Как выяснил потом командир роты, это были части 10-й армии Западного фронта, куда и входил танковый полк с ротой капитана Паршина.

Ближе к рассвету началось шевеление, войска вытягивались в походные колонны, уходили вдоль реки вверх по течению: прошла команда переправляться по только что наведённой переправе.

Всю ночь капитан Паршин не терял времени даром, и теперь все командиры танков и члены экипажей имели табельное оружие пистолеты ТТ с двумя обоймами патронов к ним. Правда, пополнить боезапас танков так и не получилось, как не получилось и дозаправить сами машины. Даже напротив, остатки солярки, что ещё бултыхались в пришедшем с полигона топливозаправщике Петра Панова, пришлось раздать тракторным тягачам. И сейчас сам водитель бегал среди танкистов, жаловался всем:

– Какие хитрые эти трактористы с артиллеристами! Ты добудь соляру эту, как мы добыли; сохрани её, а потом и разбазаривай.

Несколько раз порывался подойти к командиру роты, но так и не осмелился, своё негодование высказывал экипажу Кольцова.

– Нет, ну вы посмотрите?! Они что, так на дурачка всю войну пройдут, знаю их, подлых. А когда стрелять придётся, вас, танкистов, попросят. Всё правильно! Боги войны! И какой дурак им такое имя дал? Вот уж точно головы не было у того человека.

– Охолонь, Петя, – Агафон сунул в руки Петру горсть сухарей. – Побереги нервы: они тебе пригодятся для разговора с Гитлером, когда мы его допрашивать станем.

К переправе подошли на рассвете. Сначала пошла тяжёлая артиллерия, за ней пристраивались танки капитана Паршина. И в это мгновение, когда первый трактор ещё не успел коснуться гусеницами того берега, заработали зенитки, что прикрывали переправу.

Откуда-то из – за леса на малой высоте появился первый немецкий бомбардировщик. Следом за ним с разных сторон с неба обрушивались несметное количество ревущих, стреляющих самолётов.

Взрывы один за другим слились в несмолкаемый, оглушающий грохот, поднимая в воздух то брёвна с переправы, то столбы воды с грязью, то оторванную от тягача пушку перевернуло в воздухе, будто фанерную; то колесо просвистела в непосредственной близости от танка младшего сержанта Кольцова.

Топливозаправщик Панова горел, сам водитель горящим факелом катался по земле.

Очередным взрывом окатило водой солдата, и вот уже он сидит на броне танка, уцепившись в скобу на башне рядом с Кузьмой, орёт в ухо:

– Стреляй, стреляй, мать твою так! У вас же пулемёты!

– Рассредоточиться! – раздалась в шлемофоне команда командира роты. – Огонь по воздушным целям!

Танк, взревев, сорвался с места, направился в густые заросли подлеска, подальше от переправы. Туда же выдвигались и другие экипажи, на ходу стреляя по самолётам.

Оттого ли, нет, но один за другим два самолёта задымили вдруг, махнув чёрными хвостами дыма, скрылись за лесом, и через мгновение оттуда раздались взрывы, взметнув навстречу взошедшему уже солнцу столб огня.

– Так их, так их, сволочей! – Петька Панов плясал на броне танка, даже несколько раз целовал его в холодную сталь. – Так их, так, грёба душу мать!

А сам уже стрелял из невесть где взятой винтовки по самолётам, сопровождая каждый выстрел страшными матерками.

По месту переправы бегал немолодой капитан, сгонял одиночных солдат, передавал такому же капитану с перевязанной головой, и тот строил их в три шеренги у подбитого артиллерийского тягача.

– В строй! Я сказал – в строй! – махал пистолетом перед носом Петра Панова, увидев, что тот никак не определиться, мечется среди танкистов.

– Куда его? – успел спросить командир взвода лейтенант Дроздов.

– На оборону переправы, да и другую переправу наводить надо, а они тут бегают… людей нет… – на ходу, не останавливаясь, отмахнулся от лейтенанта капитан.

– Прощайте, бра-а – атцы-ы! – успел ещё крикнуть Петька уже из строя, как раненый капитан уже дал команду:

– На – пра-а – во! – и сборная колонна направилась куда-то вдоль берега.

Не успели оправиться от первого налёта, как к переправе вновь направились немецкие самолёты. На этот раз два из них всё утюжили и утюжили то место, где стояла зенитная батарея, до тех пор, пока Кузьма не увидел, как разлеталось клочьями в стороны то, что только что было зенитками. Остальные снова принялись за переправу, но доставалось и танкистам, санитарным машинам, тракторным тягачам с пушками, что пытались уйти как можно дальше от этого страшного места, укрыться в лесочке, что находился недалеко.

– Командир, а патронов-то нет! – разъярённый стрелок-радист Павлик Назаров сидел на броне, матерился, махал сжатыми кулаками, орал куда-то вверх, туда, где безнаказанно проносились вражеские бомбардировщики. – Да что ж это такое? Да как же так, команди-и – ир?

Кузьма смотрел на подчинённого, и его самого распирало от осознания личного бессилия, от нахлынувших вдруг вопросов, на которые ни он сам, ни кто-то другой не могли дать объяснений, и потому самому снова хотелось тоже закричать, заорать благим матом в ответ на ту вакханалию, что творилась на его глазах.

Очередная бомба накрыла резерв командира роты во главе с лейтенантом Шкодиным. Политрук Замятин катался по земле, и вдруг затих, неестественно изогнувшись.

И танки горели. Их танки КВ горели! Горел командирский танк, который не успел выехать с огромной воронки на краю болота, застрял там, а сейчас горел. Из открытых люков в спешке выпрыгивали члены экипажа, бросались на землю, пытаясь сбить с себя огонь.

Не думая, Кузьма слетел с брони, кинулся к командирскому танку. Там, наклонившись над люком, стрелок-радист пытался кого-то вытащить, но ему это не удавалось, поскольку промасленная одежда на нём дымилась, а в районе поясницы уже и пыталась гореть открытым пламенем.

Схватив в охапку горящего танкиста, Кольцов с силой бросил его в воду, в грязь, а сам опять вскочил на броню. Но там уже Агафон вытаскивал из люка командира роты капитана Паршина. Бледное, как мел, лицо ротного с тонкими кровавыми ручейками изо рта, из ушей взирало на окружающий мир невидящими, потухшими глазами, руки безвольно свисали к земле.

Павел Назаров принял тело командира, Куцый успел ещё сорвать с креплений пулемёт с оставшимися патронами, пока огонь не охватил его, и патроны не успели взорваться.

Стрелок-радист бережно нёс Паршина, рядом шли Кузьма с Агафоном, пытаясь помочь товарищу. У своего КВ уложили капитана на клочке высокой травы, встали рядом, не зная, что и как им теперь быть.

Откуда-то появился командир взвода лейтенант Дроздов, опустился на колени, взял руку ротного за запястье, потом провёл пальцами по глазам Паршину, сорвал с головы шлем, и застыл, глядя куда-то вверх, на бегущие по небу облака.

А вокруг дымились танки, орали раненые, горели машины… И не было самолётов. Как будто их и никогда здесь не было, такая наступила тишина после бомбёжки. И не было слёз. Только что-то горячее, большое, твёрдое, колючее встало в горле, не давало дышать, не давало говорить. Да от бессилия скрежетали зубы и сжимались кулаки. И всё!

– Офицеров требует к себе адъютант начальника оперативного отдела полковник Шубин! – высокий подтянутый и опрятный сержант с непривычным для танкистов автоматом в руках требовательно тормошил за плечо лейтенанта Дроздова. – Кто ещё есть из офицерского состава? А коммунисты есть?

– Есть. Я – коммунист, – Кузьма повернулся к сержанту, застыл перед ним по стойке «смирно». – Младший сержант Кольцов!

– Пойдёте вместе. Коммунистов собирает заместитель начальника политического отдела майор Душкин.

Разбросанные брёвна настила, горящие машины, истошные крики и стоны раненых, команды начальников разных рангов и должностей – всё это царило сейчас на месте бывшей переправы. Трупы убитых лошадей, остовы сгоревшей и продолжающей ещё гореть техники, огромные воронки от разорвавшихся бомб сопровождали Кузьму и лейтенанта Дроздова всю дорогу до штабной машины, которая стояла под прикрытием старого ветвистого дуба на опушке леса, что начинался в полукилометре от переправы.