— Расскажите о себе немного, Петер. Если можно. Алек так много всего хотел сообщить сразу, что я совсем запуталась.
Слегка поклонился, снова напомнив того. Военное училище, видимо… один и тот же выверенный угол наклона головы. Проклятые традиции… но именно за такие мелочи и держатся крепче всего, пока оставляешь им эти ритуальные пляски, они готовы съесть даже налоговую реформу.
— Не знаю, с чего начать, — сказал Петер фон Бюлов и улыбнулся снова.
Тень того истончилась, но не развеялась. Улыбаться так — тот не мог. Но голос… У мальчика уже прорезались знакомые завораживающие бархатные нотки. Но нет прежнего холодного фона…
Прежнего? Возьми себя в руки, Хильдегарде фон Мариендорф!.. и не забывай, что ты фон Лоэнграмм.
— Ну, для начала вы можете рассказать, откуда вы. Я никогда не бывала в вашем районе галактики. Алек говорил — система Скульд?
— Да, это в квадранте HR-071, если от Одина, — охотно ответил мальчик. — И неделя пути от столицы. Климат у нас на Гибере мягкий, но более влажный, чем здесь. Дожди все время, растительность буйная, дай ей волю — все заполонит. Главные папины расходы всегда — на гербициды и мелиорацию.
— А ваш папа владеет планетой?
— Нет, что вы, ваше величество. Он лишь один из многих. На планете триста двадцать четыре имения, и наше по размерам в четвертом десятке. Не маленькое, но и не самое крупное. Мы не аристократия, мадам, хоть наш род и давний, но небогатый, и никогда богатым не был. И не знаменитый. Отец вышел в отставку еще при старой династии в чине майора — по слабости здоровья. Титула у нас нет, и папа не заработал.
Как же все-таки он чудесно улыбается. Совсем, совсем иначе.
Ну да, иначе, — и что же ты пытаешься разглядеть в уголке его губ?
— Вы уже окончили школу?
— Да, ваше величество. Я мог бы пойти в последние классы, но выбрал навигационное училище. Мне кажется, от него больше проку, чем от школы.
— А ваши братья или сестры младше вас?
Нет. Вот теперь совершенно не похож. Другое лицо.
— У меня нет братьев и сестер, мадам. Я единственный и поздний ребенок — и, честно говоря, ужасно избалованный.
Выражение лукавства на этом лице настолько непредставимо, что хочется его стереть… но это не он. Этот юнец все-таки не имеет к нему никакого отношения.
Но такого сходства просто не бывает — не должно быть. Если только…
Сколько ему лет? шестнадцать?
Отец вышел в отставку при старой династии? А кто у нас мать?
— Мам, — сказал Алек, — можно я еще торта отрежу?
— Конечно, милый, и не забудь о нашем госте. Петер, хотите еще торта?
Снова энергичный кивок.
— Спасибо, ваше величество, с удовольствием.
Хорошо, что я не спросила о матери, так и до форменного допроса докатиться недолго.
— Чур, мне с шоколадкой, — быстро сказал Алек.
— Идет, а мне тогда с клубничиной.
— Хитрый, я тоже с клубничиной хотел.
— Ты же сам сказал — с шоколадкой. Либо то, либо другое!
— Ладно, давай шоколадку напополам, а ты мне пол-ягоды отпилишь.
— Давай. Пили свою шоколадку.
Нет, это невыносимо. Он другой — и тот же самый. Будто в глазах двоится и не совмещается никак. Голова заболела.
Все, что я хотела бы о нем знать, я узнаю сама — и, разумеется, не у него.
Теперь бы выпроводить его восвояси, этого юношу, которого не может быть, потому что не может быть никогда, и подумать спокойно… Как же ломит виски.
Как я устала, папа. Как мне тебя не хватает.
Вот уже два года меня никто не называет Хильдой.
И десять лет никто не говорит мне "фройляйн".
Пусто и холодно.
— Мам, — Алек ерзает на стуле, — мы торт уже съели, можно, мы пойдем? я еще к Феликсу хотел…
И ведь не понимает, но чувствует. Откуда у него такая интуиция, у его отца чуткости не было и с ноготь, да и я в этом не слишком сильна. Наверное, это от тебя, папа. Спасибо.
Сделать вид, что слегка огорчена.
— Конечно, молодые люди, идите. Передайте привет Феликсу, и его родителям тоже, конечно.
Встали, вежливо поклонились, чинно дошли до дверей — и топот по коридору. Вприпрыжку. Что десять лет, что шестнадцать — дети.
Все боги, какие ни есть, сделайте так, чтобы перестала болеть голова.
Клавиша комма. Гудок. Внимательная и деловитая Анеле, будто я застала ее не дома, а в собственной приемной.
— Да, ваше величество?
— Вызовите завтра утром господина Кесслера. В десять… нет, лучше в девять.
— Слушаюсь, ваше величество.
— Спасибо, госпожа Линнер. Всего доброго, отдыхайте.
— Спасибо, ваше величество. До завтра.
Вот он и задаст все вопросы, и принесет мне все ответы.
…Того человека я опасалась и не любила. Но как забудешь — что мне он улыбался?
Мне — а больше никому.
…Придется все-таки выпить таблетку. Чтобы думать, нужна голова.
***
— Ваше величество, позвольте сказать прямо.
— Конечно, господин Кесслер.
— Вряд ли вы вызвали меня, чтобы задать все эти важные, но, в сущности, штатные вопросы. Они могли подождать до планового отчета.
Кайзерин отвела взгляд. Зря она все это затеяла…
— Что вас беспокоит, ваше величество?
На прямой вопрос придется отвечать прямо.
— Меня беспокоит частное дело, и я хотела бы навести кое-какие справки, но…
Кесслер моментально уловил суть.
— Но — неофициально и тихо.
— Да. Официальной причины для расследования нет. И в то же время меня не оставляет предчувствие, что это может оказаться важным. Понимаете…
Кесслер выслушал внимательно, подумал мгновение и вынес вердикт:
— Частный детектив.
Помолчал и добавил:
— Я найду подходящих.
***
Частная феззанская контора "Berny amp;Рhill" получила заказ по электронной почте — описание дела в общих чертах, никаких деталей, если вы возьметесь за работу, подробности доставят дополнительным пакетом. Детективы ответили согласием, и пакет был доставлен на резервный адрес, до востребования. Пухлый конверт с фотографиями, не очень четкой записью с видеокамеры наблюдения — и банковская карточка на предъявителя. Сопроводительное письмо сообщало, что это аванс, и если результаты изысканий будут представлены не позднее чем через четыре дня, детективы получат еще три раза по столько.
— А сколько там, Фил? — спросил глава агентства, хромой отставник Берни.
— Пять тысяч, — донеслось из-за монитора, над которым торчала только растрепанная светлая макушка. — Но с карточкой все чисто, с нами играют честно. А если еще три раза по пять… Неплохо выходит, Берни.
— Угу… — пробормотал тот. — Всего двадцать, да оперативные расходы, да половина твоя, да еще алименты Минне… и смотреть будет не на что. Тоже мне гонорар.
— Так что ж ты брался-то? — фыркнули из-за монитора. — Подумаешь, работа. Пару дней поплаваем в сети. Выезжать на место не нужно — все равно не доедем, не успеем. Перестрелок не предвидится. Расходы они оплатят, это оговорено, сначала читай как следует, а потом уже ругайся. И кто тебе виноват, что ты ушел от Минны?
Берни высказался себе под нос неразборчиво, но энергично.
— И выбирай выражения, я все-таки дама.
— Ты? дама? — Берни даже повернулся вместе с креслом, отчего оно противно взвизгнуло. — Ты наказание на мою голову и шило в моей заднице. Женщина — это… это тепло, и мягко, и вкусный обед каждый день, и свежая рубашка каждое утро… И…
— Ага, и развод через четыре года, и алименты на детей, и вечное нытье о несложившейся жизни. Ты посмотри, до чего тебя довела мягкая и теплая, Бернхард фон Шнайдер. Я же тебя помню совсем другим.
— Что ты можешь помнить, — угрюмо ответил Берни, неуклюже вставая с кресла. Он привычно оберегал хромую ногу.
— Ты прекрасно знаешь, что я помню. И мне совсем не нравится то, что я вижу сейчас. И раз уж ты встал — кофе мне налей, будь добр.
