ранена, но права сына на престол отстояла, и пока наследник был юн, правила от

его имени. Знать бы ей еще, как он ее отблагодарит...

Фрески во всех подробностях рассказывают о лучших представителях рода, но не

молчат и о худшем. Тот же Нараян, запятнавший свое имя позором, правдиво

изображен на нескольких из них, как напоминание будущим правителям. Именно он

"прославился" тем, что по наущению темесского миссионера, младшего магистра

Сегарелли, поднес матери отравленную чашу, а потом попытался ввести в

Джайсалмере веру в Единого-и-Единственного, предав проклятию веру предков.

Кончилось тем, что Нараяна низложил собственный сын, будущий великий Ритхешвар,

только, в отличие от отца, не убил, а заточил в тюрьму, где тот прожил еще

одиннадцать лет, и даже написал книгу. Темесцы, конечно, кричат о пытках,

которым подверг отца сын-мятежник, но на самом деле единственной пыткой было

отстранение от власти и разрыв с Темесой.

Могла ли Темеса простить свержение верного вассала? Конечно, нет. Тридцать три

года назад, отстаивая независимость государства, Ритхешвар начал первую

Темесскую войну. Выиграл ее, потом начал Вторую. Этим войнам было посвящено

больше всего фресок. Вот первая битва при Мератхе, решившая исход Первой войны:

союзники Темесы бегут, темесская бригада отбивается в окружении. Ее истребили

почти поголовно...

И уже Вторая война: сражение на море и на суше при Маюраме, где Ритхешвар

одержал величайшую в истории Джайсалмера победу, но заплатил за нее жизнью. Вот

войска Аштритхи у фортов Майлапура - тогда Темеса вполне могла потерять

последний опорный пункт в Аркоте, а Аштритхи стать правителем всего материка. С

неудачи под Майлапуром начался долгий путь к разгрому. А вот осада все того же

Мератха, когда темесцы штурмовали город с суши и с моря, но взять так и не

смогли. Это удалось лишь благодаря измене коменданта города, генерала Ритхасти.

Когда Аштритхи с отборными бойцами попытался прорваться, Ритхасти велел закрыть

перед отступающими ворота. Раджа и его гвардия погибли в бою, и буквально на

следующий день город с большей частью войск и всем флотом Джайсалмера сдались,

навсегда лишив страну выхода к морю. Только последний уцелевший сторонник

погибшего правителя, адмирал Раммохан Лал, с горсткой сторонников по морю

вырвался из кольца и вернулся в столицу, чтобы помочь сыну Аштритхи, нынешнему

радже Валладжаху, противостоять Темесе. И вот - последние бои, когда неистовый

адмирал семь лет спорил с судьбой, оттягивая неизбежное. Увы, чуда не случилось

- несколько полков, оставшихся у Джайсалмера после сдачи Мератха, не смогли

справиться с сотней тысяч вражеских солдат. А вот - горькая, обидная, но снова

правдивая фреска: заключение мира. Наверняка ее только-только написали...

- Проклятье, где этот выход? - Лачи закусила губку. Снаружи дворец не казался

таким уж большим, а они с Амритой дошли до покоев рани куда быстрее, чем идет

сейчас она. - Неужели меня решил погубить дворец, когда его госпожа наградила?

Дворец ответил, как и должен был ответить: молчанием. Так же трепетали

отблески факелов на изукрашенных стенах, так же колыхал подол юбки невесть

откуда взявшийся ветерок. И ни одного человека. Не у кого даже спросить, как

идти, огромное здание будто вымерло. Или...

Затаилось перед бурей?

За поворотом раздается детский плач... и раздраженное женское ворчание:

- Не ори, глупый. Тебе теперь молоко без надобности. Все равно никто к тебе не

придет. А жизнь - она ведь одно сплошное страдание, как жрецы твердят. Ты же не

расстроишься, если я тебя избавлю от страданий, так?

Ноги Лачи словно приросли к полу. Девушка замерла... А потом изо всех сил

понеслась на голос. Она не взялась бы сказать, откуда такое предчувствие, но ей

казалось, что неведомому ребенку грозит беда, и если он пострадает, случится

нечто страшное. Такое, по сравнению с чем даже пальба перед храмом, даже труп

темесца со снесенной пулей головой - мелочи.

Женщина, склонившаяся над колыбелькой, не торопилась. Ей сказали, что в момент

преступления никого поблизости не будет, пообещали более чем прилично оплатить

"дело", а в случае неповиновения отдать дворцовым палачам или продать в

заведение Падмалати. Она как раз успела достать красный шелковый шнур и надеть

его на шею кричащему младенцу.

Ни слова не говоря, Лачи подкрадывалась со спины. С теми, кто способен убить

грудного младенца, говорить бессмысленно. Таких, полагала Лачи, можно лишь

убивать. Было бы еще, чем. О, хвала тебе, великая Амриттха! Ваза! Впрочем,

сейчас об убийстве она не думала: успеть бы помешать преступлению...

Ковер мягко принимал босые ступни Лачи, не выдавая ее ни звуком. Она

прокралась в комнатку, подхватила увесистую майлапурскую вазу - и, задержав

дыхание и стараясь не кряхтеть от натуги, подкралась сзади. Еще бы чуть-чуть, и

она опоздала - но в момент, когда женщина уже затягивала петлю красного шнура

вокруг шеи младенца, Лачи с размаху обрушила вазу ей на голову.

- Увы, наследники раджей так часто кончают, - произнесла женщина. - Не ты

пер...

Звон разлетающегося горного хрусталя, тупой стук падающего на ковер тела,

кровь на волосах - убита? Нет, жива - крепкие у сволочей головы... Но полчасика