Издали здание казалось таким же ветхим, как и много лет назад, но когда мы подошли ближе, я увидел, что многое уже перестроено. Новые двери и окна, все еще с наклейками на стеклах. Некоторые части крыльца были полностью заменены. Перила и входная дверь сверкали надраенными латунными решетками.

Мы поднялись по ступеням и заглянули в окно. Внутри блестел паркет, его сочный темный цвет контрастировал со свежей белизной стен.

– Старик! Это немножко отличается от того, что я видел здесь в последний раз. Смахивает на монастырь. Ты войдешь? – Фрэнни большим ключом уже отпирал входную дверь.

– Откуда у тебя ключ?

– Сэм, ты все время забываешь, что я коп.

– Бывший коп. Разве ты не в отпуске? – Я проследовал за ним в дом, и на меня тут же нахлынули едкие химические запахи герметика и свежей краски.

– В следующем месяце я выхожу на работу. Так мы договорились с Магдой.

– Прекрасно! Знаешь, о чем я думал, когда мы ехали сюда? О том дне, когда вы мочились на Джонни Петанглса и мою собаку. Мне тогда так хотелось тебе вмазать! А теперь можно попросить Магду врезать тебе как следует.

Он покачал головой:

– Не уверен. Возможно, она бы помочилась на них вместе со мной. Вот что мне в ней нравится. Пошли, я хочу тебе кое-что показать. – Он прошел через вестибюль, громко стуча кожаными каблуками по паркету.

Все здесь сильно отличалось от того, что я видел, когда последний раз был chez Tyndall* [Chez Tyndall (фр.) – у Тиндалла.]. В тот день в доме было жарко, как в духовке, и пахло старой золой и мокрой шерстью. Вокруг были разбросаны грязные, заляпанные, переломанные вещи, до которых не хотелось дотрагиваться. Теперь помещения белели, как облака, чистые и пустые. Запах совершенно переменился, хотя был такой же сильный. Он гордо входил в ноздри и объявлял, какое здесь все новое, отшлифованное, свежевыкрашенное, готовое к приему. Вот-вот здесь должна была начаться новая жизнь.

– Помнишь моего двоюродного брата Лесли Демайкла? Он здесь прораб. Знает, что я интересуюсь делом Островой, и несколько недель назад позвонил мне, чтобы я зашел. Они кое-что нашли, когда собирались красить эту комнату, и он сказал, что я должен посмотреть. Это прямо здесь. Я просил пока не трогать. Вот почему здесь они не закончили. – Он указал на неокрашенную стену. Там был грубо нацарапан член с яйцами – так десятилетние недоумки торопливо малюют на стенах в общественных туалетах. Пониже виднелись слова: «Осиное Гнездо и Жезл – навеки вместе». Я провел пальцем по глубоко процарапанным буквам.

– Кто это нарисовал?

– Паулина, болван! Почему я и хотел тебе показать. Ты же знаешь, что Дюран звал ее Осиным Гнездом. А она звала его Жезл. Очень немногие это знали. Говорят, у него был член, как секвойя.

– Откуда ты можешь знать про его член, Фрэнни?

– От Житки. А ей сказала Паулина. Они частенько приходили сюда заниматься этим делом. Такие вещи, как заброшенный дом с привидениями, очень ее возбуждали.

– Паулина приходила сюда трахаться? Ничего себе!

– Ну да. И не только с Эдди Дюраном. До него были и другие. Вспомни, в те дни не так много было мест. Этим занимались на заднем сиденье машины, в лесу, или... в доме Тиндалла. Здесь, по крайней мере, была хоть крыша над головой.

Меня передернуло от отвращения.

– Тьфу! Помнишь, какая здесь была грязь? А вонища! Как это могло кого-то привлекать?

– Ох, извини меня, мистер Бестселлер, но не ты ли недавно путался с женщиной, снимавшейся в порнофильмах и состоявшей в Долине Мальды? Не обижайся, но некоторым это показалось бы немного странноватым.

– Верно. Но зачем мы здесь, Фрэн? Ведь не просто посмотреть?

– Нет. А угадай, кто первый рассказал мне, что Паулина ходила сюда? Вероника Лейк! В прошлый раз, когда была здесь, она уже все знала. Житка только добавила подробности. Твоя бывшая подруга, может быть, с приветом, но в раскопках толк знает. Будь она нормальной, из нее бы вышел хороший коп... Как бы то ни было, мы пришли сюда сегодня, потому что этот дом напоминает мне наши отношения, Сэм. Раньше была одна история, теперь другая. Новые краски, новые стены – все иначе... Вчера Магда спросила меня, с кем я по-настоящему дружил. Я сказал, с тобой. – Он прищурился и облизнул губы, словно боялся моей реакции. – С тобой и еще двумя парнями. То есть с тремя на всей земле. Не знаю, здорово это или печально, но это так. Ты как думаешь? – Он нервно потоптался, как боксер в своем углу в ожидании гонга.

– Я очень тронут. И я согласен – я считаю тебя другом, Фрэнни.

– Другом! Это утешает. Но если мы хотим быть настоящими друзьями, то ты должен кое-что узнать. Прежде всего, что я наркоман. Я баловался, с перерывами, в течение многих лет. Началось это во Вьетнаме, но пристрастился потом, в Калифорнии. Никто об этом не знал, кроме Магды, а теперь еще мой психиатр, доктор Дудзинская. Магда заставила меня пойти к ней. Сказала, что не хочет жить остаток жизни с долбаным наркоманом, и она на сто процентов права... Парень, стрелявший в меня, был наркодилером. Я задолжал ему тысячу долларов и не собирался платить. Он пришел ко мне в тот день и говорит по-дружески: «Фрэн, как там с моей тысячей?» Я говорю: «Послушай, Лупи, у меня сейчас нет». И добрый Лупи стреляет мне в живот. Просто и конкретно. Никаких обид – чистый бизнес... Я сорвался в Калифорнии, когда разошелся с женой. Я ходил по вечеринкам, путался со всякой швалью и завел эту дурацкую привычку – вести себя так, будто меня и пуля не возьмет. Я думал: а что, какого черта, – ведь всякие лохи занимаются этим, и вроде бы ничего. К тому же во Вьетнаме я пробовал травку и кислоту и всегда оставался на высоте. Вся грязная хитрость в том и заключается, что какое-то время ты и в самом деле можешь управлять своим состоянием. А в один прекрасный день эта дрянь сбивает тебя с ног и проглатывает... Но теперь, я надеюсь, с этим покончено. Или будет покончено. Я прохожу групповую терапию и бываю на сеансах психоанализа. Это больно, Сэм. Все это очень больно, потому что заставляет тебя признать, какой слабак ты в действительности, но это и хорошо... Знаешь, куда я направился, когда впервые вышел из дому после того, как схлопотал пулю? Прямиком к Лупи, чтобы вернуть ему деньги. Никаких обид, Луп, хотя ты и пытался проделать у меня в животе вентиляцию. Чертова ты крыса!

Мне хотелось лишь обнять Фрэнни, и я обнял его. Обхватил руками этого уникума и сжал его от всей души. Он хотел было что-то сказать, но замолчал и тоже обнял меня. Когда мы отпустили друг друга, у обоих на глазах были слезы.

Смущенный, Фрэнни кашлянул и шмыгнул носом:

– В прежние дни я бы этого Лупи просто убил.

Мы прошлись по пустому дому, вспоминая молодые годы. Я произнес:

– Может быть, вот что происходит с нами после смерти: нас приносят туда, где мы при жизни провели больше всего времени, например в Крейнс-Вью или в дом Тиндалла. Но теперь он пустой и белый. Все твои воспоминания там, но мебели и прочего уже нет. И остаются только ты и пустые комнаты, полные призраков.

– Ты что, Конуэй Твитти? Тоже мне, фолк-сингер! Забудь об этом! Брось, Байер, лучше пошли отсюда и съедим по бифштексу. Нечего вгонять меня в депрессию. Я привез тебя сюда, чтобы начать новую главу в наших отношениях, а ты вместо этого...

– Развожу старомодную поэзию?

– Нет, просто сопли. Не надо.

По пути к выходу я остановился возле Паулининой стенной росписи, пощупал глубоко процарапанные буквы ее прозвища и сказал:

– Жаль, что я не знал ее. Чем дольше я работаю над книгой, тем больше мне ее не хватает. – Я оторвал руку от стены и непроизвольно поцеловал пальцы.

Фрэнни вынул из кармана фотографию. На ней был снят этот рисунок.

– Мне подумалось, ты захочешь его иметь. Давай окажем ей любезность – разыщем типа, который ее убил.

Когда мы вошли, в «Хижине Дика» было полно знакомых лиц. Ресторан выглядел точно так же, как в те годы, когда моя семья приезжала сюда поужинать. Оформленный в стиле деревянной хижины из круглых бревен, он весь оставался в пятидесятых годах, когда господствовали бифштексы и отбивные, «передайте соль» и «не желаете еще масла в печеную картошку?» Если бы вы попросили воды «Перье», вас бы запинали не сходя с места. Я обожал это заведение.