– Знакомьтесь, – сказал Аккуратов. – Это Алексей.

Оказывается, пока я размышлял о перипетиях своей (нет, все–таки английской) судьбы, возле нашего столика появилась замечательная девушка в замшевой курточке и бежевых вельветовых джинсах. Ее достоинства и совершенства были очевидны: рослая, с оттопыренным, как у антилопы, задом.

– Наталья, – представилась девушка, уселась за столик и вытащила из сумочки сигареты. Закурила. Расставила локти.

– А вы правда переводите книги? – спросила она.

– Правда, правда, – подтвердил голос у меня за спиной, и я вздрогнул. Тьфу, наважденье. Не узнать эти притворно заискивающие, а на самом деле откровенно издевательские интонации было невозможно. Обреченно я обернулся, и точно – за соседним столиком, то есть в метре от меня, сидел тот самый мужик, преследователь мой многолетний, с кепочкой на колене, все в том же сереньком пиджачке. Перед ним стоял пустой влажный стакан.

– Он не только переводит, – продолжал мужик, впрочем, вполне дружелюбно. – Он еще и стихи пишет, и песни. Не слышали, девушка?

– Коллега твой? – показал на него глазами Аккуратов. – Брат–литератор?

Я промолчал. Ну как мне было объяснить Аккуратову, кто это такой, если я сам только догадывался…

– Вы правда песни пишете? – спросила Наталья.

– Писал когда–то, – пробормотал я и вдруг почувствовал, что скоропостижно пьянею, хотя успели мы с Аккуратовым залудить всего–то граммов по сто пятьдесят.

– И сами исполняете?

– У нас в компании двое поэтов было, – засмеялся Аккуратов. – Он и Федька Савушкин. Федька потом в Штаты свалил, там его оценили. Вместе с Бродским на симпозиумах выступал.

– Ух ты! – заволновалась Наталья. – Честно?

– Ну чего сидишь как не родной? – сказал я мужику. – Давай подсаживайся к нам.

– А можно? – обрадовался он, засуетился, подхватил с колена кепочку, подцепил пальцем стакан и вместе со стулом придвинулся к нашему столику. – Не помешаю?

– Я и не знала, Витя, что у тебя такие друзья, – восхищенно сказала Наталья. – Надо же, вместе с Бродским…

– Это не он, а Федька… – сказал Аккуратов. – Лех, я возьму еще по сто? – Он повернулся к мужику: – Разрешите, я вас угощу?

– Мне водки, – не моргнув ответил мужик. – Двести пятьдесят. Любой.

– Наташка, а тебе чего?

– Тоже коньяку. И мороженого. Леша, а вы нам потом почитаете?

– Ну что ты привязалась к человеку? – сказал Аккуратов, которому, конечно, не очень–то понравилось, что Наталья уделяет мне так много внимания. –. Ну–ка пошли, поможешь мне все принести.

– Ты иди, а я хочу пока у Леши спросить…

– Потом спросишь, – отрезал Аккуратов, встал и направился к стойке.

Наталья неохотно последовала за ним.

– А девчонка–то, похоже, на тебя запала, – сказал мужик. – Я бы на твоем месте не терялся.

– Ладно, ты не придуривайся, – осадил я его. – Говори, зачем явился.

Он моментально сделал вид, что смущен, старательно так потупился, стал мять в руках кепочку.

– Так это… Я извиняюсь… Может, я обознался…

– А я тебе говорю: не придуривайся.

– Нет, правда, – снова оживился он. – Давеча, вот, гляжу на тебя и думаю: он, не он? Память на лица совсем стала никудышная. Понятно, возраст.

– Сколько же тебе сейчас? Лет восемьсот? Или больше?

Все–таки реакция у него была отменная, – он тут же изобразил, что пытается вспомнить, наморщил лоб, зашевелил губами.

Вернулись Аккуратов и Наталья, поставили на столик бокалы с коньяком, креманку с пломбиром, стакан с водкой.

– Давайте же наконец выпьем! – воскликнула Наталья.

– Да, за знакомство, – сказал Аккуратов и чокнулся своим бокалом со стаканом мужика. – Между прочим, мы с Лехой (он мотнул головой в мою сторону) еще со школы корешимся. А вы откуда его знаете?

– Вы тоже переводчик! – предположила Наталья. – Или поэт.

Финик, не обращая на них внимания, сосредоточенно выцедил стаканище, занюхал принятое рукавом. Помолчал, размышляя о чем–то, затем посмотрел на меня прояснившимся взором и сказал почти весело:

– Вот не поверишь, а мне твоего батьку жалко. Ей богу, жалко.

Аккуратов и Наталья переглянулись непонимающе, а у меня от приступа внезапного гнева зашумело в ушах. Я сам удивился храбрости, с которой спросил:

– Значит, папу жалеешь? Раскаяние, да? – и вдруг, опять–таки неожиданно для себя, закричал тонким противным голосом: – А меня ты пожалел? Пожалел хоть раз?

Ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Сынок, – сказал он тихо, – мы же могли тебя прикончить знаешь еще когда?

– Когда? Ну когда? – продолжал я задираться. Собственно, это была истерика, обычная пьяная истерика. – Ну когда же?

– Давай сходим, возьмем еще по сто, – шепотом сказал Аккуратов Наталье. – Видишь, мужчинам нужно выяснить отношения.

Притихшая Наталья на сей раз подчинилась беспрекословно, первая поднялась с места.

Финик проводил их равнодушным взглядом и вновь повернулся ко мне:

– Когда ты был еще с горошину, вот когда. А теперь задумайся: ты до сих пор жив и даже не покалечен. О чем это говорит?

– Ну конечно, о том, что вы очень гуманные и уничтожили Оливера М. просто чтобы не мучился, – засмеялся я саркастически.

– Я тут не при делах, – пожал он плечами. – Меня тогда вообще в России не было.

– А кто? Кто при делах?

Он нарочито пристально рассматривал пустой стакан, потом взял его в руки и перевернул кверху донышком.

– А Тристрама за что? А Ричарда? А Эдгара? А Перегрина вкупе с Александром? – принялся я перечислять, намекая, что все злодеяния его подельников мне известны.

– Рукопись прочитал, что ли? – хмыкнул он, глядя на меня через донышко стакана.

– Не только прочитал, но и перевел. И приложу все усилия, чтобы опубликовать. Вот тогда вы у меня запляшете.

Финик, казалось, меня не слышал.

– Интересно, какая фабрика выпускает такие прозрачные стаканы? – задумчиво спросил он ни у кого.

Разумеется, я сознавал смехотворность своих угроз, однако уже не мог остановиться, эйфория отчаяния охватила меня.

– Может быть, там у вас полагают, что я и дальше буду терпеть ваши провокации… – сказал я. – Ну, в общем, вы ошибаетесь. В отличие от моих бесхитростных предков я–то знаю, с кем имею дело. Слава богу, изучил ваши подлые приемчики. Думаете, я не в курсе, что вы еще во времена моей юности пытались отвлечь меня от изучения рукописи? Например, безошибочно рассчитали, что мне, потомку великого мореплавателя Перегрина по отцовской линии и огромного количества простых матросов по линии материнской, будет интересно помогать другу ремонтировать яхту, вот и подобрали такое специальное корыто, с которым можно возиться до скончания дней. А контролировал процесс финик Никола – этот якобы дедушка якобы по доброте душевной позволил Тобиасу заниматься ремонтом «Ариадны», и парень до самой смерти не подозревал, что его подставили. Столь же цинично, втемную, вы использовали и владельца яхты: мулаточка Синди ну очень постаралась сделать его невозвращенцем, потому что если бы он вернулся, то не было бы у Тобиаса судна, не было бы и у меня причины приезжать на лодочную станцию, не смог бы и ваш старик постоянно держать меня под наблюдением. А ведь это лишь одна из множества операций, которые вы разработали и осуществили…

– А что же ты с книгой своей делать будешь? В Гаагский трибунал ее пошлешь? – вдруг спросил финик и вопросом своим, надо сказать, привел меня в замешательство. С минуту я лихорадочно искал нужные слова, а потом честно ответил:

– Не знаю.

– Вот видишь, – снисходительно усмехнулся он. – А еще угрожаешь. Эх, знал я одного подполковника, тот в юности тоже собрался стать писателем, уже и название придумал для сочинения своего: «Зеркальные финики», да вовремя смекнул, чем это может для него обернуться. Благоразумно выбрал военную службу, поскольку она действительно безопаснее. Короче, не был таким упертым, как ты или твой папашка.

– Но за что, за что вы нас так ненавидите?