Пока меня один держит сзади, вроде бы согревает, я начинаю целовать парня напротив. Да так целую, что сразу почувствовала, как у него штучка мне в шорты уперлась. Я второго парня так же. И у того, то же самое. А тот, что меня обнимал, я ему шепчу, что он самый нежный и самый смелый. Пока говорю, чувствую, что и у этого, так же вздыбился хвостик. Вот теперь я им говорю, что ребята, а давайте, я с вами отойду, немного подальше и вы меня разотрете, так как я боюсь простудиться. Предложение принято, и я их тащу за собой в кусты и подальше от тропинки. Вот теперь я начинаю делать все быстро, чтобы они не опомнились и не разбежались. Становлюсь на колени и снимаю футболку. Прошу меня растирать. Они наперебой начинают неловко меня гладить, а больше всего, цепляют груди. Я говорю, тому парню, что меня держал сзади, чтобы он встал передо мной, и я, за него, буду держаться. А то, говорю, я упаду. Вообще, телки они и есть телки. Как только мы выстроились, я взяла инициативу в свои руки. Через пару минут я уже держу во рту перчик того, что стоит передо мной, одной рукой держусь за него, а второй рукой, ухватила и мну, жесткий перчик еще одного, который склонился надо мной и пыхтит. Смотрит, как я с перчиком товарища играюсь. А я действительно с ними играюсь. И как я закрутила их, так они на меня через десять минут, по нескольку раз каждый, своими горячими стуйками, всю облили. Вот уж я наигралась и даже дала им потрогать себя там, по очереди. Когда я ушла обмываться, то сказала, чтобы они меня здесь подождали. Я, конечно же, их обманула, и быстро обмывшись, сама ушла в лагерь. Хоть я и наелась телячьего мяска, но сильно проголодалась. А пацаны, те пришли через час, и все меня искали, а я уже преспокойно спала, в палатке с той утешительницей. Намаялась.

Ночью я легла сразу за спиной у прыщавой. Ее, кажется, Надькой звали. Уж больно мне ее вымечко понравилось. Девки, как и я, почти все лежали без бюстиков. Днем купались в нижнем белье, купальников с собой не взяли, а потому только в трусики сухие переоделись. Хоть до этого догадались и вторые трусики с собой взяли. А вот бюстики вторые не догадались. Вот почему так получается? У мужиков им можно свои носки и трусы сушить, а нам девочкам, нет. Ведь такие же люди. Почему бы на веревочке, рядом не вывесить трусики, розовые, сиреневые и голубенькие и бюстики? Почему мы не делаем так? Почему все стесняемся!

Легла у нее за спиной и вроде, как во сне, руку к ней на грудь положила. Она мою руку убрала. Я опять поворочалась, поворочалась и руку на прежнее место. Теперь она, мою руку не сразу убрала, а отодвинула. Через минут пятнадцать я к ней опять. На этот раз она не только руку мою убрала, а взяла, своей рукой и прижала к своей груди. Мол, не буди, успокойся. Через полчаса, я к ней, под свитер и рубашку, руку свою завела, и так мне стало хорошо и приятно, что я сама не заметила, как со своей рукой у нее на груди, уснула. Проснулись с ней поздно, уже голоса по лагерю. Я, оказывается, ее грудь всю ночь ласкала и гладила. А так как мы укрыты были под одним одеялом, то нас и не разоблачили. Утром вместе с ней писать пошли. Отошли подальше. Я присела и за ее руку держусь, а она ее своей ладошкой накрыла и поглаживает. Когда она присела, я за ее спиной встала с широко расставленными ногами и пока она писала, я наклонилась, и уже двумя руками сразу грудью ее заиграла. Она встала вся красная и ко мне с поцелуями. Я ее отвела, за руку в строну, и так к ней припала, что она застонала. Я целую ее в засос, груди мну и ногу свою между ее ног просовываю. А она целуется, задыхается, ее всю трясет. Шепчет мне только «Верочка! Вера»! Тут и я, заводится, стала. Уж больно меня ее страсть распалила. А она, опять писать присела. Видно я, не дала ей закончить, в первый раз. Я опять, так же, ее грудью играюсь. А потом она встает, а я ей трусы не даю надеть и к ней туда руками. Она садится, ступить не может, стреножена. Я на нее наваливаюсь и мы с ней уже среди высокой травы, в аромате цветов так обнимаемся и так целуемся, что я чувствую, как у меня трусики замокают. Завалила я ее на спину и трусы стащила. Она «Верочка! Верочка! Что ты, что ты! Так нельзя»! А я ей вру и страстно так шепчу. «Люблю! Глупенькая, хочу тебя. Любимая»! Сломала ее. Обмякла она и рукой, своей, согнутой в локте, лицо прикрывала, пока я ее там вылизывала. Первый раз в жизни! Но так, что меня всю заколотило от этого. А как понравилось! Я и сама не знала, что у меня так все с ней получится. Не ожидала. Я ее целовала там, а сама все ее вымечко поглаживала. От нее так хорошо пахло женщиной, что я сама завелась, страшно. Никогда я до этого не догадывалась, что меня так смогут женские запахи возбудить. Я так на нее набросилась, что она через минуту потекла соками. Я их слизываю, блаженствую. Через полчаса мы уже с ней лежали, вконец обессиленные. Лежим, в высокой траве, на спине, в небо смотрим, за руки держимся. Счастливые! Ветер шумит, пчелы жужжат, птички поют. Солнышко греет. И такая во мне благодать растеклась! Млею. Потом она надо мной склонилась и давай такие слова шептать о любви, о красоте моей. Я ее слушаю, и, кажется, парю, над всем этим. А она мне давай стихи читать по памяти. Цветаевой. А там, что ни стих, все, о таких, как мы с ней. Любимых женщинах. Голова кружится от всего этого. Я словно пьяная. А она все никак не успокоится, целует меня нежно в губы, лицо и шепчет мне все новые имена. А потом на английском. И мне так понравилось это ее «Бест оф зе бест», что я прошу называть меня так. А она.

— Нет, — говорит, — ты просто Бест! Лучшая!

Возвращались в лагерь порознь, чтобы чувств своих не выдать. Уж больно я прикипела к ней. Поклялись. Что как придем домой, то будем тайно встречаться. А пока решили вместе не находиться, а держаться друг от дружки подальше.

Видимо я заснула в воспоминаниях, потому, что чувствую, как моего лица касаются сладкие и нежные губы мальчика. Я открываю глаза и вижу его искренний и доверчивый взгляд, молодого и свежего теленочка. Он мягко тыкается в мое лицо и что — то нежное шепчет. Я не заморачиваюсь, но слышу. «Люблю и самая… люблю,… нежная и родная». Приятно, и я изгибаюсь к нему, своим похотливым и ненасытным телом.

Приятно осознавать, что я ими владею, и это я их делаю не мальчиками.

Приехала в гости, домой. Я уже заканчивала учебу и даже работала в смене, вместе со всеми. Швея — мотористка. Ужас, какой — то! Сама не заметила, как меня в этот омут затянули. Сначала мать. Давай учись и работай на фабрике. Мы им за все благодарны и в долгу. А потом сама же и вытолкнула. Видно, яблоко от яблоньки и так далее. Стал к нам приходить вот тот, видный участковый и все чаще, и все дольше засиживался. Мать суетилась, прихорашивалась каждый раз. Влюбилась. А потом, мне и говорит.

— Дочка, а я замуж собралась. Прости меня, но я мать тебе скверная. Будет лучше, если ты в общежитии жить будешь, пока Кузьмичу, — так зовут участкового, — Квартиру не выделят.

Ух, я и разозлилась на нее. Мало того, что мне все детство испоганила, так еще и дома лишает! А потом успокоилась и думаю. Нет, может это и к лучшему? Ведь если не выберусь отсюда, повторю ее судьбу. Нет, думаю. Уж я то, по их палочкам, как по ступенькам, а наверх выскочу и от этой жизни выберусь. Я долго размышляла о себе и жизни. Потом поняла, что мне самой не пробиться. Если буду продолжать так дальше, то либо за какого — то местного пендоса замуж выйду или закончу свою жизнь на панели. И никому моя красота не нужна будет. Поэтому, сразу, как только я стала жить далеко от дома, я круто поменяла свое отношение к мальчикам и мужчинам. Вывернула свою лодочку наизнанку, присушила. Училась, пошла в студию, на танцы. Вела себя так, что вскоре все и забыли мое прежнее имя, Бест. Я опять стала Веркой, а чаще Верочкой. Даже решила косу не срезать. Пусть думаю, какому — то олигарху достанется. Работала над своей эрудицией и речью, стала много читать. И что интересно. Расцвела так, что уже все ко мне стали обращаться, как наша Верочка, наша красавица. Сначала победила на Новогоднем конкурсе красоты. Потом стала первой на конкурсе красоты, среди работниц ткацких фабрик нашей области. Ко мне посыпались письма с предложениями, стали просить мое фото.