У дома я звоню маме, мол, все в порядке, буду поздно. Реакция мамы не заставила долго ждать - в комнатах гаснет свет - значит легли спать. Покрутившись по двору с полчаса, поднимаюсь к себе. Крадучись, на цыпочках. Перво-наперво, скинув одежонку - джинсы и куртку, убеждаюсь, что прикид восстановлению не подлежит. Далее, с зеркала на меня уставился тип, отнюдь не командирского вида. Что бы такое убедительное придумать по поводу бандажей на лице? Опять тренировка? В бой с тенью не поверит даже бабуля. А вот привет от спарринг-партнера - сойдет. А что остается? Не говорить же, что Ира отделала скалкой… Малышка со скалкой в руках мгновенно предстает предо мной и тип, тот, что с зеркала зырился на меня, скривился - это он так улыбается. Бабуле бы это зрелище - точно свалилась бы в обморок. В общем, принимаю решение: завтра в школу не ходить, не ждать явления участкового, а настигнуть врага в его логове, потолковать с ним по-мужски. Если пол-литра выставить, небось, не дойдет до мамы. А мама, так та, стоило показаться ей на глаза, как она безмолвно опустилась на стол, и тихо простонала:

- Друг мой сердечный, не хочешь объяснить, почему вместо лица у тебя один сплошной синяк?

- Да ерунда, на тренировке спарринг-партнер неудобный попался. Тебе не нравится фиолетовый цветочек под глазом? Так лицо через пару дней именно в этот цвет окрасится, - шучу, так сказать, балагурю, авось пройдет. Нет, не проходит. Мама продолжает гнуть свою линию.

- И сколько у вас этих спарринг-партнеров? Артем, мне совсем не нравится то, что синяки стали такими частыми гостями на твоей физиономии. - Она все еще держится, но до истерики рукой подать.

- Мамулик, ты, самое главное, не нервничай. Подумаешь, ну подрался я и что? Я же не девчонка, чтобы личико беречь.

- С кем и из-за чего? Объяснить не хочешь? - мама растирает запястье, что делает в минуты, когда очень сильно нервничает.

- А я с одним товарищем во взглядах на политику не сошелся.

- Правда? - она скептически всматривается в меня.

- Мам, ну придумай что-нибудь сама, ты же у меня такая умная, - кого из мужчин не спасало чувство юмора хоть раз в жизни?

Лучший способ договориться с мамой пойти не то, чтобы на признание - полупризнание. А если еще разбавить его юмором - вполне можно избежать криков и стенаний. Мирное соглашение, наконец, достигнуто - она улыбается, а я чмокаю ее в щеку.

- И в школу ты не пошел по тому же поводу?

- Нет, просто идет последняя четверть, и у меня это последняя возможность в моей жизни прогулять уроки?

- Ладно, что-то я устала, пойду-ка полежу, - исчезла легкость ее движений, она стала тяжелее двигаться.

Она неспешно уходит в свою комнату, а я еще долго растерянно разглядываю ее чашку, так и оставшуюся на столе. Не вымытой. Совершенно не в ее духе… И на кухне непорядок. Но с этим я уже без женщины научился справляться. Мне не терпится засесть за книгу "Русь просыпается", переданную Никитой. Не книга - а дума о родине и о том, как надо любить ее. От книги отрывает телефон. Кто бы это мог? Может Ира? Не похоже…

- Алло, - книжка зажата подмышкой, на тот случай, если мама придет на кухню и увидит обложку, то вопросов не избежать.

- Артем Иванов?

- Так точно! - Придаю голосу уверенность, хотя все и так ясно, подтверждаются худшие опасения. Внутри у меня что-то ёкает. Успеваю, однако, порадоваться тому, что мамы не оказалось у телефона. То-то ей радости было бы.

- Значит так, на тебя поступила жалоба из соседнего района. Сегодня же зайдешь в отделение - в сто двенадцатый кабинет, то есть ко мне, понял? И чтоб ровно в три был на месте.

- Понял, что тут непонятного. - на другом конце провода положили трубку, а я стоял и слушал короткие гудки.

Хорошо бы, конечно, спросить владельца сто двенадцатого кабинета как зовут-то его, да не стоит. Еще обидится, себе же дороже. А может, позвонить Учителю? А вот это уже, кажется, приступ паники. Его надо пресечь на корню. Глубже вздохнуть, выпрямиться и действовать спокойно. Итак, ровно в три стою перед обитой черным дерматином дверью с табличкой "Моржов К.Е.". Хорошо хоть русский, а то пока шел, читал фамилии на дверях, получилось, что на все отделении милиции только трое русских… Все остальные Мамедовы да Шарафатдиновы. Теперь послушаем своего, родимого.

- Здравствуйте, можно войти? - крупный мужик в форме, сидевший за столом, при виде меня, как-то неопределенно хмыкает и кивком приглашает присесть. У него рыжие усы и это еще больше придает ему сходства с тараканом. Мне мерзко и противно, да еще и в комнате пахнет протухшими овощами и гнильем.

- Иванов, значит? - он заглянул в бумажку, лежавшую перед ним.

- Так точно! - к четким ответам меня приучили в братстве.

- А звать тебя Артемом? - то ли спрашивает, то ли подтверждает он, пристально разглядывая меня и, не дожидаясь ответа, продолжает: - Че хулиганишь?

- Да я не хулиганил. Так, подрался.

- Ну, пацанам драться не зазорно, хороший фингал, что первый орден. И он, глядя в окно, как бы, между прочим, спрашивает: - А ты случайно не у Михаила тренируешься?

- У какого Михаила? - я на мгновение опешил, а потом выпалил. - Вы имеете в виду Учителя?

- Пускай будет Учитель, - мент опять хмыкнул. А я молча злюсь на себя: вот идиот - надо бы в таких случаях называть Учителя как принято, по имени-отчеству… - Молчишь? Ладно, можешь молчать и дальше, но я должен проинформировать твоих родителей.

- Не надо информировать родителей, - я чувствую, что у меня против воли в голосе зазвучали просительные нотки. Как у первоклашки…

- С дагами базарили?.. - вот тут он скорее утверждает, чем спрашивает, и я, как бы соглашаясь, опускаю голову.

- Ну, и я дрался в молодости, с кем не бывает, - усмехается мент. - Давай пропуск, подпишу, чтобы выпустили, а в будущем будь поаккуратнее. Ты меня понял?

- Понял, - на сердце отлегло и мент сразу смотрится иначе, ясноглазый, с хитринкой мужицкой, нашенской. Русский, одним словом.

- Знаешь, что значит поаккуратнее? Это значит не попадаться! - Не знал, если правду говорить, но теперь буду знать. - Ладно, бери пропуск и вали отсюда, пока я добрый.

Ясно, что не стоит злоупотреблять милицейским доверием. На улице вдыхаю полной грудью весенней свежести воздух. Ну что? Отделался, можно сказать, легким испугом. И как всегда, спас Учитель. А менты видно его знают, уважают. Запомним и это! А теперь - в клуб. Пора разобраться, как так получилось, что наши смылись, можно сказать, бросив меня на произвол судьбы. Приступ страха после милиции сменяется приступом голода. Бутерброды с колбасой, перехваченные в ближайшем гастрономе, что мертвому припарка. Бабуля сейчас наверняка наготовила целый котел пельменей. Но мне сейчас не до бабушкиных пельменей. К тому же бабуля, почище любого участкового фиксирует время ухода и возвращения домой. И аккуратно информирует мать: что да как. Пока старушка не появилась, мать не знала, во сколько я домой прихожу, а раз не знает, то и не нервничает. Ей сейчас и переживать нельзя. В общем, пельмени подождут. Что я за мужик, если голод перебороть не могу? А живот-то ворчит и с моими идейными доводами не согласен. Мне перво-наперво разобраться в клубе надо бы. И начинать надо с Даньки. Он в раздевалке:

- О, привет, брат, - он здоровается со мной так, словно ничего и не произошло.

- Привет, Данила! - я пристально вглядываюсь в него, он отворачивается и начинает натягивать футболку. - Ничего не хочешь объяснить?

- А что я должен объяснять? - он выглядит так, как будто ни в чем не виноват.

- А то, как вы оставили меня и смылись вчера? Не тема для обсуждения? - мне хочется послать его по известному общероссийскому адресу как никогда.

- А что ты ко мне пристал? Мог бы и других пораспрошать, - и он недобро усмехается.

- Ты за старшего был там. И лично я надеялся, что ты подашь пример как надо держаться. И уж никак не ожидал, что дашь первым деру, - я с презрением отворачиваюсь, чтобы не видеть растерянности того, кто еще недавно мне казался лучшим из братьев.