— Прошу чуть помедленнее, — прервал его Джон, делая записи фамилий для подстраховки подслушивающего устройства.

— О'кей, — согласился Топхэт. — Записывайте. Полежаев Алексей Петрович. Прохоров Василий Иванович. Генералы Скляров Иван Андреевич и Сараев Илья Михайлович. Оба были резидентами ГРУ. Герои Советского Союза Кучумов Александр Михайлович и Рыжков Иван Егорович. Павлов Анатолий Георгиевич. Гульев Леонид Александрович. Егоров Иван Дмитриевич. Жемчужников Юрий Степанович. Мартынов Михаил Григорьевич…

— Если можно, прошу еще чуть медленнее, — снова прервал Джон, не успевавший записывать фамилии, имена и отчества советских разведчиков.

— А почему только вы записываете? — удивился Поляков. — Пусть и Дэвид это делает. Он должен тоже вести запись через одну фамилию. И, пожалуйста, не перебивайте меня, иначе я собьюсь с перечисления фамилий и начну повторяться или, не дай бог, пропущу кого-то, — сердито проворчал он.

После этого Поляков попытался вспомнить, кого он еще не назвал, но. так и не вспомнив, сказал:

— Теперь записывайте фамилии сотрудников внешней разведки КГБ, с которыми мне довелось работать в одни и те же годы. Я, правда, не всех помню по именам и отчествам.

— Это не так важно, — успокоил его Джон Мори. — Главное для нас — фамилии ваших разведчиков.

— Ну тогда пишите. Киреев Анатолий Тихонович. Иванов Борис Николаевич. Косов Николай… Крестников… Лысов… Багричев… Брыкин Олег… Капустин… Глущенко… Рассадин… Букатый Борис…

В течение целого часа Поляков продолжал сдавать ЦРУ советских разведчиков. То забывая, то припоминая, он назвал 47 фамилий.

— Других разведчиков из Комитета госбезопасности я знал только в лицо. Если у вас есть их фотографии, то я могу указать, кто из них работал под «крышей» посольства…

Поляков, конечно, понимал, как он рискует, выдавая своих коллег по разведывательному цеху.

Не ожидавшие такого большого улова в раскрытии сотрудников советской разведки, американцы на радостях крепко пожали ему руку.

— У вас, мистер Поляков, прекрасная память! — похвалил Джон и, взяв лежавшую на столе пачку долларов, насильно сунул ее в карман новоиспеченного агента.

На этот раз Поляков не стал отказываться от денег, восприняв «заработанные» им «тридцать сребреников» как должное.

— А на следующей встрече, — продолжал Джон, — мы хотели бы получить от вас сведения о завербованных вашей разведкой американцах и о тех из них, кто находится на вербовочном крючке у подчиненных вам офицеров.

Именно с того дня, 26 ноября 1961 года, и начался предательский путь Полякова. Ни по земным, ни по небесным законам этот путь никогда не заканчивался благополучно для предателя.

Прослушав запись беседы с советским военным разведчиком, начальник отдела ФБР полковник Нолан удивился: «Это какой же памятью надо обладать, чтобы вспомнить на одной явке так много имен и фамилий! Столь большого количества раскрытия установленных советских разведчиков наша служба никогда еще не получала! Надо немедленно сообщить об этом Гуверу и попросить его как-то поощрить Мэнли и Мори».

В тот же день Нолан доложил директору ФБР о небывалом успехе своих подчиненных. Гувер высказал сожаление, что ФБР вышло на Полякова слишком поздно — всего лишь за полгода до окончания его командировки в США.

— В оставшееся время до его отъезда надо поработать с ним более интенсивно, — заметил Гувер. — Для более надежной закрепленности наших отношений с ним советую предъявлять к нему повышенную жесткую требовательность. От него можно ожидать всего. Такие люди, как показывает практика, склонны потом к разрыву агентурных отношений по моральным соображениям. Поэтому ваша главная задача — выжать из него всю информацию об агентурной сети, в первую очередь о внедренных в нашу страну советских нелегалах. О результатах работы с Топхэтом прошу докладывать мне после каждой встречи с ним.

Нолан, кивнув, спросил:

— Может быть, нам стоит проинформировать мистера Даллеса о предстоящем отъезде Топхэта в Москву?

— Пока не надо. Ален Даллес из-за неудачного плана вторжения на Кубу, закончившегося, как вам известно, полным провалом, подал вчера рапорт о своей отставке. И она уже принята президентом Кеннеди. Новым директором ЦРУ назначен советник президента Джон Мак-Коун. Поэтому не будем пока торопиться с передачей ему этой информации. А как только мы поставим в известность Мак-Коуна о завербованном нами советском полковнике из разведки, то эти сведения непременно дойдут до Тощего Джима. А тот начнет вставлять нам палки в колеса: будет утверждать, что Топхэт — это подстава советской разведки, что Топхэт — это двойник и тому подобное. Сообщим о нем в ЦРУ перед самым отъездом его в Москву, когда на руках у него будет пароходный билет. А пока нам надо самим получать идущую от него ценную информацию. И обязательно продолжайте изучать: не подстава ли он в самом деле? Полагаю, что многое должно проясниться на последующих двух-трех встречах, когда мы узнаем, назовет ли он нам нелегалов и тех, кто осуществляет с ними связь.

На другой день полковник Нолан пригласил к себе Джона Мори и Дэвида Мэнли и первым делом сообщил о положительной оценке Гувера проделанной ими работы с агентом Топхэтом.

— При этом мистер Гувер, — продолжал Нолан, — напомнил, что мы не должны обольщаться полученными от Топхэта ценными сведениями и обязательно должны перепроверять их. Не преминул он напомнить и о, возможно, проводимой операции КГБ по подставе нам советского разведчика. Впредь только вы, мистер Мори, будете поддерживать связь с Топхэтом. На встречах с ним старайтесь всегда улавливать те моменты, которые могут вызывать подозрения в том, что он не искренен с нами. С ним нужно держать ухо востро. Имейте это в виду на будущее, поскольку вам одному придется с ним работать.

Начальник отдела сделал паузу, обвел взглядом Мори и Мэнли, затем взял со стола кассету с записью беседы с Топхэтом и, подавая ее Джону, сказал:

— Рекомендую внимательно прослушать эту запись еще раз.

— С какой целью? — пожал плечами Мори. Начальник отдела, глядя на него в упор, спокойно ответил:

— У меня возникли подозрения, что Топхэт не совсем откровенен с нами. Поэтому мне хотелось бы, чтобы вы, прослушав запись беседы, тоже заметили бы это. И еще: я готов сейчас поделиться своими размышлениями по поводу возникших у меня, как и у мистера Гувера, опасений — не двойник ли он.

Не знаю, обратили вы внимание или нет, но Топхэт при объяснении причин измены своей Родине дал мне пищу для подозрений. Давайте обсудим это с вами…

Мори и Мэнли сидели опустив головы, не понимая, что могло вызвать опасения у директора ФБР и их шефа — начальника отдела.

— Больше всего меня удивило, — продолжал Нолан, — это то, что Топхэт отказывался взять у вас деньги. Это никак не характерно для советских перебежчиков и изменников Родины. Во-вторых, настораживает то, что он настойчиво прославлял вождя всех народов — Сталина. В-третьих, ему далеко не безразлично то, что творит с его страной и его народом правительство Никиты Хрущева и возглавляемая им Коммунистическая партия Советского Союза. И если Топхэт так уж глубоко переживает, что Хрущев кормит русский народ соевой колбасой и хлебом с отрубями, то возникает естественный вопрос: разве может стать предателем человек, который радеет о своем народе? Получается, что он — большой патриот?

Нолан, довольный изложением своих доводов, бросил на Мэнли вопросительный взгляд:

— А что ты, Дэвид, думаешь об этом?

— В душу ему, конечно, не залезешь, но я сомневаюсь, что он — патриот. Он же обличает советскую власть, ее правительство и внешнюю политику. А теперь, позвольте, я задам вам вопрос. Скажите, разве настоящий патриот пойдет на прямое предательство своих товарищей по работе? Топхэт выдал нам восьмерых шифровальщиков и сорок семь сотрудников разведки КГБ И ГРУ. Такого результативного источника информации у нас еще не было и вряд ли когда будет. Топхэт — это наш идеологический и политический единомышленник. И если вы считаете меня специалистом по Советскому Союзу, то прислушайтесь к моему мнению: от него будет нам большая польза. В этом я уверен на девяносто девять процентов.