-- Товарищ генерал Болдин, нам удалось наладить связь. Вас вызывает Минск. Подхожу к аппарату.
-- Болдин? -- слышу далекий голос.
-- Говорит Павлов. Познакомился с обстановкой?
-- Познакомился Положение в десятой армии очень тяжелое.
-- Слушайте приказ,-- говорит Павлов. --Вам надлежит организовать ударную группу в составе корпуса генерала Хацкилевича, тридцать шестой кавалерийской дивизии, частей Мостовенко и контратаковать наступающего противника в общем направлении Белосток -- южнее Гродно с задачей уничтожить вражеские части на левом берегу Немана. Понимаю, что Павлов воевать начал. Видимо, здорово ему Сталин хвоста накрутил..
На этом наш первый и последний фронтовой разговор закончился. Все части, из которых Павлов приказал создать ударную группу, уже были втянуты в ожесточенные оборонительные бои и, конечно, имели большие потери. Снимать их -- значило ослаблять оборону, но что делать? Приказ есть приказ! Будем ослаблять.
На командном пункте появляется Маршал Кулик,
в качестве полномочного представителя Ставки. Берёт руководство группой в свои руки и конно-механизированная группа войск "генерала Болдина" устремляется, без Болдина, на Гродно. Я остаюсь в штабе десятой армии.
Утром позвонил Хацкилевич, находившийся в частях.
-- Товарищ генерал, -- донесся его взволнованный голос, -- кончаются горючее и боеприпасы. Танкисты дерутся отважно. Но без снарядов и горючего наши машины становятся беспомощными. Дайте только все необходимое, и мы расправимся с фашистами.
-- Слышишь меня, товарищ Хацкилевич, -- надрывал я голос, стараясь перекричать страшный гул летавших над нами вражеских самолетов. -- Держись! Немедленно приму все меры для оказания помощи. Только какая может быть помощь. Я же знаю, что горючего в округе НЕТ и НЕ БУДЕТ. Да и если было бы, доставка горючего самолётами, в условиях господства немецкой авиации, это просто авантюра, направленная на уничтожение самолётов и топлива. После разговора с Хацкилевичем послал в Минск самолетом письмо, в котором просил срочно организовать переброску горючего и боеприпасов по воздуху. К сожалению, и этот самолет, и вылетевший затем второй погибли, не достигнув цели. Тяжело сознавать, что все попытки помочь танкистам безуспешны...
Третий день идет война. Мало боеприпасов и полностью отсутствует горючее, но боевые действия в районе Белостока не прекращаются ни днем ни ночью. Из Минска по-прежнему никаких сведений.
Конно-механизированная группа "Болдина" под руководством маршала Кулика, практически вся уничтожена авиацией противника. Выжившие танкисты атакуют передовые части фон Борнштедта и 481-го пехотного полка на гродненской дороге 24-го и 25-го июня. Немцы с трудом отбивают атаки наших танков. До Гродно доходят только остатки кавалерии, которые на пределе сил, наносят по врагу несколько ударов, успешно отбитых противником.
Мы ведем бой в окружении. Сил у нас все меньше. Танкисты заняли оборону в десятикилометровой полосе.Незадолго до своей гибели, прибыл Хацкилевич.
-- У нас последние снаряды. Выпустим их, и придется уничтожать танки.
-- Да, пожалуй, иного выхода нет,-- отвечаю я.-- Если машины нельзя сохранить, их лучше уничтожить.
На пятые сутки войны, не имея боеприпасов, войска вынуждены были отступить и разрозненными группами разбрелись по лесам.
Маршал Кулик приказал всем снять знаки различия, выбросить документы, затем переодеться в крестьянскую одежду и сам переоделся. Предлагал бросить оружие, ордена и документы. Однако, кроме его адъютанта, никто документов и оружия не бросил
Район шоссе Волковыск-Слоним завален брошенными танками, сгоревшими автомашинами, разбитыми пушками так, что прямое и объездное движение на транспорте было невозможно. Колонны пленных достигали 10 км в длину
-- Что будем делать?-- спрашивает Никитин.
-- Воевать.
Только чем воевать? Винтовки без патронов, пулеметные ленты тоже пусты. Танков нет: мы их сами сожгли.
-- Чем воевать? Немецким оружием. Забирать его у противника и им же бить гитлеровцев.
- В общем, товарищ Болдин, мне задача ясна. - Разрешите отделиться от вас и воевать самостоятельно, спрашивает Никитин?
Даю согласие.
Не доверяет мне Никитин. Со мной остались около двадцати офицеров. Шагаем налегке строго на восток.
К вечеру 27-июня вышли на опушку леса. Видим недалеко три танка БТ-7. Подходим к машинам. Старший доложил, что боеприпасов у каждой машины по комплекту, а горючего нет. Эти танкисты свои танки не уничтожили. В лес, как мы не побежали. Такие, лучше погибнут в бою, чем покажут врагу свою спину или поднимут руки вверх.
Только присели было, как проселочная дорога закурилась пылью, и на ней показалась вражеская колонна из 28 танков. Танкисты открыли огонь. Уничтожили двенадцать вражеских машин. К сожалению, кончились снаряды и один за другим загораются наши танки, расстреливаемые в упор.
Оставив танкистов, мы бросились в лес. Мысленно, запоминаю количество уничтоженных НАМИ немецкихтанков, ведь я там был старшим по званию, стало быть и заслуга моя, если вдруг особисты когда спросят о том, что я делал в лесу.
В это время девятка немецких бомбардировщиков начала "прочесывать" опушку. Когда они улетели, в живых нас осталось лишь несколько человек.
К вечеру повстречали нескольких красноармейцев. Приказываю им присоединиться к нам. Иначе, без красноармейцев, савершенно некому нести караульную службу по ночам и собирать дрова для костров. Не офицерское это дело.. Беседуя с бойцами, убеждаюсь, что большинство рассуждают здраво:
-- Досадно, что наверху у нас что-то проглядели.
Лукавят. Сказали бы прямо, как Чапаев в Гражданскую войну говорил:
- Все измены в штабах кроются...
Нас уже около тридцати человек. Медленно продвигаемся на восток.
Ночь. Идем строго по компасу. Стараемся не шуметь.
На рассвете наткнулись на группу человек в двадцать. И не поймешь, военные они или гражданские. Вскоре неизвестные подошли к нам. Внешне это разношерстный народ. Несколько человек сохранили не только форму, но и оружие. А кое-кто поспешил сорвать петлицы с гимнастерок, звездочки с пилоток, были и такие, кто заменил форму на истрепанную гражданскую одежду. Оказывается, из 10-й армии. Из той самой, ответственность за которую я должен был бы взять на себя, когда вечером 22 июня приехал на командный пункт армии.
- Опасно ходить в форме,- оправдывается один из переодетых, оказавшийся старшим лейтенантом. - Кругом фашисты, да и свое кулачье снова клыки показало.
- Значит, советуете снять форму?
Молчит.
Пусть помолчит. Возможно, ему и опасно было ходить в командирской форме. Командира, комиссара и еврея, без согласования с начальством, имеет право расстрелять любой немецкий солдат, но генеральская форма, одетая на мне, это как охранная грамота. Ни один немец не поднимет оружие на такую ценную добычу, как генерал. Генералов не убивают. Генералов охраняют. Генералов не допрашивают. С генералами беседуют. Ни за что не сниму форму, пока не выберемся к своим.
И в плен постараюсь не попасть. Не хочу предстать перед немцами в качестве пленного. Я хочу сидеть с немцами на переговорах за одним столом в качестве представителя России, рассуждая, как нам обустроить Россию. Да и у бойцов форма вызывает уважение. Рано мне снимать свою форму.
