— Это почему же? — удивился начальник управления кадров.

Заметив, что Поляков изменился в лице и стал вести себя как-то странно, сидел, словно на пружинах, Изотов, опасаясь, что его протеже может потерять контроль над своими эмоциями и тогда его уже не остановить от грубых выпадов, с загадочным выражением заговорил:

— Дмитрий Федорович, новость есть для тебя. Командованием принято вчера решение о переводе тебя в Военно-дипломатическую академию…

Никак не ожидавший услышать от Изотова такого убийственного для себя сообщения, Поляков вскочил со стула и, едва удерживаясь от резких выражений, закричал:

— А почему вопрос о моем переводе не был согласован лично со мной?

— Это уже не ко мне, — ответил Изотов.

— А к кому же тогда?

— К генералу армии Ивашутину.

Поляков сразу обмяк и опустился на стул. Пытаясь изобразить хладнокровие, он спросил, растягивая слова:

— И на какую же должность вы определили меня?

— Разумеется, на хорошую. На начальника третьего разведывательного факультета.

Поляков скорчил недовольную гримасу и, схватившись за голову, с трудом выдавил из себя:

— И чем же было вызвано такое решение?

— Необходимостью улучшения, вернее, повышения качественной подготовки военных разведчиков. Ты же у нас считаешься самым опытным разведчиком «в поле». Вот тебе и карты в руки, чтобы, как сказал Ивашутин, приблизить учебный процесс к практической работе.

— А не кажется ли вам, Сергей Иванович, что много несуразного в таком решении? Получается, что военной разведке уже не нужны опытные сотрудники для работы за границей?

Поляков смотрел на долго молчавшего кадровика так, словно хотел сказать, что нет такой тайны, которую он не знает, что во всем подлунном мире нет ничего такого, чего ему не положено знать. И, пережив вспышку злости, едва переведя дух, с расстановкой проговорил:

— Давайте не будем, Сергей Иванович, играть в кошки-мышки, вы же отправляете меня в академию на отсидку, как в «райскую группу», созданную при Генштабе.

Начальник управления кадров посуровел и, напустив на себя «государственный вид», сердито произнес:

— Нет, Дмитрий Федорович, это совсем не так. Ты остаешься в утвержденном списке резерва назначения на должности военного атташе и резидента разведки. Твоя служба в ГРУ по-прежнему безупречна, и потому я не сомневаюсь, что где-то года через два-три ты сможешь опять поехать на работу «в поле»… — И после небольшой паузы официальным тоном заключил: — Ничего больше сообщить вам не могу.

Возражать Полякову было нечего, и, пожав плечами, он неестественно громким голосом произнес:

— Что ж, надежда умирает последней. Но не потому, что она сильнее других. Просто ей больше других не хочется умирать…

Кто-кто, а Поляков, конечно, не хотел отрешаться от последней надежды. Для него этой надеждой, хоть слабой и зыбкой, в тот момент был генерал-лейтенант Изотов: он сказал то, что сняло с души камень и вернуло хоть какую-то опору в жизни. И именно за это бывший военный атташе в Индии поблагодарил своего покровителя:

— Спасибо, Сергей Иванович, вы успокоили меня немного… На самом деле было совсем не спокойно на душе у Полякова: он продолжал подозревать, что далеко не с той целью, о которой говорил Изотов, переводят его в Военно-дипломатическую академию. Считал, что после отстранения от основной оперативной работы уже невозможны в дальнейшем какие-либо загранкомандировки. Что все происходящее связано с чем-то другим. Но с чем именно, он никак не мог понять. Выдвигая разные версии, он все чаще приходил к выводу, что это могло быть связано с ослаблением его работы по американской линии или с незаметно подступившим предпенсионным возрастом. Но больше всего его беспокоила теперь мысль о том, как он — изменник Родины, предатель с двадцатидвухлетним стажем — начнет вдруг читать лекции курсантам академии да еще и убеждать их, что для советского разведчика понятия «долг», «честь» и «преданность Родине» имеют особую смысловую наполненность. Что интересы Родины для них превыше всего, что об этом разведчик должен помнить ежедневно, а в иных ситуациях и ежечасно.

Инициатива перевода Полякова в академию исходила от начальника ГРУ генерала армии Ивашутина. Когда обсуждался этот вопрос, то руководитель управления кадров высказал мнение, что, может быть, стоило повременить с переводом на преподавательскую работу, что Дмитрий Федорович не настолько еще стар — ему всего пятьдесят семь лет. Но генерал армии был неумолим. Ответив категорическим отказом, он обронил при этом загадочную фразу: «Со временем вы тоже поймете и придете к выводу о справедливости моего решения».

Для Ивашутина стало все ясным в отношении Полякова после того, когда на стол ему легла служебная записка Леонида Гульева, в которой доказывалась следующая версия: Поляков много лет работал и продолжает работать на ЦРУ. Записка начиналась с анализа и причин массовых провалов советских агентов-нелегалов и военных разведчиков, работавших в США. Далее в ней говорилось о том, что в процессе тщательного, не приемлющего никаких ошибок и просчетов изучения служебной деятельности нелегалов и выдворенных из Америки их операторов стало ясно, что только один человек мог знать и предать их — это Поляков.

Гульев смотрел на большую лобастую голову командира, на его почти не двигающийся по бумаге взгляд и понимал, что этого умудренного жизнью генерала не покидает ни на секунду внутреннее напряжение.

Закончив чтение служебной записки, начальник ГРУ тяжело вздохнул и, не глядя на ее автора, задумчиво уставился в окно. Потом, словно вспомнив о присутствии в кабинете Гульева, повернул к нему голову и тихо спросил:

— Кто-нибудь еще читал вашу докладную?