С этими мыслями он и вошел в кабинет № 319. Все в нем было как прежде: рабочий стол, приставной к нему столик с телефонами, настольная лампа, пишущая машинка «Эрика», большой двустворчатый сейф, тумбочка с графином и стаканами для воды, на столе тумблер для включения табло, извещавшего об идущей в кабинете работе.

Как обычно, Духанин поинтересовался у Полякова, выходил ли он утром на прогулку, как чувствует себя, и только после этого начал допрос:

— Итак, со вчерашнего вечера у нас остался без ответа один из главных вопросов: почему советский генерал пошел добровольно на сотрудничество с американской разведкой? Что могло его подтолкнуть к этому? Ведь ни один здравомыслящий человек не стал бы рисковать карьерой в свои сорок лет, занимая уже тогда престижную должность заместителя резидента. Да не в какой-нибудь Эфиопии или Гондурасе, а в самих Соединенных Штатах Америки.

Поляков глубоко вздохнул, посмотрел напряженно на следователя и произнес тихо, словно спрашивая самого себя:

— С чего же мне начать, Александр Сергеевич?

— Начните с Нью-Йорка конца тысяча девятьсот шестьдесят первого года, — подсказал ему следователь.

Напряжение покинуло Полякова, он почувствовал себя в эту минуту легко и свободно.

— Если говорить честно, — начал он, — то я сознательно перешел на сторону американцев…

— И в силу каких же причин вы перешли на их сторону? — перебил его Духанин.

— Причин несколько…

— А может быть, все же одна — материальная, как у всех тех предателей, которых мне доводилось допрашивать? Доллары для них были магнитом, притягивающим к себе непреодолимой силой.

Поляков обвел следователя критическим взглядом и, досадливо поморщившись, начал спокойно рассказывать:

— Я пошел на сотрудничество с американцами только по политическим мотивам. Я их тогда предупредил, что мне не нужны доллары. А сказал я так потому, что не хотелось быть зависимым от них. Мне хотелось все делать так, как я считаю нужным. Если и приходилось брать у них наличными, то общая сумма не превышала моего месячного жалованья. Большие деньги — вещь опасная, в нашем деле они всегда жгут карманы, и потому я всегда тратил их как можно скорее. Сорить ими было нельзя, иначе можно было легко попасть под подозрение и навредить самому себе. Да и тратить их самому было опасно, поэтому, чтобы не привлекать к себе внимания сослуживцев и контрразведки резидентур КГБ, я составлял список всего того, что мне нравилось, что хотелось иметь и без чего, казалось, я никак не должен был возвращаться из загранкомандировок. Потом этот список я передавал американцам…

— Выходит дело, что они были вашими опекунами и расплачивались за все ваши покупки? А деньги за них вы, очевидно, не возвращали им?

— Да, конечно.

— Образно говоря, это были ваши бартерные сделки с американцами и являлись они хорошим прикрытием материальной заинтересованности в сотрудничестве с ФБР и ЦРУ.

— Не совсем так. Я же говорил вам, что у меня были только политические мотивы.

— А это как понимать?

— Очень просто. У каждого человека есть и должна быть свобода выбора. Первая командировка в США убедила меня, что надо стремиться жить хорошо, невзирая на идеологические установки нашей партии и правительства. И если раньше Америка была главным противником для меня, как разведчика, то потом, когда я пожил там и увидел, какими большими темпами развивается эта страна и насколько комфортнее в ней жить, мое сознание вступило в противоречие с советской реальностью. Мои взгляды на идеологию пошатнулись. Я все глубже задумывался, как долго буду еще заставлять себя жить той жизнью, какая была в нашей стране. Только во второй командировке в США я окончательно понял, что моя задача — впредь не вредить Америке.

Тут Поляков взглянул на следователя, на лице которого ничего не читалось.

— Согласитесь, Александр Сергеевич, — решил он продолжить, — что каждый человек мечтает жить красиво. Но надежду на такую жизнь в нашей стране никогда не давали. И только поэтому я решился вырваться из того унизительного состояния, когда из нас пытались сделать простых пешек и безликих людишек…

— Поясните, пожалуйста, кто пытался сделать из вас пешку? — остановил его Духанин.

— Известное дело, кто! Верхушка советской власти и безраздельно господствовавшая в нашем обществе родная коммунистическая партия. Вернее, ее Политбюро, которое, как и Совет Министров, возглавлял тогда Никита Сергеевич Хрущев.

И Поляков начал разносить Хрущева на все корки за его маразматические лозунги о «коммунизме не за горами», за призывы «догнать и перегнать Америку». За антисталинский доклад на XX съезде КПСС «О культе личности и его последствиях». За то, что на этом съезде Хрущев обрушился на Сталина с грубыми нападками, принижал его положительные деяния и свалил всю ответственность за репрессии на него. Что из-за авантюрного доклада Хрущева на том съезде произошел раскол в международном коммунистическом движении и социалистическом лагере. Что это по его вине углубились разногласия с Китаем, которые дошли до ссоры и переросли в вооруженный конфликт.

— И если уж говорить о мотивах принятого мною решения об идейно-политической поддержке американцев, то это никак не измена Родине, — продолжал свой монолог Поляков. — И хотел бы еще подчеркнуть, что толчком к этому послужило и поведение Хрущева во время его известного визита в США, где мне тогда довелось воочию пообщаться с ним. Личное наблюдение за поведением Хрущева на сессии Генеральной Ассамблеи ООН произвело на меня удручающее впечатление. Я не представляю, как партия великой державы могла доверить управление страной такому ограниченному человеку, который не понимал реальности происходящего, был способен ввергнуть наше государство в любую политическую авантюру. Мне казалось, что Хрущев недооценивал тогда США как экономическую и военную силу. Неспособность США победно завершить свои военные действия в Корее и как-то отреагировать на события в Венгрии Хрущев посчитал политической слабостью Америки. Исходя из этого, я полагал, что предотвратить военные авантюры со стороны такого необузданного политика, как Хрущев, может только сильный противник в лице США. И потому я решил довести через американских коллег политические взгляды по вопросам войны и мира до руководства США.

Я знал, на что иду, понимал, что преувеличиваю свои возможности, но ничего не мог с собой поделать. Решил пожертвовать собой, хорошо понимая, как это может отразиться на моей семье, которую я горячо люблю. Но особенно потрясли меня события в Венгрии, Польше и Берлинский кризис, я имею в виду строительство стены. Наши действия, по моим убеждениям, не соответствовали тогда ленинской идее о праве наций на самоопределение и могли спровоцировать большую войну. На встрече с советским партийным активом в Нью-Йорке Хрущев открыто заявил, что только дураки могут верить в мирное сосуществование антагонистических систем. Что мы дадим существовать капитализму только до той поры, пока сможем задушить его. Цитирую, конечно, не дословно, так как эту тему он развивал пространно, обвиняя работников МИДа в мягкотелости и аполитичности. Такое высказывание Хрущева носило явно выраженный агрессивный характер. После этого мне очень хотелось ускорить вступление в контакт со спецслужбами США, чтобы, повторяю, довести до сведения политического руководства США, как понимает проблему «мирного сосуществования» первый коммунист мира. С того времени я убедился, что Советский Союз стал более вероятным источником гонки вооружений и возможным источником новой войны между США и СССР. Как человек, связанный с разведкой ядерного потенциала Америки и ее ядерного оружия, я отчетливо представлял себе, к каким неисчислимым жертвам мирного населения может привести подобная политика нашего лидера…

Генерал сделал паузу и вопрошающим взглядом посмотрел на Духанина, ожидая его мнения. Но следователь молчал. И Поляков вынужден был продолжить свои показания:

— Я, Александр Сергеевич, внимательно изучал все случаи вступления США в войну и не нашел в их истории ни одного факта вхождения в военные конфликты без обсуждения этого вопроса в конгрессе. Сама система государственного устройства и правления страной не позволяла сделать это. Появление же стратегических ракет в СССР я считал возможной подготовкой к развязыванию внезапного нападения на США. А стремление Америки увеличить свою военную мощь расценивал как создание средств устрашения и предотвращения развязывания очередной мировой войны. По долгу службы в представительстве СССР при ООН я занимался, повторяю, вопросами оценки и сопоставления ядерных потенциалов СССР — США. И ответственно заявляю вам, что к тому времени было заметное отставание американцев как в ударной силе ядерного оружия, так и в средствах его доставки. Поэтому во имя сохранения мира я и пришел к решению сообщить об этом американцам и предупредить их о военных авантюрах Хрущева…