-- Посмотри на меня, - шепнул женский голос.
-- Нет, сначала посмотри на меня, - отозвался мужской голос.
Тихо, невнятно заговорили все сидящие у костра. Голоса были знакомыми, такими знакомыми...
-- Так вот мы из века в век сидим и смотрим в огонь...
-- Сидим и греемся у огня, вместе, рядом...
-- Потом кто-нибудь из нас встает и уходит во тьму...
-- Но он всегда возвращается...
-- Всегда, всегда возвращается...
-- Огонь один, а кругом тьма...
-- Мы возвращаемся к огню, здесь больше негде согреться...
-- Посмотри на меня...
-- Нет, на меня...
Голоса шептали, звали, уговаривали, такие знакомые голоса. Аннеке не хотела узнавать, не хотела смотреть и не отрывала взгляда от пламени... А потом оказалось, что это не костер в ночи, а лучик солнца, пробравшийся в щель ставня, а голоса принадлежат Тоду и Мартии:
-- Смотри у меня, Тод, только попробуй схватить булочку! Вот хозяйки позавтракают, тогда...
-- Булочку для меня пожалела испечь! Придется за это расплачиваться!
-- Вот я тебя! - раздался хлесткий удар полотенца (видно, досталось спине Тода), грохот опрокинутой посуды и возмущенные вопли.
Подавая волшебницам утренний кофе с булочками, Мартия напустила на себя ужасно загадочный вид. Откусив сразу полбулочки и отпив кофе, Нагути-ко заявила сердито:
-- Давай, Мартия, рассказывай, что случилось. Опять что-то разбила?
-- Ну когда я чего била?
-- Как же, а вазочку со стеклянными розами третьего дня?
-- Это не я, это ваши... как их... магические животные, тьфу, погань! Вот! И не надо бедную девушку ругать ни за что ни про что!
-- Тогда в чем дело? Почему у тебя так глаза блестят?
-- Ага, не знаете, и ваш Пушистик вам вчера не рассказал! Что бы вы делали без верной Мартии?! Начнись сейчас потоп, и то знать не будете!
-- Ну ладно, ладно, рассказывай!
-- Вчерась, аккурат в полночь, господин Зарутих злокозненного колдуна поймал, ну прям когда тот черную волшбу творил, колдовскую куклу из воска слепил и иголками тыкал, а волосы кукле приделал королевские, и имя на куклиной груди накарябал тоже королевское!
Нагути-ко вяло помешала ложечкой недопитое кофе.
-- Ну, ты и смешная, Мартия!
-- И чем же это я смешная?
-- Странно было бы, если бы колдун, желая причинить вред, сделал бы кукле волосы королевские, а имя написал бы твое или Тода! А еще магии просилась учиться!
-- Ну, будет вам насмешничать! А колдуна-то не одного, а с помощниками поймали! Помощники-то в тюрьме померли, со страху, говорят, а колдун ничего, крепкий оказался! Признался, что еще и ураган вызывал, чтобы, значит, урожая не собрали и голод, значит, бы сделался. Чтобы, значит, солдаты голодные остались и ослабели, и Тагреб бы нас завоевал. Завтра, сразу поутру, казнить его станут!
Аннеке чуть не подавилась кофе.
-- Боги, Нагути-ко, а если этот колдун - Ди...
Нагути-ко пнула ее под столом ногой и вздохнув, сказала:
- Бедняга! Ему ничем нельзя помочь!
-- Ну, госпожа, вы и скажете! Не бедняга, а злодей, так и надо его! И не говорите так-то, я-то никому не скажу, а случится, кто другой услышит! - прикрикнула Мартия, забирая посуду.
Аннеке еле смогла поставить чашку на стол, так дрожали руки.
-- Говорила тебе вчера, надо уезжать, чувствовала беду! Бежать, бросить...
Нагути-ко встала и встряхнула волосами.
-- Да подожди ты! Вот сразу ей бежать! Колдун-то какой? Злокозненный! А мы волшебницы какие? Добрые и верноподданные! Без волшебников не обойтись! Кто станет королевских собачек лечить и молодящие притиранья делать? Никто нас не тронет! Трусиха ты!
Аннеке еле сдерживала слезы.
ГЛАВА 22
Тяжелая дверь распахнулась, и солнце яростно опалило глаза, отвыкшие от света в каменном мешке, отозвалось болью в голове. Рядом раздалось гнусное хихиканье. Димир не повернул головы. Это хихиканье, казалось, он слышит все время, с самого начала времен. Мерзкий старикашка! Вот до кого хотелось бы добраться. В качестве предсмертного желания, а?
Словно в ответ на его мысли (а может, старикашка и впрямь слышал его мысли, с него станется!) гнусное хихиканье повторилось:
-- И не думай, колдунок, не надейся! Давай, шевели ножками-то, шевели, пользуйся, пока они у тебя еще есть! Вон туда двигай, прямо, на самое почетное место. Все уже собрались, ждут тебя, не дождутся.
Димир отстранился от человека в маске, взявшего его было за плечо, и осторожно шагнул вперед. Если двигаться плавно, боль от каждого шага отзывается во всем теле не так уж и сильно. Еще не хватало, чтобы к эшафоту его тащили волоком... по плохо отесанным булыжникам, устилавшим площадь...
Он никак не мог поверить, что для него все кончено. Он не мог потерпеть такое сокрушительное поражение. Он искал пути к бегству, искал источники силы, но ничего, ничего... Магический кокон опутал его, высасывал, лишал воли.
Еще несколько шагов... Димира оглушил вопль толпы. О щеку разбилось тухлое яйцо. Вонь. Это не страшно. А вот и камни... Один пролетел мимо... второй ударил вскользь, обжигая, рассек кожу на скуле.
Но его берегли, чтобы он не потерял ни одного мгновения предстоящей казни: двое стражников с плетками врезались в толпу, безошибочно нацелясь на нарушителя. Звуки ударов. Вопли.
Попытаться поглотить боль наказанного, гнев толпы, обиду и злость мальчишки, которого здоровенный детина, кузнец или кожевенник, отшвырнул в сторону с удобного места в первом ряду, испуг потерявшей ребенка женщины...Гнев, страх, ненависть, любовь - источники силы, их можно использовать... Ничего... Он не может пробиться через сеть заклятий. Кто сплел ее? Неважно... Для него это уже неважно...
Не может быть, чтобы не было пути к спасению! Неужели его могущество, которого он добивался так долго, которым он так гордился, ничего не стоит, и его сожгут, как обыкновенного деревенского колдуна, рассорившегося с односельчанами? В чем его ошибка?
Глаза заполнила тьма, в ушах раздалось такое знакомое шипение.
- Не знаеш-ш-шь, в ч-ч-чем твоя ош-ш-ш-шибка?! Да неуж-ш-ш-што?! Я ведь тебя предупреж-ж-ждал! Ты отрекс-с-ся от меня, от с-с-своего Уч-ч-чителя, и за это наказан!
Голос вдруг сделался ласковым, насколько голос Неназываемого вообще мог быть ласковым.
- Послуш-ш-ш-шай! И сейч-ч-ч-час ещ-щ-ще не поздно! Я могу вс-с-с-се прос-с-стить! Я могу ещ-щ-щ-ще помоч-ч-чь тебе, прямо с-с-сейч-ч-час!
Димир разлепил запекшиеся губы.
- Свою главную ошибку я совершил тогда, когда впервые с тобой заговорил.
Жуткий, свистящий смех.
- Ну, ну. Если передумаеш-ш-шь, позови. Но не слиш-ш-шком поздно, мне не нуж-ж-жен вер-ховный жрец-калека.
- Убирайся.
Мерзкий старикашка, провожающий его к эшафоту, забеспокоился.
- С кем это ты разговариваешь? Сдвигаешься потихоньку?
Димир не ответил. Боится старикашка. Правильно боится. На безумцев заклятия действуют слабо, или вообще не действуют, или действуют как-то не так. Если он действительно сойдет с ума... Но нет. Если не обезумел тогда, в детстве, то сейчас и подавно не светит. Кроме того, безумный маг вряд ли сумеет воспользоваться выгодами своего состояния.
Димир устремил взгляд прямо в солнце, не обращая внимания на боль, жжение под веками и неудержимо хлынувшие постыдные слезы, пытаясь впитать в себя энергию светила - единственного доступного ему сейчас источника силы.
Бесполезно: какой-то комок в горле не давал силе солнца влиться в тело, и солнечный огонь лишь опалил его глаза и мозг.
Лица, лица, лица... сливающиеся в одно, равнодушно-любопытное лицо толпы. Вот кто-то хохочет, какой-то парень ест пирог, пачкая жиром губы и щеки, а свободной рукой тискает свою девчонку, та строит ему глазки, и на ее лице нет ни сочувствия, ни даже любопытства, она слишком занята своим поклонником.
