– Меня, меня, меня! – наперебой загомонили братья.

Петя, цепляясь за борта скрюченными конечностями, кое-как заволок ненавистное тело в бричку и смущенно посмотрел на толкающихся мальчишек:

– Мне все равно, вы сами решайте.

С этого дня жизнь стала еще интереснее. Теперь Петька мог путешествовать вместе с остальными, и замедлять ход из-за него не надо было. А его повозка так понравилась деревенской детворе, что выстраивалась очередь из желающих прокатиться в ней.

Обычно ребятня всей гурьбой добиралась до излюбленного места отдыха – маленькой бухточки, спрятанной от курортников на первый взгляд неприступной скалой. Но в этой неприступной скале имелся сквозной проход к бухте, надежно укрытый от посторонних глаз густым колючим кустарником.

Так что курортниками туда и в голову не приходило соваться. Зачем? Ведь есть прекрасные пляжи, совсем близко, карабкаться к которым по горам не надо.

Зато на общие пляжи народу набивалось столько, что побережье в разгар сезона походило на лежбище морских котиков. И вода к вечеру там начинала пованивать туалетом.

А в бухте вода была всегда прозрачной, ветер терялся в скалистом склоне, на берегу был только чистый мягкий песок, а не горы прикопанного мусора, но самое главное – никого постороннего, только свои.

И Петя, поначалу стеснявшийся своего скрюченного тела, совсем скоро забыл о нем. Ну, почти забыл – вбежать в воду, поднимая фонтан брызг, он по-прежнему не мог, зато плавать все-таки научился. А когда научился – из воды почти не вылезал.

Потому что в воде его непослушное тело исчезало, оставляя на поверхности только голову. И мальчик ничем не отличался от остальных купальщиков.

К началу августа Петя уже не походил на того бледного тощенького заморыша, каким он приехал в деревню: бабулина кухня, свежий воздух, обилие фруктов, а самое главное – ежедневные прогулки к морю – все это, собранное в один искрящийся луч счастья, сотворило настоящее чудо.

Вместо хилого огрызка в повозке сидел, радостно сверкая дырками выпавших зубов, загорелый крепкий мальчишка с выгоревшими добела волосами. К тому же теперь часть пути Петька пробегал сам, уступая место в тележке визжащей от восторга малышне.

Да, пробегал. Он научился бегать! Пусть недолго, пусть неуклюже, переваливаясь на кривых ногах, но – бегать!

Однако самого главного его желания, о котором он теперь каждый вечер горячо молился перед сном – баба Фрося научила его словам «Отче наш», – все еще не исполнялось.

Руки и ноги по-прежнему оставались сведенными вечной судорогой…

И в душе мальчика, ничего толком не знавшего о вере, все больше пускала корни обида на Бога.

А чего он! Сначала создал Петьку таким, а теперь, сколько его ни проси, помочь не хочет! И ведь не только сам Петька просит, мальчик слышал, как его любимая бабулечка истово молится перед потемневшей иконой, спрятанной в дальней горнице. Каждый день молит Всевышнего за внучка, желает бедненькому выздороветь, крепко встать на ножки…

И если он, Петька, не может похвастаться только светлыми мыслями – отца и Любку он ненавидел все так же, – то у бабулечки точно ничего черного в душе нет! А Бог не слышит ее!

В общем, обиделся мальчик всерьез, а потом вообще перестал молиться.

После того как в один из чудесных августовских дней дети, вернувшись вечером с моря, увидели во дворе виновато улыбавшуюся им маму.

Но обрадоваться Петя и Надя толком не успели, потому что из дома вышла, со смаком чавкая спелой сливой… Любка?!

– Петенька! – всплеснула руками мать, рассмотрев сына. – Как же ты вырос! А загорел как! Надюша, а ты прямо невеста уже!

– Невеста не с того места, – прокрякала Люба, бесцеремонно разглядывая повозку. – Ишь ты, какую телегу для уродца нашего сделали! И правильно, не на горбу же его таскать! Вон какой коняка за лето вымахал на бабушкиных харчах! А я в это время лагерной кашей вонючей давилась и на всякие линейки-сборы таскалась!

– Ну и дальше бы давилась и таскалась, – угрюмо произнес Сашок. – Сюда тебя никто не звал.

– А тебя забыли спросить! – окрысилась девочка. – Я такая же внучка бабы Фроси, как и ты, и имею право тут быть!

– Ма-а-ам? – вопросительно посмотрела на мать Надя. – Ты же говорила, что она на все лето в лагерь поедет!

– А меня папка оттуда забрал! – мстительно улыбнулась Любка. – Вот приехал в начале смены, написал заявление начальнику лагеря и забрал! И обратно меня уже не возьмут!

– Это еще почему?

– Папка постарался!

Судя по гнусному хихику, «постарался» Никодим вполне определенным образом.

Что и подтвердила тяжело вздохнувшая Прасковья:

– Ой, Надюшка, и вспоминать не хочется! До сих пор стыдно! Я с таким трудом достала эти путевки – бесплатные ведь, а у нас с деньгами ты знаешь как, – и все было хорошо…

– Ничего не хорошо! – топнула ногой Люба. – Тоска зеленая, девки – дуры, пацаны – козлы, одних кретинов туда собрали! И кормили невкусно! А ты, когда приезжала на родительский день, совсем мало конфет привозила! Потому что жадная! А потом папка приехал!

– Да уж, приехал… – поджала губы мать. – Протрезвел впервые за два месяца и решил дочку навестить. Украл у меня из серванта деньги, отложенные за квартиру заплатить…

– Не украл, а взял! Имеет право!

– Любка, заткнись! – процедил Петя, задыхаясь от злости. – Твой папашка никаких прав давно не имеет! Он что, эти деньги заработал?

– И что? Когда-то он пахал как проклятый, а мы с мамкой на его шее сидели, теперь его очередь!

– На шее сидеть? – брезгливо уточнил Петя.

– Брать деньги тогда, когда ему понадобится! А ему понадобилось меня навестить, соскучился! Знаешь, сколько он конфет привез? Цельный мешок! И самых дорогих, шоколадных, а не леденцы, как мамка!

– Вот и навестил, – грустно усмехнулась Прасковья. – Мало того, что теперь придется деньги на квартплату одалживать, так еще и позор-то какой! Приехал ваш отец не в родительский день, в обычный, попал как раз во время обеда, решил, что его принцессу плохо кормят, а тут еще и доча нажаловалась плюс старые, как говорится, дрожжи – Никодим в последнее время если и трезвеет, то не до конца. В общем, закатил там такой скандал с битьем посуды и мебели, что и речи не может идти о том, чтобы вернуть Любу в лагерь.

– Папочка у меня классный, правда? – ехидно улыбнулась девочка. – Так что теперь я тут до конца лета буду. А ты слезай! – Она попыталась столкнуть брата с повозки. – Моя очередь кататься!

– Пошла вон отсюда! – Перед девочкой встали все три кузена, и ничего позитивного в свой адрес она в их лицах не увидела. – Это его повозка, наш папка для Петьки лично смастерил. И в ней разрешено кататься только тем, кому Петя разрешит!

– Ма-а-м! – капризно занудила Люба, поворачиваясь к матери.

Но той рядом уже не было. Прасковья и так чувствовала себя виноватой перед детьми за то, что нарушила обещание. Но куда девать дочку, когда до конца каникул еще целый месяц? Не болтаться же ей одной дома, в городе!

Однако защищать Любу мать не собиралась. Женщина прекрасно видела, что средняя дочь – копия папеньки во всех отношениях, и потакать дурному характеру девочки не хотела.

А в душе надеялась, что остальные дети, объединившись с кузенами, слегка подкорректируют личность Любы. Если взрослые не станут вмешиваться.

Может, хоть тогда поймет что-то девчонка?

Мать уехала на следующий день рано утром, и безмятежное счастье закончилось. Отныне везде, всегда и всюду с детьми таскалась Люба, абсолютно не реагируя на молчаливый бойкот, устроенный ей братьями и Надей.

Па-а-адумаешь, молчат они! Разговаривать с сестрой не хотят! Ну и не надо! Мне есть тут с кем разговаривать!

Вот только дня через три количество желающих дружить с Любкой сократилось до нуля. Собственно, их, друзей, и так с каждым летом становилось все меньше – уж очень противная росла девчонка, хитрая и подленькая. Ей ничего не стоило выболтать тайну, доверенную по большому секрету, подставить подружку, стараясь выгородить себя, устроить пакость чисто из спортивного интереса – смешно ведь! Да и капризная была, чуть что не по ней – вой, сопли, слезы.