли ты моё письмо и все ли ты ещё маленькая или уже стала взрослой, собираешься ли ты на море следующим летом и сообщить мне о чем угодно ещё, что тебе известно (кроме алфавита и таблицы умножения). Шлю тебе 10 000 000 поцелуев.