Сначала ничто не предвещало беды. Пять дней назад они вышли из Гельсингфорса и заняли позицию на выходе из Ботнического залива в Балтийское море возле Аландских островов. Был сентябрь 1916 года, в Европе полыхала война.

Согласно полученной информации, немецкие транспорты совершали регулярные рейсы из шведского порта Лулео в Ботническом заливе, доставляя в Германию железную руду.

Именно перехват таких судов и был заданием подлодки. Два дня назад удалось уничтожить один немецкий пароход, а затем начались проблемы. Вышел из строя левый дизель. Как ни пыталась машинная команда устранить поломку на месте, ничего не получилось. Оставаться с одной машиной в водах, контролируемых противником, опасно.

Командир доложил в штаб, и был получен приказ возвращаться. Старший офицер совершал ежедневный обход корабля, когда неожиданно прогремел взрыв. Скорее всего, «Барс» подорвался на мине, которыми к тому времени было усеяно Балтийское море.

Некоторые мины срывало с якорей, и они начинали свой дрейф в зависимости от ветра и течений. Когда палуба лодки вздыбилась от взрыва, все, находящиеся в кормовом торпедном отсеке, попадали с ног. Минному офицеру мичману Акинфиеву, можно сказать, «повезло». Он умер сразу, ударившись при падении виском об острый выступ торпедного аппарата. Двое матросов-минеров, занятых до взрыва обслуживанием торпеды, имели множественные переломы и находились без сознания. Минный унтер-офицер Максимов пострадал меньше, но, похоже, у него было сломано ребро, так как малейшее движение причиняло ему резкую боль. Лейтенант отделался только ссадинами и ушибами. Спустя небольшое время после взрыва он ощутил толчок, и лодка стала выравниваться – «Барс» лег на грунт. Глубина в этом месте была небольшой, иначе корпус лодки был бы уже раздавлен давлением воды. Придя немного в себя, лейтенант осмотрел отсек. Лодка лежала на ровном киле с небольшим креном на правый борт.

Все незакрепленные предметы были сорваны со своих мест. Кое-как уложив раненых, старший офицер подошел к люку в переборке между торпедным отсеком и смежным с ним машинным отделением. По всему периметру люка просачивались тонкие струйки воды. Это означало одно – соседний отсек затоплен, и они отрезаны от остальных.

– Что же теперь будет, Ваше благородие? – с трудом выдавил из себя Максимов. Ему было трудно говорить. Лейтенант постарался успокоить раненого.

– Ничего, братец, выкрутимся! Переборка воду держит, до Гельсингфорса недалеко, нас должны были заметить. Будем стучать в борт, чтобы водолазы услышали и знали, что мы живы. Нас обязательно спасут!

Взяв в руку молоток, он начал методично стучать по стальной обшивке. В душе лейтенант знал, что надежды на спасение практически нет. По той тишине, которая стояла на лодке, было ясно, что, скорее всего, все остальные отсеки затоплены и никого в живых там не осталось. Он сказал это только для того, чтобы подбодрить раненого. Каким-то чудом переборка между машинным отделением и кормовым отсеком выдержала, но это означало одно – что они погибнут не сразу, а спустя какое-то время, когда закончится кислород в воздухе. Альтернативы просто не было. Если бы взрыв произошел вблизи порта и были сразу же начаты спасательные работы, тогда еще была бы какая-то надежда. А так…

Лейтенант продолжал стучать молотком. Иногда он прерывал это занятие и прислушивался к звукам за бортом, но все было тщетно. Скорее всего, никто не видел гибели лодки, а если и видел, то рассчитывать на скорое проведение спасательных работ в открытой части моря при угрозе появления германского флота было просто нереально.

Время от времени он поднимался и делал обход отсека. Вода пребывала медленно, кислород в воздухе должен был закончиться значительно раньше.

Дышать становилось все труднее и труднее. В один из обходов лейтенант обнаружил, что оба матроса уже умерли. Скорее всего, от болевого шока.

– Ну как ты, братец? – спросил он унтер-офицера, подойдя к нему.

– Плохо, Ваше благородие… В груди просто огонь жжет.

– Ну, ничего. Держись! Я думаю, нас скоро найдут!

Снова и снова он то прислушивался к звукам за бортом, то продолжал стучать. Это было единственное, что он мог еще предпринять в данной ситуации. Вскоре Максимов застонал, из его груди вырвался хрип. Подойдя к унтер-офицеру, лейтенант понял, что остался один. Закрыв ему глаза он, отойдя назад к торпедному аппарату, горько вздохнув, произнес:

– Эх, «барсик», «барсик»… Что же ты так…

Лейтенант очень любил свой корабль и относился к нему, как к живому существу.

Между тем силы убывали. Лейтенант все чаще делал передышки, вслушиваясь в окружавшую его тишину, нарушаемую только звуками просачивающейся воды из смежного отсека. Он не знал, сколько прошло времени с момента гибели лодки. Его часы разбились при падении. Конечно, можно было бы посмотреть, уцелели ли часы мичмана Акинфиева, но сразу он не догадался это сделать, а теперь уже просто не было сил. С трудом удерживая в руках молоток, лейтенант с упорством обреченного продолжал стучать.

Кислород подходил к концу. Офицер пытался вздохнуть, но в отравленной атмосфере отсека дышать было практически нечем. Один раз ему в голову пришла пакостная мыслишка: «Зачем ты все это делаешь, Николай? Ведь ты же прекрасно знаешь, что обречен. Никто не придет к вам на помощь. Зачем тебе лишние страдания, когда конец все равно один? Ведь у тебя есть браунинг. Не проще ли покончить со всем сразу, чтобы избежать ненужных и бесполезных мучений?» Но он тут же отогнал эту мысль прочь. Он будет бороться до конца…

Отсек все больше погружался в темноту. Тусклый свет отражался от золотых погон на плечах лейтенанта, но был уже не в силах разогнать мрак. Старший офицер прилагал все силы к тому, чтобы не потерять сознание, ибо понимал – в этом случае конец.

Передохнув и прослушав обстановку за бортом, он опять взялся за молоток, хотя уже еле-еле удерживал его в руке. Дышать было нечем…

Неожиданно ему показалось, что в отсеке стало светлее. Удивленно подняв глаза, лейтенант увидел, как в самом центре отсека появился сгусток белого света. Он увеличивался в размерах и, вытянувшись по высоте, принял очертания человеческой фигуры, облаченной в какую-то длинную, ниспадающую складками одежду. Лицо незнакомца было трудно разобрать из-за постоянно проходящих по его фигуре волнам света.

«Ну вот, уже и галлюцинации начались», – подумал лейтенант. Он не испугался. От парившей в центре отсека фигуры не исходила агрессия, а наоборот, веяло чувством умиротворенности. Какое-то время они молча смотрели друг на друга.

– Твой жизненный путь подходит к концу, Николай, – неожиданно произнес незнакомец. Звука не было, но лейтенант ясно слышал его голос в своем мозгу.

– Кто ты?

– Ты не поймешь. Чтобы тебе было понятнее, считай меня своим Ангелом-Хранителем…

– Что тебе нужно? Я уже умер? – Слова едва слетали с губ офицера, но незнакомец его понимал.

– Нет, ты еще жив. Я давно слежу за тобой. Скажи мне, зачем тебе это нужно? Ты изо всех сил цепляешься за жизнь, хотя прекрасно понимаешь, что никто тебя не спасет. Все твои товарищи мертвы. Ведь у тебя есть оружие, и ты можешь в один момент прекратить свои мучения. Вместо этого ты продолжаешь терпеть невыносимые страдания, понимая, что это совершенно бессмысленно. Почему?

– Потому, что я люблю жизнь и никогда добровольно не откажусь от нее. Мне очень тяжело сознавать, что это конец. Ведь жизнь – это самое ценное, что есть в мире…

– Но ведь ты видишь, какой бывает жизнь. Ты воин, и ты много раз видел кровь и смерть. Неужели ты не хочешь забыть все это?

– Нет, не хочу… Я хочу жить и помнить…

– Что ж, это похвально, – сказал, немного подумав, незнакомец. И, помолчав, добавил: – Твое желание исполнится, Николай. Покойся с миром, храбрый воин. Твое время придет.

Фигура незнакомца потускнела и растаяла в воздухе. Отсек снова погрузился во тьму.

В тот же миг молоток выпал из ослабевшей руки, и голова лейтенанта упала на грудь.