– Уверяю… вы заблуждаетесь, – пришепетывал он, не теряя самообладания и в этом, крайне невыгодном положении.
Ошибочно принимая беспредельную покладистость жертвы за признак собственной правоты, вдова только пуще распалялась, оскалив зубы. И толкала Поплеву по кругу, пока не грохнула его о гроб и не повалила, не удержавшись на ногах и сама.
Опрокинулось все. Рассудительный и очень увесистый Поплева. Иссохшая, одними жилами живая вдова. Некрашеный гроб и безучастный ко всему, попавший в житейскую передрягу исключительно уже по недоразумению покойник. Без стона тюкнулся он холодным лбом о мостовую, приоткрыв в запоздалом изумлении рот.
– Сударыня! – воспользовавшись временным замешательством, вскричал из-под юбок вдовы Поплева. – Позвольте хотя бы поправить покойника.
Тут уж Золотинка взвыла. Металась она в отчаянии, бессвязно призывая всех на помощь, оттягивала вдову от Поплевы. И тут, себя не помня, влепила женщине жесточайшую оплеуху. Понадобилась еще одна, не менее впечатляющая затрещина, чтобы бедная женщина опомнилась. Она сидела на мостовой возле опрокинутого гроба и вывалянного в пыли покойника, который, уткнувшись носом в булыжную мостовую, хранил роковое молчание. Она ошалело озиралась, припоминая, что были дети, но не видела их. В глазах ее стыл ужас.
– Нехорошо-то как… – пристыженно пробормотал Поплева, поднимаясь, – нехорошо-то как… Нехорошо!
Не замечая собственного состоянии, не сознавая ставших дыбом волос, он занялся гробом. Сразу нашлись доброхоты, чтобы придержать запавшую ногу покойника, отряхнуть его перед укладкой в домовину и закрыть рот.
– Нехорошо, – покачал головой Поплева, с сокрушенным видом оглядывая присмиревшего в домовине мертвеца.
Золотинка ничего не могла сказать – била ее дрожь. Безумные глаза вдовы отуманились слезами, и первая влага, орошая иссохшие чувства, смягчила выражение воспаленного лица. Бедная женщина обмякла и зарыдала, загребая горстью пыльную грязь мостовой.
– Простите нас, – сказал Поплева. – Но воскрешение мертвых совершенно невозможно.
Они пошли, не дожидаясь ответа. Тем более, что явившийся снова в царственном халате и шлепанцах Миха Лунь принял на себя заботу о душевном состоянии несчастной. Оглядываясь, Поплева с Золотинкой видели еще, что вдова, умытая благодатными слезами, исступленно целует полные руки волшебника.
На обратном пути, молчаливые и подавленные, Поплева с Золотинкой обменялись считанными замечаниями.
– А где же твоя шляпа? – спросила Золотинка.
Поплева ощупал голову:
– Потерял, значит.
Были они немногословны и потом.
На следующий день колобжегский лодочник Нечай доставил на «Рюмки» бочонок вина и любезное, с извинениями письмо. Письмо приняли, а бочонок, по настоянию Золотинки, отправили обратно. Еще через день тот же Нечай, сохраняя непреклонное выражение плутовской рожи, доставил два бочонка портавара и пространное, вдвое длиннее прежнего письмо. Золотинка вздохнула и села за соответствующей длины ответ. Поплева с Тучкой тем времени собрали для дарителя корзину отборной рыбы.
На этом обмен любезностями кончился. День ото дня зато множились слухи о творческих удачах Михи Луня, заговорили даже о чудесах. Тучка, не упускавший случая посетить открытые для зрителей действа волшебника, рассказывал о виденном с неподдельной горячностью. Успехи Михи Луня вызывали в городе растущее возбуждение.
Золотинка таилась. Путаный разговор с волшебником она пересказала близким. Но затаенное лежало глубже того, что можно было доверить словам. Если уж она что скрывала, то прежде всего от себя самой.
Полный ярких ощущений день не давал ей повода вспоминать Миху, иное было ночью. Это походило на наваждение: уставшая голова, коснувшись подушки, маялась первой дремотой, блеклые мысли ускользали, и смыкались веки… И вдруг она понимала, что не спит, дремотный миг безвозвратно утрачен, и в воображение резким ощущением стыда стучится Миха Лунь. На смену отголосков ушедшего дня приходила ночная сторона сознания. Хоровод одних и тех же воспоминаний, навязчивых слов, жестов, взглядов…
И вот настал час, когда Золотинка соскользнула к выводу, что навязчивые ее мысли походят на любовь.
Другого объяснения не находилось. Трудно было поверить, чтобы этот старик с царственной своей плешью, брезгливым складом отяжелевшего лица, с телесной мощью своей и властной повадкой тронул нечто заветное в девственном девичьем сердце. Однако, сверяя чувства с книжными образцами, Золотинка находила пугающие соответствия. Разве что самый предмет мечтаний никак не подходил под предуказанный книгами образец. Что же касается остального, то все это очень и очень смахивало на любовь.
Она усвоила по книгам, что любовь застает человека врасплох, как произошло и в этом, частном случае – до оторопи. Такова у нее ухватка. Да и как иначе любовь могла бы приняться за дело, если бы не подловила человека в миг беспечности? Разве подготовленный, твердый духом человек пустил бы в сердце это хлопотливое чувство, обещающее ему жуткую пропасть бедствий? Чтобы любовь пробрала до глубины души – и Золотинка находила это вполне справедливым – она должна войти незаметно, не выдавая себя сразу. Первое впечатление может быть каким угодно сильным, но осознание этого должно прийти к человеку позже. Если первый же взгляд на предмет страсти влечет за собой вопрос «Не влюблен ли я?», то страсть эта, можно утверждать с высокой степенью вероятия, и не последует. Самоосознанием утрачен момент внезапности.
Влюбиться можно лишь невзначай. По всему выходило, что именно это с Золотинкой и произошло. Она никак не ожидала такого разительного исхода.
Размышляя о природе постигшей ее напасти, она отметила, что ночные мысли ее полны и досады, и ожесточения. Так оно и следовало по всем канонам: влюбленные, сколько Золотинка могла припомнить, изводили друг друга всеми доступными воображению способами. Терзали и мучили, выказывали мнимое и подлинное пренебрежение друг к другу и так до последней страницы, когда, изнемогая, внезапно открывались во взаимной любви, после чего следовала свадьба и краткое указание на нынешнее и ожидаемое счастье.
Осмысливая, не без внутреннего трепета, предполагаемые отношения с Михой Лунем, она не видела ничего, кроме так привлекавшей ее мощи волшебника и своей строптивости. Достаточно ли было двух составляющих – мощи и строптивости, – чтобы соорудить из них повесть любовных отношений? Природное Золотинкино здравомыслие заставляло ее сомневаться в ответе, к которому так убедительно подводили книги.
Все приключившееся с ней она воспринимала как род хвори и спокойно ожидала выздоровления. Пока же – так ведут себя больные звереныши – стремилась к одиночеству. Бродила по отливу и с глубочайшей сосредоточенностью изучала сонную жизнь мелководных захолустий. Опять же читала. И еще повадилась ходить в море на малой лодке. Братья совершенно доверяли ее мореходному искусству и только просили возвращаться засветло.
Озирая пустынный окоем, Золотинка не долго предавалась мечтаниям: убирала парус и бралась за дело. Часов по семь в день и больше она разрабатывала одни и те же простейшие упражнения. Она помнила, как позорно сказалась самоуверенность на памятном испытании у Михи Луня! Теперь она не брезговала азами, возвращалась к началу. И, наконец, в непонятно когда возникшем вдохновении, начинала прозревать в холодной и темной пучине моря неясное скольжение теней – одна… три… они мерещились ей косяками… Полузакрыв глаза и уперев руки в раздвинутые колени, напрягши губы, вновь и вновь подступалась она к ускользающим теням, пытаясь уловить их в путы невидимых связей. Тени пропадали, терялись в неопределенности… И вдруг она хватала одну или две соседних рыбины. Нужно было вести их, не отпуская на мгновение… И получалось! Выматываясь, тянула она очумело виляющую кругами тень и, чем ближе затягивала, тем надежнее овладевала, изменяя своей волей свободный ход рыбины.
Теперь она засыпала по ночам сразу, словно проваливалась. Опустошенная усталостью, втянувшаяся в одуряющее, не дающее роздыху противоборство, Золотинка едва замечала перемены погоды, дожди и ветры. И однажды случилось – почти без радости! – долгожданное чудо. Собственно, это было простое волшебство: в согласном биении сильного узкого тела и плавников плевком выскочила из воды серебрушка и по высокой дуге плюхнулась на дно лодки.
