И вот, очутившись в темноте на кухне, отец Дионисий естественно устремился в комнату. Толкнул дверь. Резко толкнул, как-то лихо, борзо… А ведь сам часто говорил вслух и в то же время как бы себе самому: “Три правила есть, Дионисий: не борзись перед Богом, не борзись пред людьми, не борзись перед собой”. А тут, выходит, именно, что перед собой и заборзился. И что же? Произошло нечто ужасное: шум, грохот, ветер что ли крышу с дома рвет, — он даже не вполне сразу сообразил, что именно, но факт: на него сверху с шумом обрушилось ведро воды… Мокрый, испуганный, не успевший опомниться, он машинально шагнул в сторону и тут почувствовал под ногой мелкий округлый предмет, шарик какой-то или гайку, что ли, и раздалось нечто вроде взрыва, да нет, взрыв, а что же еще? На пистон, что ли, он на какой наступил? Боже, что творится! Вскрикнув и не понимая, что происходит, он ринулся вперед, но тут же вляпался во что-то густое, поскользнулся и растянулся по полу, шапка долой, с мокрой собачьей искусственной шубки вода ручьем. Весь пол, оказалось, был полит каким-то растительным, касторовым, машинным, что ли, маслом, рыбьим, что ли жиром, гадостью какой-то густой, прилипчивой.

— Валентина! — закричал отец Дионисий не своим голосом, пытаясь подняться и продолжая скользить, — что это за казни египетские? Что за мура?

— Еще и не так получишь, только сунься! — неожиданно услышал он из соседней комнаты.

— Я хочу только забрать свое, — жалобно затянул Дионисий, с отвращением ощупывая свои мокрые, покрытые жиром брюки.

— Твоего здесь ничего нет, проходимец! — ответил ему железный голос. — Вот как я тебя сейчас... крестным знамением, нехристь! Попляшешь тут! А кроме того — у меня горячая кочерга!

— Ну это же я, иеродьякон Дионисий! — простонал он.

— Говори, говори, — неумолимо ответила Валентина. — Сдам тебя с поличным. В другом месте будешь доказывать, что да как. Даже бес может принимать образ ангела светла, — назидательно прибавила она. — И братану скажи, чтоб проваливал отсюда, а то у меня и на него найдется управа. Ловушка захлопнулась. Я все теперь про тебя знаю.

Отец Дионисий, который в тяжелых думах о своем блокноте с помыслами совершенно забыл о встрече освободившегося уголовника с братаном, опешил.

“Все, прочитала-таки дневник, — содрогнулся он. — Но кого она имеет в виду под братаном? Лазаря, что ли?”

Но и Валентина, которая слишком хорошо усвоила, что в дом должен нагрянуть разбойник с шайкой, и потому приготовила им встречу, приладив над дверью это злополучное ведро с водой, кроме того запихнув несколько спичечных головок в гайку и закрутив ее крепко-накрепко; и помимо всего этого еще и поставив на пол большущий жостовский поднос, в который налила соевого масла, даже и не могла предположить теперь какой-то иной вариант, кроме начавшегося наступления вражьей силы. К тому же она долго сидела в темноте и выжидала, поглядывая в окно, пока не увидела, как этот, в разбойничьем отрепье, в валенках и дикой ушанке, шатаясь, карабкается на холм — ушанка падает, сам соскальзывает, наверное, пьяный, глаза в темноте горят. И вот он теперь тут — нате вам, пытается зубы заговорить, прикидывается Бог знает кем, монахом… Дальнейший план у нее был такой — оставить его здесь, в темноте и ужасе, а самой тем временем выскочить из другой двери на улицу и кликнуть милицию — благо соседка Эльвира в случае чего предлагала ей воспользоваться ее телефоном. Надо было только задержать этого пахана в доме.

— Да это же нехорошо, взорвался он. — Это же чужие тайны! Это же все по ошибке.

— Да уж, большая ошибка — шляться ночами по чужим домам, — воинственно откликнулась она. — А тайны твои — это уж как пить дать, дело нехитрое. — Она напряглась, силясь вспомнить подходящую цитату. — Как говорится, “зачал грех и родил беззаконие”, ясное дело: все эти секреты теперь у меня в кулаке.

— Что значит зачал? Как это в кулаке?! Да это же какое бесстыдство! — возмутился отец Дионисий, даже дыхание у него перехватило. “Тра-тра-трам-тарарам!” — загрохотал ветер по крыше, вторя ему. Наконец он вылез из масляной лужи и, добравшись до стула в углу, уселся на него.

— Еще и возмущается! Все тайное становится явным! А вот я тебя за ушко да на солнышко!

Дионисий пригорюнился: вон, как ее разобрало, ясное дело — прочитала она все его помыслы, горит мщением, готовится к шантажу. Правду говорят: месть женщины страшна.

В доме водворилась полная тишина. Валентина, ступая на цыпочках, вышла в предбанник, накинула телогрейку и мохнатую шапку, сжала в руке кочергу, рывком отодвинула щеколду, распахнула дверь, от которой до калитки оставалось два прыжка и вдруг — чуть ли не нос к носу столкнулась со страшным бандитом в черных очках.

Она издала нечленораздельный вопль, дала обратный ход, захлопнула дверь и, привалившись ней всем телом, уже дрожащими руками заперла щеколду.

Тем временем Мурманск, обещавший поглядывать за моим имением, решил по дороге домой подрулить к нему. Брать ледяной холм было бессмысленно, поэтому он сделал крюк и подкатил, было, с другой стороны — то есть прямехонько от военной части, да по дороге завяз в снегу. Решил пройти через мой сад к Эльвире и тем сразу убить двух зайцев — глянуть, все ли у меня тихо-спокойно, а заодно и выпросить у Эльвиры лопату. Дом был погружен в темноту, и он уже, было, обогнул его, устремляясь к Эльвириной калитке, как вдруг его внимание привлекло то, что дверь была приотворена и там — прямо между дверью и косяком — чернела огромная человеческая нога в черном валенке. Он повернулся к странному виденью всем телом, и в этот момент раздался щелчок захлопнувшегося замка.

— Та-ак! — сказал Мурманск. — Ну, гад, теперь ты попался! Капкан защелкнулся. Теперь не уйдешь!

И встал около двери на карауле. Хотел было, впрочем, юркнуть к Эльвире и дать ей знак, чтобы она позвонила в милицию, однако вдруг из глубины дома раздался страшный грохот, а потом и взрыв. И он решил не оставлять своего поста.

В это самое время весьма довольный монах Лазарь возвращался от своего крестника. Надо сказать, что это как раз был день ангела нашего Лазаря: день Василия Великого, а он до монашества был Васей. Вот крестник и уважил его, подарив на именины импортную рыболовную сеть. Потому что Лазарь был заядлый рыбак, и его друзья по монастырю даже усматривали в этой страсти некую для него пагубу — все время терпел он урон от семейства рыб: то какой-то рыбий глист в нем поселился, и Лазарь взял манеру травить его жгучими индийскими и мексиканскими приправами, приговаривая: “Погибай, гад!”, то однажды он подавился рыбьей костью, то так проколол плавником руку, что началось нагноение. Но такие бедствия нисколько не ослабляли в нем пыл рыбака. Напротив, с превеликим удовольствием цитировал он слова Евангелия: “Идем рыбы ловити!”

Вот и возвращался он в прекраснейшем святочно-именинном настроении, утешившись с крестником веселящими сердце человека напитками и с восхищением ощупывая подарок, который они с крестником успели уже размотать во всю ширь, а теперь лишь наскоро свернули, чтобы не волочился. Идти предстояло через весь город, поэтому он перекинул полы подрясника на плечи, а сверху надел черное длинное пальто, замотал лицо шарфом, надвинул на лоб осеннюю кепку, да еще для вящей маскировки надел — это в кромешной-то темноте! — темные же очки. Ну что монаху светиться на ночной улице, а? И вот в таком веселом настроении и загадочном виде он и устремлялся всей душой в родной монастырь. Однако подумал — нет ли там какого нападения на дом? Когда он еще в город выберется, а присмотреть за моим имуществом обещал. К тому же это ему почти совсем по пути. Недолго думая, он и свернул с прямой дороги и зашагал к дому. Обогнул чью-то завязшую на безлюдной улице в вековых снегах машину и устремился к калитке.

Первое, что ему не понравилось, так это то, что на чистом снегу обозначились свежие следы. Мужские следы. Огромные следы. Много следов! Второе, что его поразило: из боковой двери, которая никогда зимой не открывалась, вдруг чуть ли не прямо на него выпрыгнула большая фигура в телогрейке и меховой шапке да еще и с кочергой и, завопив истошно на все улицу, вломилась обратно, со скрежетом запирая засов. На крик из-за дома выскочил здоровенный красномордый мужик и попер прямо на Лазаря. Лазарь выкинул вперед руку с рыболовецкой сетью и попросил: