Учительница горячо пожимала руки родителям, гладила по головкам девочек, поправляя им прически. Элиза вздохнула с облегчением.
Но когда они сели за парту, Приска шепнула ей:
– Мне не нравятся ее руки. Даже не знаю, как объяснить… Ты как следует их разглядела? Они белые и мягкие, будто без костей. Погладила – как змея проползла.
Элизе нечего было на это сказать, потому что ее учительница не погладила. Ее она, нагнувшись, поцеловала в лоб, оставив на нем яркий пунцовый след. Элиза решила, что поцелуем удостоили только ее за то, что она сирота. Наверное, учительница узнала это из табеля или классного журнала. Наверное, там написано: Маффеи Элиза Лукреция Мария, отец – покойный Джованни, мать – покойная Гардениго Изабелла.
Родители Элизы погибли во время бомбардировки, когда их первой и единственной дочери было два года. Сама Элиза спаслась, потому что была не с ними, а в эвакуации в деревне вместе со своей тетей и бабушкой Мариуччей. Но она не осталась на свете одна-одинешенька, как героини слезливых романов, которые так нравятся Розальбе. Наоборот, у нее была куча родственников, которые перессорились из-за того, кто возьмет ее к себе. Ожесточеннее всех спорили две бабушки.
Бабушка по материнской линии, Лукреция Гардениго, настаивала, что у нее девочке будет лучше, потому что она живет на вилле с садом, тремя горничными и шофером. Бабушка по отцу, Мариучча Маффеи, говорила, что раз «ребята» доверили ей малышку на время эвакуации, значит, они считали, что она лучше всех справится с ее воспитанием.
В конце концов они так и не смогли договориться и решили довериться судьбе: дядя Леопольдо предложил дедушке Анастазио срезаться в кости. Победивший забирал Элизу. Как мы видели, судьба решила спор в пользу семьи бабушки Мариуччи, и Элиза осталась жить с ней, старой няней Изолиной и тремя дядями: Казимиро, Леопольдо и Бальдассаре, братьями ее отца. Когда на дядю Леопольдо находило настроение телячьих нежностей, он сажал Элизу на колени, целовал ее за ушком и говорил:
– Ты моя, и только моя. Это я выиграл тебя в кости, и пусть только кто-нибудь попробует отыграться!
Глава шестая,
в которой на сцену выходят две новые ученицы
Все родители ушли. Девочки расселись за парты, заняв свои обычные места.
И тут, за несколько секунд до звонка, в класс робко зашли две новые ученицы. Все сразу поняли, что они из тех бедных девочек, что живут в старом квартале у рынка или на окраине, где город сливается с деревней. И не только по синим выцветшим бантам на шее вместо розовых в голубой горошек, как требовала синьора Сфорца.
Месяц назад бабушка Мариучча вызвала портниху сшить Элизе пару новых школьных платьев – за лето она вытянулась на четыре сантиметра! – и, как обычно, принялась причитать:
– Почему обязательно черная форма? У меня сердце сжимается, когда она выходит на улицу вся в черном, как сиротка из приюта.
Элиза не раз видела этих сироток в их черных накидках – они часто сопровождали похоронные процессии. Сиротки пели на латыни и казались очень грустными. Но стоило опекавшей их монахине отвернуться, как они начинали хихикать, строить рожи, пихаться и толкаться, а если замечали, что Элиза на них смотрит, показывали ей язык. Элиза частенько задумывалась о том, как так получилось, что никто из родственников не добился чести взять их к себе. Может, они играли в кости с приютом, и монахини всегда выигрывали.
А дядя Бальдассаре, когда бабушка сетовала на цвет фартука, всегда заступался за эту спартанскую школьную форму:
– В ней все мальчики и девочки выглядят одинаково. И не видна разница между богатыми в красивой и модной одежде и бедными в лохмотьях. Форма скрывает все различия и не может породить зависть и соперничество. Мы же столько боролись за бесплатное и обязательное образование; и вот, начальная школа – единая, одинаковая для всех… Школьная форма – это символ равенства, и мы должны им гордиться!
И ничего этот дядя Бальдассаре не понимает, подумала в тот день Элиза, глядя на двух новеньких. И она, и ее подруги способны с ходу распознать бедную девочку по тысяче других деталей.
Не говоря уже о том, что форменные платья могут быть очень даже разными. В таких, например, как у Звевы Лопез и Эстер Панаро, хоть на бал отправляйся: блестящие, со сборчатым подолом, складками и воланами, с накрахмаленным кружевным воротничком и чистым платком в кармашке. А бывают потертые, заштопанные с оторванными карманами и твердым холодным целлулоидным воротничком, который можно не стирать, а просто почистить ластиком. К тому же бедные девочки всегда носят одно-единственное платье, а у остальных по два, а то и по три на смену, да еще разного фасона.
А прическа: сразу видно, что их волос никогда не касалась рука парикмахера. Чистые волосы для них вообще большая редкость, обычно они замусоленные, спутанные, покрытые коркой грязи. А под фартуком сползающие штопаные чулки и ботинки из пожертвований школьного попечительского совета – из твердой, как картон, искусственной кожи, прибитой к подошвам уродскими металлическими гвоздями.
Еще они неприятно пахли, много и заразительно ругались и лучше всех прыгали через скакалку и играли в вышибалы. А еще обычно бедные девочки и мальчики остаются на второй год. Вот Аннина Демуро училась с ними в первом классе, но потом ее два раза оставляли на второй год, и в этом году она должна была снова идти во второй класс: такая худая и высокая среди всех этих девчушек, которые только-только научились писать.
Глава седьмая,
в которой учительница ведет себя странно
Две новенькие тоже были второгодницами. В прошлом году их видели в коридоре с 4 «В». Видимо, теперь их определили к ним в класс «Г», потому что он самый маленький из четвертых и у них всегда есть пустые парты.
Несколько Кроликов приветливо улыбнулись. Но девочки не смогли войти в класс, потому что учительница остановила их на пороге:
– А вы что тут делаете?
– Нам в канцелярии сказали идти в 4 «Г».
– Глупости. Вы перепутали класс.
Девочка повыше робко повторила:
– Но в канцелярии сказали «Г»!
Тут синьора Сфорца совсем взбесилась:
– Не смей мне перечить, грубиянка! Если я сказала, что вы перепутали, значит, так и есть!
– Но…
– Никаких «но»! Ты, что, слов не понимаешь? Сразу видно, второгодница!
Остальные девочки внимательно слушали, а Приска уже вся извертелась за партой. Учительница позвала служителя, который заглянул в свои бумажки и сказал:
– Все правильно. Эти две девочки записаны в 4 «Г».
– Но это невозможно! – кричала учительница, – пойдите уточните в канцелярии. Мне обещали…
– Извините! – вскочила Марчелла Озио, которая сидела на первой парте в ряду Кроликов, ближе всего к двери. – Простите, синьора Сфорца, может, вы спросите, как их зовут, и проверите, записаны ли они в журнале?
Девочек звали Гудзон Аделаиде и Реповик Иоланда. И их имена были в журнале. Учительница побледнела.
– Так. А почему же у вас тогда нету розовых бантов в голубой горошек? – злобно спросила она.
– В галантерее их не осталось… – пробормотала Гудзон Аделаиде.
– Надо было раньше думать, – отрезала учительница.
Девочки пожали плечами.
– Отлично. Сделайте мне одолжение: отправляйтесь домой, и чтоб духу вашего здесь не было, пока не достанете форменный бант! Вон!
Иоланда и Аделаиде понуро пошли к лестнице.
Приска вертелась за партой, как угорь на сковородке.
– Послушай, как бьется мое сердце! – прошептала она, схватив Элизу за руку и прижав ее к груди. – Оно вот-вот разорвется.
БУМ-БУМ-БУМ.
– Не пугай меня! – взмолилась Элиза. Она прекрасно знала, что добром это не кончится – Приска не выносила несправедливости.
