Где-то в отдалении ударили часы и напомнили мне о близкой трапезе. Было полдвенадцатого.
Я заторопился к дворцу. Стремительно миновал мост Поцелуев, прошел вдоль северного крыла дворца, взлетел по боковой лестнице на второй этаж, и анфилада комнат слилась для меня в ритмичное мелькание дверных проемов. Задумавшись, я пребольно задел локтем о бронзовую рукоять и, потирая ушибленное место, вдруг услышал звуки, на которые еще секунду назад не обращал внимания.
Торопливо подойдя к ближайшему окну, я выглянул во двор и изумленно замер.
Передо мной, внизу, вдоль дворца двигалась необычная процессия, показавшаяся любому на моем месте просто шествием карнавальных масок, но я сразу понял, что это были ОHИ. Стихии, Боги, Повелители наших душ, превосходно знакомые каждому трассеру по "Глобалистику".
Впереди решительно шествовал гигант в алом сверкающем плаще, за ним не менее могучий гигант в мундире, при шпаге и с надменно холодным лицом, беседовавший со своей спутницей - вульгарно одетой особой, похожей отчасти на публичную девку, отчасти на едва проснувшуюся богиню, беспрестанно потягивающуюся, как кошка, поигрывающую глазами, веером, изгибающуюся обширным бюстом, нагло смеющуюся, с распущенными колышущимися волнистыми светлыми волосами. За ними шла стройная гордая женщина в скромном длинном белом платье, перевязанном алмазным поясом, и вела, учтиво и ласково, взъерошенную старуху с горящими глазами в наряде из сотен лоскутов, босую, горбатую, с угловатыми резкими движениями и хриплым низким голосом. Когда ее случайный недобрый взгляд упал на меня, я инстинктивно отпрянул от окна и еще долго не мог прийти в себя.
Воля, Принципиальность и Беспринципность, Любовь и Ненависть - вот кто были эти фигуры. За ними шли остальные: Совесть и Эгоизм, Добродушие и Злоба, Разум под руку с Глупостью, жизнелюбивая Сила, тащившая за собой апатичную Слабость, цепляющуюся за нее изогнутой клюкой. Последним шествовал Страх, зловеще-мрачный, глядящий дикими вращающимися глазами из-под сросшихся нависших бровей.
Глава VIII
В зале, за новым столом, установленным по случаю завтрака втроем, чинно восседали Агата и док. При моем появлении их беседа прервалась, и слуги подали первое блюдо.
Я еще не дошел до такой стадии интеллектуального равнодушия, при которой в угоду прожорливой мысли приносятся в жертву все маленькие радости жизни, и потому, сколь не были сложны и важны для меня новые проблемы, я отложил их на время в сторону, придвинув столовые приборы.
Завтрак проходил все в той же розовой гостиной, расписанной с тщательностью чрезвычайной, что несомненно указывало на древность работы. Розовощекие амурчики, пышнотелые вакханки и сатиры, выписанные с лубочной прямолинейностью, предавались буйному веселью, обжорству и любви в ее самом общедоступном понимании. Столовая посуда, сделанная в Мейсене, со своими пасторалями была скромнее и наводила скорее на меланхоличную задумчивость, которая больше способствует пережевыванию пищи, чем оргастические пиршества псевдоантичных персонажей. Венецианские разноцветные бокалы, серебряные столовые приборы, под стать всей этой роскоши, и изысканные блюда - и все это, созданное многими поколениями гурманов, узаконенное правилами этикета и ставшее невычленяемой частью из потока радостного существования, стало сегодня обременительным и неизбежным. Моя благоверная была на этот раз в строгом, если его можно так назвать, платье, где оборочек, кружев и вышивки было раза в три меньше, чем обычно, и это, по-видимому, в той же пропорции относилось и к ее настроению. Она, вопреки своему обыкновению, была тиха, как ночное озеро, чем-то озабочена, говорила невпопад, и улыбка ее больше не напоминала вызов, как обычно, собеседнику, условностям, собственному настроению. Док же был взвинчено весел, без умолку рассказывал о разных медицинских казусах, смешных и пошлых, ужасных и отвратительных, но делал это с непринужденной виртуозностью опытного рассказчика, у которого оригинальная форма изложения настолько перевешивает и затмевает собой любое содержание, что и слушатель начинает так же несерьезно относиться к самой серьезной истории, тем более, что калейдоскоп его красноречия не дает сосредоточится на чем-либо одном.
Несколько раз я замечал, как они обменивались краткими, многозначительными взглядами, как будто они выжидали момент, чтобы осуществить свой замысел, но вот уже и завтрак кончился, а они все еще ни на что не решились.
Агата первой встала из-за стола.
- Пойду переоденусь. Это платье слишком тесно и неудобно для прогулки. Я думаю, ты составишь мне компанию, дорогой?
Вопрос, адресованный мне, конечно же, чисто риторический. Шорох платья, мелькнувший в ровном солнечном свете силуэт, и она оставляет только свой волнующий аромат, звук шагов тает, а с ним тают словно бы повисшие в воздухе ее слова, из которых я улавливаю только "...у Артемиды..." и наконец понимаю, что она ушла, и что снова мы увидимся в верхнем парке, где на террасах стоят пленительные статуи богинь.
Док отодвинул от себя тарелки, изящно вынул карманные часы, посмотрел так, словно бы ему были прописаны неведомым целителем таинственные процедуры, и, убедившись, что некоторое время у него все же есть, сказал:
- Вы не задержитесь на несколько минут, мой друг? Мне нужно сказать вам пару слов, - при этом он сделал упор на слове "нужно".
- Разумеется, - с внешней беспечностью согласился с ним я.
- Меня очень интересует, как вы относитесь к опасности.
- Я считаю, что истинная мудрость и состоит в умении так спланировать свою жизнь, чтобы риск был исключен из нее.
- Но если ситуация вдруг выйдет из-под вашего контроля? Как вы поступите? Решительные действия или тактику выжидания?
- Я максималист, думаю, этим сказано все. Хладнокровные быстрые действия, на мой взгляд, всегда предпочтительней осторожного выжидания, которое даже само по себе и в отсутствии опасности - опасность.
- Вполне удовлетворен ответом, - широко улыбнувшись, сказал док.
Я встал и церемонно отвесил ему поклон. Он, в свою очередь, ответил коротким поклоном, и в блеске его глаз мне почудилось, что какая-то тяжесть упала с его плеч.
- Вы ее любите?
Его внезапный вопрос остановил меня на пороге залы.
"Люблю ли я ее? Странный вопрос. Любит ли отец свое дитя? Но может быть еще что-то..." Я неопределенно улыбнулся и пожал плечами. "Надо было спросить "КАК вы ее любите?".