— Нет, вообще-то, из любого места можно, — пожал плечами Дядя. — Просто мне показалось, что так символично будет…
И он кивнул в сторону Антона, замыкающего маленькую колонну и только-только выходящего на пустырь, намекая на присутствие в их компании литератора, зачастую склонного к очень символическим и многозначительным образам в своих произведениях.
…Мотоцикл поблескивал черно-зеркальным боком на том же самом месте, где его оставили без малого три недели назад, будто все это время не трогался с места, хотя, судя по спидометру, позже проверенному блондинкой, намотал почти триста километров по городу или его окрестностям. Дядя, будто опираясь, положил руку на чистое, без намека на пыль, седло и сказал Нике:
— Бак под горловину, как ты любишь…
Антон пристроил на сиденье дорожную сумку, в которой уже не было запасов продуктов, ни к чему они тем, кто выбирается из Сумеречного города, зато присутствовала плотно скрученная и замотанная в извечный городской полиэтилен пачка исписанных сложным почерком романиста листов бумаги — плод его почти недельного, иступленного затворничества в доме неподалеку от вокзальных пакгаузов.
— Я вам, ребята, на прощание сувенир приготовил, — сказал Дядя, откидывая полу пальто и доставая из заднего кармана брюк небольшую черную коробочку, в каких обычно держит ювелирные украшения.
— А как же это?.. — Ника подняла правую руку с сияющим даже в серых городских полусумерках середины дня перстнем, совсем недавно полученным от аборигена.
— Ну, перстенек, вроде бы, тебе от города, а это — лично от меня, вам обоим, — с легким, неброским пафосом ответил Дядя.
Приняв коробочку, Антон взглядом спросил разрешения тут же открыть ее — возражений от аборигена не последовало. На черном, чуть примятом бархате внутренней обивки лежали два почти одинаковых камня цвета мутного бутылочного стекла, совсем неприглядные на первый взгляд, размером и формой напоминающие фалангу мизинца.
— Синтетические изумруды, — деловито пояснил абориген. — Когда-то их умели выращивать здесь, в городе, но считается, что после Катастрофы эта технология была утрачена — окончательно и бесповоротно. Антон, постарайся, чтобы эти камни не попали в руки и на глаза каким-нибудь глупцам из особых служб или армейцам. И без того уже из-за них столько крови пролилось… в моем Заречье…
Антон понимающе кивнул, старательно укладывая коробочку куда-то в глубину дорожной сумки, закрепляемой им на багажнике.
Ника уже деловито оседлала мотоцикл, беспокойно ерзая попкой по сиденью, будто прилаживаясь поудобнее, когда Дядя, склонившись к ее уху, негромко, но очень внятно, как бы, по секрету, но для обоих, сказал:
— А тебе, Николь, срочно надо рожать, такой древний род не должен прерваться… никогда…
Фыркнув в ответ и почему-то покраснев, как девственница при виде мужского органа, Ника резко, кажется, даже излишне резко повернула ключ зажигания…
Соскучившийся по хозяйке в вынужденном безделье «стальной конь» рванул с места, искренне наслаждаясь движением и всеми лошадиными силами, до поры, до времени скрытыми в двигателе. Всего через два десятка секунд, скрывшись в вираже дорожной петли, мотоцикл преодолел путевую развязку и выскочил на прямую трассу к Столице, со всего размаха влетев в упоительные и почти забытые в вечном городском сумраке солнечные лучи…
Проводив его долгим взглядом, Дядя задумчиво покачал головой и сделал странный жест пальцами, будто перелистывая страницу в книге…
…минут через сорок, в условленном месте, во дворике старинного двухэтажного домика, отлично сохранившегося, обнесенного со стороны фасада чистенькой, будто свежепокрашенной фигурной решеткой, навстречу аборигену из-за густых зарослей черной, но совершенно обыкновенной во всем, кроме цвета, сирени вышла совсем юная, длинноногая мулатка в шапке буйных, плохо поддающихся расческе волос. Хорошо знакомые Дяде узкие, мальчишеские, но сильные бедра обтягивали привычные, узкие брючки под «змеиную кожу» с нарисованными чешуйками, короткая курточка едва прикрывала обнаженный пупок, оставляя открытой узкую полоску смуглой кожи над широким ремнем. Мулатка поигрывала маленьким, похожим на игрушку, пистолетом-пулеметом.
— Проводил? — ненужно спросила она.
Дядя кивнул, молча, ощущая, как успокаивается неожиданно проснувшаяся в душе Жанетки ревность к платиновой блондинке.
— Попрощался? — продолжила расспросы мулатка.
Абориген вновь кивнул и неожиданно рассмеялся:
— Слушай, от твоей остывающей ревности даже старая проводка сейчас заискрила…
— Бред, — безаппеляционно заявила Жанетка, пожалуй, она была единственным человеком во всем городе, иной раз позволяющим себе разговаривать с Дядей в таком тоне. — Что может заискрить от простых человеческих чувств?..
— Мало ли что, — подмигнул мулатке абориген. — Все зависит от чувств… лучше — глянь вон туда…
Жанетка недоверчиво полуоглянулась, обращая внимание на дальний уголок маленького дворика, куда указывал Дядя. Там, над серо-черной поверхностью земли, перескакивая с торчащих прутов старой арматуры на черную решетку ограды, то и дело вспыхивали яркие сиренево-желтые искры…
— Ох, ты ж… — длинно и затейливо выругалась мулатка, резко притопнув стройной ножкой. — Это же что?.. это сейчас разряд здесь будет!.. бежим…
Она дернулась, было, обратно, в домик, из которого вышла минут двадцать назад, поджидая Дядю, но тот остановил подружку решительным и властным жестом.
— Не стоит так беспокоиться, — насмешливо проговорил он, демонстративно засовывая руки в карманы пальто. — Ты уже разрядилась, теперь и разряд спокойно себя поведет…
— Ну, у тебя и нервы, — вздохнула Жанетка, вспоминая не раз и не два в своей жизни виденные почерневшие, обугленные трупы добытчиков, ненароком нарвавшихся на сильный разряд, притаившийся в каком-нибудь укромном уголке любого городского двора.
— Не нервы, милочка, — в который уже раз усмехнулся Дядя. — Нервы у тебя, да у тех шебутных добытчиков, что на разряд попадались… видно же простым глазом — не готова еще ловушка, пока искрит только, силы набирает… но — мы её силы полной ждать и в самом деле не будем. Пойдем-ка, Жанетка…
Прихватив мулатку за талию и плотно, по-хозяйски, прижав девушку к себе, абориген неторопливо повел её на выход из дворика, через красивую кованую калиточку, когда-то давным-давно выкрашенную в темно-бордовый, переходящий в черноту, цвет и до сих пор сохраняющий свежесть и сочность окраски. За их спинами зловещей каруселью взметнулась свинцово-серая, призрачная пыль, подхватывая опавшие с кустов сирени сухие черные листья, сиреневые искры удлинились, с резкими, жесткими щелчками срываясь с утонувшей в земле арматуры и перелетая на ограду… и через несколько минут в опустевшем дворике уже горел, переливаясь всеми оттенками синего, маленький электрический «мост», в который слились многочисленные, неизвестно откуда появившиеся здесь разряды…
Оглавление
Леж Юрий. Платина для блондинки, или возвращение из Сумеречного города
