Адмирал Мюрай, как всегда, вошел в столовую изерлонского комсостава в 14:00. Обед, подогретый до 73 градусов Цельсия, ровно в 13:58 был уже выставлен на подносик, и дежурный солдат, высмотрев входящего Мюрая, привычно переместил поднос на стойку. Свой обед адмирал забирал непременно сам: демократия. Возможно, он даже не подозревал, сколько шороху каждый раз наводит среди персонала, появляясь на пороге столовой. Впрочем, чтобы он — да не знал?..

Адмирал взял свой обед и понес его к столику, принюхиваясь по дороге к борщу по-изерлонски, с подозрением оглядывая макароны по-космофлотски и предвкушая фирменный компот "Равенство и братство" из сухофруктов разных сортов, смешанных в равной пропорции.

Едва войдя в зал, Мюрай сразу понял: на подведомственной территории опять что-то не так. За версту можно было почуять ауру вопиющего нарушения дисциплины. Но продемонстрировал он свое знание не раньше, чем поставил на столик поднос и пододвинул стул.

— Кхм, — выразительно сказал Мюрай.

В дальнем углу, где толпились разгильдяи высших офицерских рангов, возбужденное галдение на миг умолкло, но после паузы возобновилось.

Брови адмирала Мюрая слегка приподнялись. Надо же, одного "кхм" мало! Не простой бардак, выдающийся.

Адмирал с сожалением еще раз втянул сытный дух борща по-изерлонски и направился к эпицентру непорядка.

Разгильдяи почтительно расступились, и взору Мюрая предстало несуразное животное размером с крупную собаку, с кормы больше всего похожее на свинью. Черную шкуру с коротким жестким ворсом украшали подозрительно знакомые светло-серые узоры.

— Кхм, — грозно произнес Мюрай. И поскольку командиры не спешили объясниться, спросил сам: — Что тут у вас?

— Мы предполагаем, что это тапир, — ответил контр-адмирал Аттенборо.

— Такое животное, — уточнил майор Поплан.

— Оно явно имперское, — застенчиво добавил Юлиан Минц. — Видите, какой окрас.

Животное, видимо, поняв, что говорят о нем, развернулось и явило длинный унылый нос и маленькие и блестящие, как черная смородина, глазки. Нос пошевелился, поводя кончиком туда-сюда, и деликатно чихнул.

— Ух ты мой радостный, — нежно сказал Поплан и почесал тапира за ухом.

Тапир хрюкнул.

— Где вы его взяли? — Мюрай постарался произнести это как только возможно сухо, но не получилось: растерянность в его голосе уловил даже лейтенант Минц.

— Само явилось, — пожал плечами Аттенборо. — Приходим в столовую где-то с полчаса назад, а оно стоит вот тут в углу и доедает огурцы.

— Мы ему разрешили, — вмешался, вытянувшись по струнке, дежурный солдатик. — Оно шевелило носом и намекало, что любит огурцы. Мы ему некондицию отдали.

— Кто может мне ответить, откуда на территории военной крепости Альянса свободных планет взялось имперское животное, явно приписанное к военному ведомству? — теперь Мюрай просто ядом исходил. — Что оно делает на засекреченном объекте, даже и спрашивать не буду. Это явная диверсия. И почему оно в столовой, а не… кхм… в хлеву?

Разгильдяи переглянулись и выразительно развели руками.

Животное хрюкнуло и сделало два шага к Мюраю.

Офицеры замерли.

Тапир ткнулся черной башкой в белые брюки адмирала, шумно понюхал своим невозможным носом адмиральскую руку, прижался к ноге, закрыл глаза и вздохнул.

— Адмирал, вы ему нравитесь, — севшим голосом сказал Поплан. — Это какое-то ненормальное живот… — и осекся, потому что Аттенборо поспешно наступил ему на ногу.

Адмирал Мюрай выпрямился, хотя, казалось, и так стоял прямее некуда, и обвел суровым взглядом физиономии разгильдяев.

— Ваше мнение обо мне, майор Поплан, меня совершенно не интересует, — проскрипел он.

— Да, сэр, — пробормотал Поплан, отчаянно пылая ушами.

— Так, — продолжил Мюрай. — Всем разойтись. Инцидент исчерпан. Дежурный, доставьте обед мне на квартиру. И распорядитесь насчет… кхм… мешка огурцов. На первое время все. Все свободны.

Наклонился, неуклюже погладил хобот и сказал:

— Ну, фон-барон, пойдем со мной. Подумаем, что с тобой делать.

Адмирал Кассельн уже добрых полчаса изучал служебную записку от адмирала Мюрая.

Содержание ее было настолько абсурдным, что у Кассельна заломило в висках.

Мюрай — ни много ни мало — требовал улучшения жилищных условий. Главное, что его интересовало — джакузи объемом не менее двух кубометров, 2х2х0,5, и газон площадью не менее двух соток. Вся крепость знала, зачем это нужно старому зануде, и сплетничала изо всех сил.

Пока у Мюрая не было ни джакузи, ни газона, он выгуливал Фон-барона в парке, на шлейке демократических бело-сине-красных цветов, и договорился со спортивным залом об эксплуатации бассейна-лягушатника в ночные часы.

Фон-барон грузновато трусил, косясь на шлейку, и похрюкивал. Встречные военные останавливались, чесали имперскую шкуру и выдвигали гипотезы о звании Фон-барона и предыдущем месте службы.

Генерал Шенкопф предположил, что тапир служил в саперных войсках — обследовал труднодоступные коммуникации на предмет сладкого запаха пластиковой взрывчатки. Он даже готов был принять Фон-барона, как бывшего имперского подданного, в розенриттеры.

— Хороший специалист по разминированию труб и коллекторов в десантном полку не помешает, — сказал генерал. И добавил: — А травы мои ребята ему накосят. И всякие там арбузные корки обеспечим. И насчет каши в столовой договоримся.

— Нет, — скрипуче сказал Мюрай. — Фон-барон останется при штабе. В качестве талисмана.

— На кухню бы его, в качестве свинины, — облизнулся адмирал Патричев, отличавшийся отменным аппетитом. Но Мюрай так на него посмотрел, что аппетит пропал.

И вот теперь Мюрай занудно объяснял в письменном виде и в трех экземплярах, что ни в его квартире, ни тем более, конечно, в штабе условия абсолютно непригодны для содержания тапира, который есть животное водное, нуждающееся в регулярном купании. Душ не может заменить настоящую ванну, а лягушатник в спорткомплексе предназначен для детей, а не для тапиров, в каком бы звании они ни были.

Кассельн тяжело вздохнул и очередной раз проклял тот день, когда согласился принять пост коменданта в этом сумасшедшем доме, по недоразумению считающемся военной крепостью.

Между тем адмирал Мюрай, будучи человеком занятым, не в состоянии был возиться с Фон-бароном целые сутки, и пришлось доверять его время от времени другим людям.

Лучше всего подходила для этого, конечно, миссис Кассельн. Девочки радостно визжали, тискали Фон-барона за уши, чесали ему спинку, дергали его за нос (он этого очень не любил, но детям прощал), катались на нем верхом и умучивали беднягу к вечеру так, что он потом спал беспробудно на коврике в спальне адмирала Мюрая, тяжело вздыхая во сне и подергивая лапами.

Сама Ортанс следила, чтобы Фон-барон не совал хобот в мусорное ведро, и вовремя кормила его вкусностями. Особенно, как выяснилось, тапиры любят песочное печенье.

Но слишком часто навязывать животное миссис Кассельн адмирал все же стеснялся. Тем более когда являлся домой мистер Кассельн и видел у себя в гостиной свинью в имперском мундире… Двадцать раз ему объясняли, что тапир — не свинья, а можно сказать, почти что слон, только карликовый, и все равно… Ортанс фыркала и говорила, что можно раз в неделю потерпеть в доме ласковое, чистоплотное травоядное животное, но Кассельн страдал.

В разное время с тапиром на шлейке было замечено поочередно все командование Изерлона.

Особенно хорошо Фон-барон смотрелся в компании адмирала Меркатца и коммодора Шнайдера. Старик Меркатц шел неторопливо, сверкая серебряными адмиральскими оплечьями черного мундира, а следом вышагивал молодой красавец Бернхардт Шнайдер, тоже весь в черном с серебром, и вел на бело-сине-красной шлейке черного же с серебром Фон-барона.