– Леди и джентльмены, говорит командир Моннингер. У нас небольшая техническая проблема, и потому через пятнадцать минут мы совершим посадку в аэропорту Сиэтла. Никаких поводов для беспокойства. У нас небольшое смещение багажа в грузовом отсеке, и багаж нужно закрепить. Извините за неудобство. Мы приведем все в порядок и тут же отправимся дальше.

– Думаешь, он говорит правду?

– Конечно. Сам факт, что он говорит, подтверждает это. Когда действительно серьезные проблемы…

– Вроде бомбы?

– … они ничего не говорят. Я уверен, все дело в багаже.

– Стюардесса, можно попросить еще бренди? Я попытался взять Марис за руку, но она не дала.

– Я слишком нервничаю.

Я взглянул в окно на серые облака. Мы оба были так рады покинуть Лос-Анджелес, что чуть ли не бегом ринулись в самолет. Я рассматривал карту с нашим маршрутом, когда через час после взлета Марис повернулась ко мне и тихо-тихо спросила:

– Ты все еще хочешь на мне жениться? Стараясь не терять хладнокровия, я положил карту и посмотрел на Марис.

– Я мечтаю на тебе жениться. И ты это знаешь. Я мечтаю об этом больше всего на свете.

– Я еще никогда не была замужем.

– Знаю.

И тут самолет накренился. Стюардесса принесла бренди, и Марис тремя глотками осушила бокал.

– Я в ужасе. Теперь, когда я собираюсь выйти замуж, полет пугает меня еще больше. Это хороший признак, верно? Раньше я просто боялась умереть, а теперь я боюсь, что умрет мой муж.

Пока мы закладывали виражи и снижались, я заметил в салоне самолета очень странный запашок. Поскольку делать все равно было нечего, я стал принюхиваться, стараясь определить, что это, но без особого успеха. Запах был неприятно сладкий, тяжелый и затхлый, как от старой коробки конфет. Самолет нырнул под облака, и вдруг идеальное бело-голубое небо сменилось зеленью штата Вашингтон. Слева от нас сквозь клочок пурпурно-серых туч пробивалось солнце, освещая часть города, как ацетиленовый фонарь.

– Божественная иллюминация.

– Что? – Склонившись через мои колени, Марис посмотрела в окно.

– Разве не похоже, будто Бог светит прожектором сквозь тучи?

Она поцеловала меня в щеку.

– Красивый образ. Я знаю в Сиэтле одного парня, его зовут Генри Сэмюэль. Настоящий подонок. Может быть, мы врежемся в его дом, и я смогу с ним поздороваться. Что это за запах? Напоминает комнатный дезодорант.

– Не знаю. Сам хотел бы понять.

– Не загорелись ли двигатели? – Наклонившись еще сильнее, чтобы лучше видеть из окна, она сказала: – Уокер, я это серьезно насчет замужества. Больше я пока ничего не говорю просто потому, что не знаю, что сказать. Понимаешь? Но я хочу за тебя замуж! Я поняла это, когда ты уехал с Венаском. Оказавшись снова одна, даже ненадолго, я чувствовала себя беспомощной, вялой. Просто возмущалась… нет, растерялась от твоего отсутствия. Я несу вздор?

– Нет.

– Хорошо. – Она скрестила на груди руки и кивнула. В это время с глухим стуком вышли шасси. – Ой! Ты замечал, что часы тикают быстрее, когда их заводишь? Словно благодарят за это. И мы с тобой, по-моему, так же. Потому и хочу за тебя замуж. Когда мы вместе, я горы могу свернуть, будто меня снова завели.

– Леди и джентльмены, пожалуйста, пристегните ремни и потушите сигареты. Мы заходим на посадку в аэропорту Сиэтла.

Мы приземлились так мягко, что даже Марис зааплодировала посадке:

– Этот парень может возить меня всегда. Когда самолет подрулил к углу аэропорта, нам велели оставаться на местах, так как проблема с грузом должна была занять минут двадцать.

Я встал, чтобы пойти в туалет, но впереди была большая очередь, так что я встал рядом с кухней и стал ждать. Рядом сидели две стюардессы, и, хотя они говорили тихо, я мог слышать их разговор.

– Никогда не видела такого сумасшествия.

– Кто первый заметил?

– Джуди, по этому жуткому запаху. Она сказала Дику, и он спустился проверить. Разве не странно?

– Отвратительно. Слава богу, Дик это сделал. Я бы, наверное, упала в обморок.

Стоявшая передо мной толстая негритянка наклонилась к ним и прошепелявила:

– Что это за запах? Мне пришлось опрыскать себя «сорок семь одиннадцать», чтобы избавиться от него!

Одна стюардесса взглянула на другую и пожала плечами. Почему не ответить, раз все равно скоро с этим будет кончено? Другая также пожала плечами.

– Когда мы взлетели из Лос-Анджелеса, каким-то образом открылся гроб, который мы везли в грузовом отсеке.

– Гроб? Господи Исусе! Вы хотите сказать, он открылся и покойник вывалился на мой чемодан? Сын велел мне лететь непременно на «Америкэн эрлайн» – мол, у них не так часто случаются проблемы! И вот на тебе!

Обе стюардессы приложили палец к губам: тише! Одна хихикнула:

– Такое иногда бывает, когда плохо закрепят груз перед взлетом. Но не беспокойтесь. Теперь его убирают. Больше проблем не будет.

– Погодите, я расскажу сыну. Он дипломат, но ничего не знает.

Драматически хмыкнув, толстуха прошла в открывшуюся дверь туалета и заполнила собой все тесное помещение.

– Еще даже до Европы не добрались, а уже черт-те что!

Когда я вернулся, Марис сидела на моем месте и смотрела в окно.

– Похоже, они говорили правду насчет груза. Посмотри на этих ребят внизу. Разве не здорово было бы иметь такой желтый грузовичок? Ты бы мог поставить его в свой Ноf[31]. Эй, ого! Посмотри-ка!

Подъехал огромный «кадиллак»-катафалк, оттуда вышли двое в черном и прошли под самолет.

– Знаешь, что происходит? Марис обернулась ко мне.

– А ты знаешь? Да? Скажи!

– Они везли гроб, при взлете он сдвинулся и открылся.

– Ты это серьезно?

– Вполне. Я подслушал разговор двух стюардесс, когда ходил в туалет.

– Хороший способ поздравить нас со свадьбой. – Увидев мое лицо, она хлопнула меня по шее. – Я шучу, Уокер. Нечего всюду искать символы. Просто какого-то бедолагу достал-таки двадцатый век. Давай посмотрим.

После долгого ожидания, пока множество людей суетилось под фюзеляжем, двое из похоронного бюро и двое служащих аэропорта вынесли гроб. Странным был его размер – не детский, но и не взрослый тоже. И, наверное, он был очень тяжелым, потому что у всех четверых лица покраснели, а на шее вздулись жилы. Коричневый металлический ящик на первый взгляд казался неповрежденным, но потом наверху, где сломалась крышка, я заметил огненный проблеск алой ткани.

– Теперь он знает, – вздохнула Марис.

– Ты о чем?

– Я думала об этом с детства. Когда вижу гроб, я всегда думаю, что его обитатель теперь знает Великий Ответ: каково это, после смерти. И еще гадаю, повезло ли ему, что уже знает, или нет.

– И Венаск тоже хотел это узнать. Но при всем своем могуществе не мог.

– Может быть, нам не положено знать. – Она посмотрела на меня. – Может быть, нам полагается просто жить как можно лучше и надеяться, что в конце концов все сделаем должным образом.

– А откуда знать, что живешь как можно лучше? Может быть, лучшее, на что ты способен, на самом-то деле никуда не годится?

– Я оптимистка. Я не верю, что бог несправедлив.

– Я люблю тебя, Марис.

– И это одна из причин моего оптимизма.

Вену мы застали в разгар январской оттепели. На темной земле виднелись островки снега, а взлетные полосы аэропорта мокро блестели на теплом, клонящемся к вечеру солнце.

Марис, улыбаясь, ждала меня у самолетного трапа.

– Я только что снова заговорила по-немецки, и мне смешно.