– А если не нахожу?

– Как – не находишь? – переспросил он, начиная сердиться. – Мы, по-моему, знакомы довольно давно. Что ж, ты не замечал во мне никогда никаких изъянов, ни од­ной дурной черты?

– Как-то не замечал, – признался я. – Нет...

– Значит, по-твоему, у меня нет пороков? – спросил он раздраженно. – Так, что ли, ты считаешь? Довольно странно! Надо, Володя, развивать наблюдательность.

– Конечно, надо, – согласился я. – И потом, ведь мы с тобой еще недавно дружим. Так что, возможно, я еще разгляжу в тебе и недостатки, и слабости, и пороки, – добавил я обнадеживающе.

Конечно, со стороны наш разговор выглядел бы очень странным. И мне самому, когда перед сном я вспомнил о нем, он тоже показался немного диковинным.

Правда, скоро я привык к Роме. Много позже – по­нял его. А пока что мне приходилось трудно...

Рома воспитывал свой характер с великим нетерпени­ем. Он развивал проницательность, тренировал наблюда­тельность и с застенчивой беспощадностью открывал во мне всё новые изъяны. Казалось, он видел меня насквозь.

Но главное – он требовал ответной беспощадности. В этом было все дело! Ибо оттого ли, что я был худшим психологом, чем Рома, или потому, что у него было куда меньше недостатков, чем у меня, – так или иначе, я очень редко отвечал ему «взаимностью». Как-то, правда, я ска­зал Роме, что у него неприятная манера насвистывать, слушая собеседника (действительно так бывало несколь­ко раз, когда я ему о чем-либо рассказывал), но, едва я сделал это критическое замечание, он сейчас же извлек из него урок. И больше не насвистывал, слушая меня, ни разу. А других дурных привычек я у него не обнаружи­вал... Это сердило его:

– За полторы недели я открыл в тебе, Володька, на­верно, десяток – не меньше! – отрицательных черт. А ты – просто смешно! – один раз сделал мне толковое замечание...

Так развивались наши необычные отношения. Меня тяготило лишь то, что я не оправдываю Роминых надежд. Я вспоминал, как бывшие друзья Ромы говорили, что он предъявляет к дружбе невозможные требования. Неуже­ли это были те самые требования, которых не выдержи­ваю я? И может ли быть, что мы раздружимся оттого, что я не нахожу в нем изъянов? Ведь обычно-то расходятся, наоборот, оттого, что находят их друг в друге!

Довольно часто я задавал себе эти вопросы. А Рома тем временем не дремал. Его проницательность не при­туплялась и не знала устали. Стоило мне, между прочим, вскользь упомянуть как-то о Зине Комаровой, и он сейчас же сказал:

– Надо будет пригласить ее к нам в школу. Я уже думал об этом, а потом из головы вылетело. Пусть рас­скажет, как работала над последними ролями. Ребятам будет интересно, а?

– Пожалуй, – ответил я, изо всех сил стараясь рас­сеянно глядеть по сторонам.

– На днях зайду в театр и приглашу ее. Это ты мне удачно напомнил. Кого бы, Володька, взять с собой, чтоб, так сказать, делегация была?

– Кого-нибудь, – ответил я и зевнул. Это был нату­ральный, непритворный, протяжный зевок. И какой свое­временный! Какую подлинность придал он моему лени­вому «кого-нибудь»!

Но, едва я закрыл рот, Рома рассмеялся.

– Не темни, брат, – сказал он, – не к чему. Ты со мной и пойдешь. Или откажешься?

День, когда мы с Ромой отправились в театр к Зине Комаровой, по многим причинам запомнился мне на­всегда.

IV

Идя в дирекцию театра по длинному и узкому коридо­ру, мы встретили попа в рясе и незагримированного муж­чину с галстуком-бабочкой. Оба с удивлением на нас посмотрели. Не будь рядом Ромы, мне стало бы не по себе. Теперь же я спокойно и бегло их оглядел.

Когда Рома был рядом, я не робел. Боязнь попасть в неловкое положение, которая одолевала меня то и дело, совершенно исчезала. Это было очень ново и приятно. Вскользь я уже замечал это за собой. Но сейчас, приближаясь по толстому ковру к столу секретаря дирекции, я испытывал особенное, осознанное удовольствие оттого, что чувствую себя так свободно в положении, в котором один краснел бы и немел.

– Нам нужно повидать артистку Комарову. Она в театре, кажется? – осведомился Рома у пожилой седово­лосой секретарши.

– По-моему, да, – ответила та. – Если вы посидите в коридоре на диванчике, она непременно пройдет мимо вас. Вы Комарову в лицо-то знаете? Раньше ли, позже ли, она, как соберется уходить, пройдет мимо вас.

– Мне случалось встречаться с Комаровой на не­скольких конференциях, – отвечал Рома, – а мой това­рищ видел ее только на сцене. Но, к сожалению, мы не располагаем временем. В семь в райкоме начнется сове­щание, и я не хотел бы на него опаздывать. Поэтому...

Со словами «одну минутку, товарищи» секретарша сняла трубку и по внутреннему телефону попросила Зину Комарову (она назвала ее Зиночкой) зайти в дирекцию.

Через минуту вошла Зина Комарова. Я впервые видел ее так близко. Если она шла навстречу по улице, я всегда отводил глаза, когда она оказывалась совсем рядом. Сей­час, пока Рома от лица школы приглашал ее к нам на вечер, я смотрел на нее без стеснения.

На Зине Комаровой была голубая шелковая косынка с изображением карты Польши. Это была очень подроб­ная карта – на ней обозначались не только крупные го­рода, но и маленькие. Такой косынки я еще не видел ни на ком. Она вполне могла служить учебным пособием. И промышленный центр Лодзь на круглом плече Зины Комаровой вдруг напомнил мне, как я в прошлом году «плавал» на уроке экономической географии...

Но необыкновенная географическая косынка удивила меня на Зине Комаровой гораздо меньше, чем обыкновен­ные вещи: блузка такая, как у нашей соседки, туфли, как у моей тетки. Было очень странно, что у Зины Комаровой может быть что-то такое же, как у обычных людей, не причастных ни к театру, ни к кино, ни к славе. Не значи­ло ли это, что мы живем в одном и том же мире?!

Зина Комарова держалась очень просто. Она сразу согласилась прийти в нашу школу, спросила, бываем ли мы в соседней – оказалось, что она кончала соседнюю пять лет назад, – а на вопрос Ромы, какое у нее отчество, ответила:

– Николаевна. Но можете, если хотите, называть меня просто по имени – не настолько уж я старше.

К слову, Зина Комарова рассказала, что пошла в пер­вый класс, когда ей было шесть с половиной лет (мы с Ромой пошли в семь с половиной). Тут же она со смехом вспомнила, как трудно давалась ей геометрия: однажды, не в силах доказать, что два треугольника равны, она да­же попросила математика поверить ей на слово...

У ограды нашей школы мы расстались, и Зина Ко­марова дружески помахала нам вслед.

Я почувствовал такое воодушевление, какого не ис­пытывал никогда. Ведь Зина Комарова старше меня лишь на четыре года. Ведь через несколько месяцев я окончу школу. И стану взрослым человеком. И какое зна­чение будет иметь через два-три года то, что я немного моложе ее?!

– Очень хорошая девушка! – произнес Рома после паузы задумчивым тоном. Таким тоном произносят пер­вые слова после того, как закрылся занавес, еще не по­кинув мира пьесы, еще оставаясь на своем месте, хотя за­навес больше не откроется. – Ну что ж, Володя, по домам, а? – спросил он тут же совсем по-иному, как бы окунаясь в забытую было обычную жизнь, которая – хотим ли, не хотим ли – нас окружает.

Вернемся из мира театра в свой мир?.. Но ведь мы видели Зину Комарову не в пьесе!

– Рома, ведь...

– Ты сейчас, по-моему, в мечтах на такую вышину забрался... Да? – спросил он негромко и как бы вызывая меня на откровенность.

– А правда, слушай-ка, – сказал я. – Нет, серьезно, я думаю, так может получиться... – Все-таки было трудно сказать вслух, чтоможет получиться; Рома смотрел на меня неотрывно. – Года через два-три я уже не буду – верно же? – в ее глазах мальчиком. И тогда...

– В чьих это – «в ее глазах»? – осведомился Рома, как экзаменатор, понимающий, о чем идет речь, но все-таки требующий, чтоб ученик выражался более четко.