Бабур надеялся, что его люди выполнят приказ и не начнут стрельбу, пока враг не приблизится на дистанцию поражения. Но главное, следовало ошеломить воинов и слонов Ибрагима возможностями нового западного оружия — пушек.

Бабур дважды взмахнул Аламгиром над головой, подавая Али-Гули условный знак — открыть огонь! Со своей позиции он видел, как пушкарь с фитилем в руках склонился над запальным отверстием — а потом громыхнуло, полыхнул огонь, и белый дымок поднялся над дулом, из которого навстречу врагу унеслось каменное ядро. Следом за первым загромыхали и остальные орудия. Оборонительные сооружения заволокло дымом.

Сквозь эту завесу Бабур увидел, как шедший впереди слон рухнул на землю. Башня с его спины свалилась, ездоки разлетелись кто куда. Однако оказалось, что зверь не убит, а лишь ранен. Он поднялся на ноги, развернулся, воздев хобот и трубя от боли, и, оказавшись на пути у следующего животного, столкнулся с ним, отчего у того со спины попадали воины, и наконец рухнул снова. Из страшной раны на передней ноге хлестала кровь. Зверь бился в агонии, мотая огромной головой, и клинок, прикрепленный к его бивню, зацепил другого слона, взъярившегося от страха и боли. Подобные события не были единичны, они происходили здесь и там по всей линии наступления, однако, несмотря на потери, войска султана Ибрагима продолжали продвигаться вперед.

Неожиданно Бабур услышал треск ружейных выстрелов, которые мигом унесли немало его врагов. Затем, поскольку враги подступили уже достаточно близко, вступили в дело и лучники, стрелявшие из-за земляного вала в первую очередь по сидевшим сзади окрашенных в белое слоновьих ушей погонщикам. Фронт наступления Ибрагима заколебался. Все больше и больше слонов, оставшись без погонщиков, разворачивались и, яростно трубя, устремлялись в тыл, сталкиваясь с теми, кто продолжал наступление, создавая заторы, порождая все большую неразбериху и хаос. Пытавшиеся идти в атаку воины султана гибли под ногами бегущих слонов.

Бабур вскрикнул, когда конные стрелки выдвинулись вперед, забрасывая стрелами быстро терявшие упорядоченность вражеские ряды, но в следующий миг скорее ощутил, чем услышал, чудовищной силы взрыв. Его обдало жаром, совсем рядом пронеслись осколки раскаленного металла, а что-то горячее и мягкое ударило его в лицо. Ошеломленный, он едва не лишился сознания и не сразу понял, что же произошло. И лишь потом осознал, что одно из орудий взорвалось при выстреле, при этом Али-Гули разорвало в клочья. Коснувшись рукой щеки, Бабур понял: то теплое и мягкое, что угодило ему в лицо, было куском плоти турецкого артиллериста. Теперь тому предстояло обрести награду в раю, а не на земле, однако дело свое турок сделал хорошо. Наступление султана Ибрагима захлебнулось. Все больше и больше его воинов, прежде всего босоногих пехотинцев в одних набедренных повязках, вооруженных лишь копьями, бросали оружие и обращались в бегство.

Справившись с головокружением и взяв себя в руки, Бабур взмахнул мечом, призывая за собой отборную конницу, ударил пятками в бока своего вороного скакуна, и сквозь дым и пыль галопом устремился вперед, туда, где в полумиле от него находилась кишащая масса неприятельских воинов. Однако в разнородном воинстве султана Ибрагима имелись и смелые, решительные бойцы, которые, не поддаваясь общей панике, группировались, создавая оборонительные формирования. Бабур приметил на невысоком холме отряд примерно из сотни всадников в золотистых тюрбанах, стойко державшийся, успешно отражая все атаки.

— Это личная стража Ибрагима, — крикнул кто-то из воинов, и Бабур без колебаний помчался навстречу рослому воину, являвшемуся, похоже, командиром этого отряда. За миг до столкновения он слегка отклонился влево и, уже пролетая мимо противника, полоснул его мечом. Однако тот успел принять удар на щит, а сам в свою очередь рубанул мечом по крестцу вороного скакуна Бабура, нанеся ему глубокую рану. Конь вскинулся от боли и сбросил Бабура на землю. Вскочив на ноги, он увидел, что вражеский командир мчится к нему на своем белом коне с явным намерением покончить с ним.

Бабур оставался на месте до последнего мгновения, а потом внезапно отпрыгнул в сторону, из всех сил нанеся Аламгиром рубящий удар. Клинок скользнул вдоль шеи белого скакуна и глубоко вонзился в бедро всадника.

Однако тот оказался столь опытным и стойким бойцом, что, несмотря на рану, не только удержался в седле, но и развернул коня, чья белая шкура теперь окрасилась кровью, чтобы атаковать Бабура снова.

На сей раз Бабур поднырнул под грозивший обезглавить его взмах меча противника и подсек Аламгиром сзади переднюю ногу вражеского коня. Удар достиг цели: скакун рухнул, подмяв под себя всадника, выронившего при падении меч. Он, правда, попытался дотянуться до оружия, однако Бабур наступил ногой на его запястье и приставил Аламгир ему к горлу.

— Сдавайся. Своей храбростью ты заслужил право на жизнь.

К тому времени воины Бабура уже собрались вокруг него, а большая часть бойцов в золотых тюрбанах полегла или обратилась в бегство. Видя, что сопротивление бесполезно, поверженный командир перестал тянуться за мечом и сказал:

— Даю слово, что не попытаюсь возобновить схватку.

— Помогите ему встать… Скажи, что вы — ты и твои товарищи — защищали с такой отвагой?

— Тело султана Ибрагима. Он лежит здесь. Наш повелитель был смертельно ранен из твоего нового оружия, которое делает храбрость бесполезной.

— Убивает не оружие, а тот, кто его использует.

В то время как они разговаривали, раненный Бабуром белый конь бился на земле в агонии, не в силах встать и изнемогая от боли. Пленник, из рта которого сочилась кровь и который, возможно из-за того, что при падении был придавлен конем, говорил с трудом, обратился к Бабуру с просьбой:

— Позволь мне взять меч и избавить моего жеребца от страданий. Мы побывали с ним вместе во множестве сражений. Ему легче будет встретить смерть, если то будет смерть от моей руки.

Бабур подал знак одному из своих людей, и пленнику вернули меч. Двигаясь с трудом из-за глубокой раны в бедре и затрудненного дыхания, тот подошел к коню, склонился над ним, взялся за золотистый кожаный повод, похлопал по носу, погладил по голове и шепнул что-то на ухо. Кажется, его слова несколько успокоили животное. А в следующий миг стремительное движение острого меча рассекло животному горло. Хлынула кровь. Конь дернулся, но почти сразу затих, и лишь кровь продолжала изливаться на пыльную землю. Однако пленник на этом не успокоился: неожиданно он перевернул клинок и вонзил его себе в живот.

— Жить калекой я хочу не больше, чем мой скакун.

— Да упокоится твоя душа с миром.

— Я молюсь об этом. А ты помни: чтобы покорить Индостан, тебе придется покорить множество более храбрых людей, чем я.

Его последние слова были почти неразборчивы из-за заполнившей горло, пузырящейся крови. А потом умер — его тело упало поперек туши белого коня, а голова в золотистом тюрбане осталась лежать на залитой кровью земле.

— Повелитель, ты победил.

Слова вестника оторвали Бабура от созерцания сцены смерти. Оглядевшись, он понял, что над полем боя уже повисла тишина, схватки повсюду прекратились. Он одержал победу.

— Хвала Аллаху! — промолвил Бабур, испытывая невероятное облегчение. А потом осознав, что это означает, не сдержав радости, ударил кулаком в воздух. Он, подобно Тимуру, торжественно вступит в Дели…

Усилием воли Бабур заставил себя вернуться к действительности и обратился к собравшимся вокруг воинам:

— Мы сделали свое дело, и сделали хорошо. Будем надеяться, что Хумаюн с Бабури тоже выполнили свою задачу: пленили или окончательно рассеяли остатки отступающих сил Ибрагима. Так или иначе, после гибели султана они остались без вождя, и продолжать войну теперь просто некому. Похороните Ибрагима и этого отважного командира со всеми подобающими почестями. Я возвращаюсь в лагерь и буду ждать донесений о преследовании.

Битва оказалась столь скоротечна, а победа была достигнута столь стремительно, что когда Бабур, повернув коня, направился обратно в лагерь, проезжая мимо лежащих в пыли, словно огромные валуны, слоновьих туш, вокруг которых валялись обломки стрелковых башен, тел погонщиков и бойцов, еще не наступил полдень. Было жарко. Его воины обходили поле боя, подбирая раненых. Им накладывали повязки, утоляли жажду водой и, уложив на грубые носилки, уносили в лагерь, чтобы оказать более существенную помощь.