– Кто, говоришь, устоит? – подлетел к нему Данила Кольцов. – Я устою! Мы устоим! Россия устоит! Советский Союз устоит! Понял, кила ты гнилая!

Его тут же поддержали остальные мужики, заговорили разом, перебивая друг друга.

– Неужели терпеть будем?

– Да не бывало такого, что бы немцы над нами верх брали.

– Кто ж терпеть над собой такое будет? Разве что ты, Назар?

– Правильно! Когда ты килу свою лелеял, я немцев на штык нанизывал! Понял?! Кишка тонка над нами сидеть кому б-то ни было! – не находил места от возмущения Кольцов. – Мою жёнку сапогом в морду! Это простить?! Сына под расстрел за нашу кровную рожь?! А Агрипину Солодову? А семью Володьки Королькова? А молоденьких офицериков, что в Слободе? Замолчь лучше, Назар, пока я тебе морду не набил!

– Нашли кого слушать, – Володька Комаров поднял обе руки, попросил тишины. – Назар он и есть Назар. Нам надо решить вот сейчас: что делать? Как быть с этими полицаями? Может, пока мы друг с дружкой глотки рвём, а они уже поехали в Слободу за помощью? Вот о чём думать надо.

– В общем, так! – подвёл итог Никита Иванович Кондратов. – У кого есть оружие, собираемся на Медвежьей поляне. Только тихо. Остальным – сбор у колхозной конторы через полчаса. На всякий случай кол поувесистей и вилы-тройчатки не помешают.

Никита знал, знал хорошо, что многие мужики приходили ещё с первой германской войны с оружием. Не прошли даром и восстание крестьян в Пустошке: винтовки да обрезы у многих были припрятаны в укромных местах. Да и охотничьих ружей в деревне было предостаточно. Жить в лесу и не иметь ружья? Так оно и оказалось.

– А молодёжь пускай останется, – указав руками в сторону сына Петра и его товарищей, что столпились отдельно от пожилых мужиков.

Петро Кондратов с сыном Володьки Комарова Василием и Вовкой Кольцовым натянули верёвку между двух берёз у гати по дороге к Боркам. Натянули так, чтобы конь смог пройти, а вот всадник… Сами спрятались в кустах, что густо стоят по обе стороны дороги.

Вовка был вооружён винтовкой, которую года три-четыре назад нашёл нечаянно в полуразрушенном доме деда Прокопа Волчкова. По всем данным, эта была та самая винтовка, что когда-то дед вырвал из рук молодого красноармейца в пору крестьянского бунта в Пустошке, куда старик ходил в помощь восставшим.

А Вовка лазил по дому, когда дочка деда Прокопа перевозила брёвна, да и обнаружил в камышах на крыше. Перепрятал, а вот теперь пригодилась.

Как чувствовал, вчера достал, проверил, прочистил в очередной раз, пересчитал патроны, сидя у себя во дворе. Отец заметил, попытался забрать.

– Ты бы, папа, лучше мне отдал свой наган, – ответил тогда сын отцу. – Тебе он ни к чему, а мне в самый раз.

– Какой наган? – опешил Данила. – Нет у меня никакого оружия, откуда ты взял?

– Ага, я как будто не видел тебя в саду с винтовкой и наганом, когда ты после ссоры с дядей Ефимом…

– Ну – ну, – только и смог ответить отец.

Сейчас главная задача у парней – перехватить нарочного, которого по всем данным старший над полицаями Ласый Василий Никонорович должен будет послать к немцам. Мальчонка Семёна Куделина говорил, что видел, как ходил один из полицаев на конюшню, и тот час конюх дядька Тихон побежал на берег Деснянки, где паслись оставшиеся колхозные кони, пока их не раздали по хатам.

Значит, кто-то из них поскачет верхом в Слободу до комендатуры. Важно, что бы он проехал именно этой дорогой. Местные жители могли бы и вдоль Деснянки. Правда, там есть места, что придётся слазить с коня, настолько густо и низко свисают ветки деревьев над тропинкой. И ещё есть топкие места, о них, опять-таки, только свои ведают. Но, это знают местные, а вот пришлые? Вряд ли.

Так что, нарочный поедет здесь, по этой дороге, в кругаля. Дядя Никита Кондратов наказал брать живым полицая. Лишней крови не надо. Но, если уж… то тогда действовать по обстановке.

А вот и всадник!

Привстав в стременах, полицай что есть силы хлестал кнутом невзрачную, мышастой масти коняшку, всю жизнь не вылезавшую из телеги да плуга. Привыкшая к тяжёлому труду, а не к верховой езде, она отчаянно изображала галоп, по – сиротски подбрасывая задние ноги, трюхала, ёкая лошадиной требухой. А он всё стегал и стегал, устремив взор вдоль дороги.

Падая с лошади, полицай не успел сообразить, что к чему, как в тот же миг на него набросились молодые здоровые парни. Один из них уже держал в руках его же винтовку, больно тыкал в грудь; другой – снимал ремень с пистолетом и подсумком с патронами к винтовке; третий – связывал верёвкой за спиной руки.

– Стой, дядя, не дёргайся! – тот, который связывал руки, больно поддал коленкой под зад. – Тут тебе не Агрипина Солодова, понимать должен. Это тебе не с бабами воевать.

– Так куда это ты спешил, мил человек? – с ехидцей спросил Петро, когда пленник уже стоял на ногах со связанными руками. – Иль что не понравилось в Вишенках? Плохо кормили, иль как?

– Так… это… – с дрожью в голосе начал полицай, – так… это… Василий Никонорович, старший над нами, это… в комендатуру до майора Вернера… коменданта.

– Неужели привет передать?

– Так бунт в Вишенках, сказал Ласый доложить майору. За подкреплением, за солдатами отправил. Вы меня стрелять не станете? – жалобно спросил мужчина. – У меня дети, трое, и жёнка. Не стреляйте, прошу вас, – и вдруг заплакал, упал на колени.

– Ты посмотри, – удивился Вовка. – Плачет! А когда мамку мою сапогом в лицо? А братика Никитку под расстрел? Это как?

– Так это ж не я, хлопчики, милые. Это ж Гришка, Григорий Долгов, зять Ласого. Да разве ж я мог женщину? Ребёнка?

Лошадь, освободившись удивительным образом от всадника, тут же мирно паслась, пощипывая траву у дороги.

Забрав коня, парни повели полицая в деревню.

А в это время на площади у колхозной конторы стояла толпа вооружённых, более двадцати человек, мужиков. Те, кто без оружия, толпились чуть поодаль, но у многих в руках были вилы-тройчатки, косы, увесистые колья. У стены конторы со связанными руками тесной кучкой сгрудились полицаи с низко опущенными головами. Их взяли тихо, без скандала, прямо из – за стола.

Обедали, когда в дом Галины Петрик один за другим ворвались с десяток мужиков, наставив на полицаев винтовки.

– Ефим Егорович, собери пистолеты, а вы, господа хорошие, снимите ремни с оружием, да и положите на стол, – Никита Кондратов с товарищами не спускали с прицела растерявшихся, разом поникших полицаев. – И смотрите, в борще пистолетики не загадьте. Это вы можете: хорошее дело испохабить, страдальцы.

Одного полицая не досчитались: по словам старшего Ласого Василия Никоноровича, тот только что ускакал в комендатуру до коменданта за помощью.

– Ну, что ж. Тем лучше, – эта новость, казалось, совершенно не обескуражила Никиту, хотя Ласый в начале и пытался стращать немцами.

– Побойтесь Бога, мужики, – убеждённо говорил он. – Ещё час-другой, и всё: нагрянут немцы, и считайте, что деревня Вишенки больше не существует. И вряд ли кто-то из вас сможет выжить. Вы же знаете, что они скоры на расправу, не мне вас учить. Тем более – бунт, открытое неповиновение, угроза жизни законным представителям власти.

– Всё правильно, – не замечая доводов Ласого, промолвил Никита.

– Всё правильно мы задумали. Дай Бог парням успеть, да чтоб дорогой правильной поехал.

– Никита Иваныч, Никита Иваныч! – сквозь толпу мужиков пробирался Илья Назаров, подросток лет шестнадцати. – Дядя Никита! Ведут! Взяли хлопцы и последнего!

И точно: к конторе подходили Петро с товарищами, вели связанного полицая, Вовка Кольцов ехал верхом на лошади, замыкал шествие.

– Ну вот, и слава Богу! Правда на нашей стороне, знать, и сила тоже, – Никита Кондратов перекрестился, повернул к землякам в раз повеселевшее лицо. – А то! Нас голыми руками не взять! Стращать вздумал! Мы – пужаные, господа-товарищи полицаи, понятно вам?

Ещё с полчаса решали, что делать с пленными. Были разные предложения: и отпустить с миром; и в расход, прямо вот здесь, к стенке, и ваши не пляшут!