Сегодня свет был погашен в считанные секунды, и в комнате, как ни прислушивались родители, царила полнейшая тишина. Вороновский постоял немного за дверью, рассчитывая услышать что-нибудь, что явилось бы предлогом для внеочередного вторжения, но потом, бросив это бестолковое занятие, открыл дверь и шагнул в темноту.

На первый взгляд неискушённому человеку могло показаться, что дети крепко спят, отвернувшись к стенкам и уткнувшись носами в подушки, но Вороновский, войдя в комнату, сразу понял: это не так. Оба брата лежали неподвижно, затаив дыхание, и всем своим видом стремились показать, что отец немного опоздал и его визит крайне неуместен.

— Значит, почти спим? — поинтересовался Лев, присаживаясь на стул около письменного стола.

Из коридора падала узкая полоска электрического света, как бы разрезая пространство комнаты на две равные половинки. Андрей засопел, ничего не ответив; Гришка, мотнув головой, тоже промолчал, только закопался в подушку ещё глубже.

— Я, наверное, облегчу вам жизнь, сказав, что внешняя сторона конфликта мне уже известна и в этом плане вам ничего не нужно мне объяснять, — продолжил Вороновский так, будто на свой первый вопрос получил утвердительный ответ. — Мне не ясно только одно. Я понимаю, жизнь так устроена, что не всегда тишь да гладь, да божья благодать. Но я даже не могу измыслить такой причины, которая могла бы разрезать меньше чем за день родных людей настолько, чтобы они стали вдруг непримиримыми врагами.

Он помолчал немного, ожидая ответа на свои слова, но мальчишки упрямо молчали, думая каждый о своём и затаив друг на друга глубокую обиду.

— Насколько я понимаю, вам сказать мне нечего? — спросил он. — Лично для меня нет ничего в мире, что смогло бы заставить меня разлюбить вас и Маришку. Такой причины просто нет, вы — это часть меня самого, вы — самое дорогое, что есть у меня в этой жизни, и что бы ни случилось, до конца моих дней вы останетесь единственным, святым и неприкосновенным.

Он замолчал, взвешивая дальнейшие слова, как вдруг в темноте, шмыгнув от обиды носом, раздался Гришкин срывающийся голосок:

— А предательство не может быть такой причиной?

Андрей насторожился, потихоньку стянув с уха уголок ватного одеяла.

— Предательство? — Вороновский задумался. — Предательство — может. Только я никогда не поверю в то, что кто-то из вас смог предать брата.

— Можешь не верить, — буркнул Гришка. — Я тоже не верил, пока своими глазами не увидел, как это бывает.

— Ты на свою сторону одеяло-то не перетягивай, — сел на кровати Андрей. — Это ещё кто кого предал — вопрос.

— А что здесь неясного? — огрызнулся Гришка, — по-моему, яснее не бывает. — Он тоже сел на кровати, завернувшись в одеяло, словно в кокон.

Вороновский понял, что сейчас, если он не вмешается, снова произойдёт столкновение. Мальчики сидели на своих кроватках, уставившись друг на друга и яростно сверкая глазами.

— Я могу узнать, что каждый из вас подразумевает под словом «предательство»? — осторожно произнёс Лев. Боясь потерять столь дорогую зацепку, позволяющую продолжить разговор, он подумал о том, что одним неаккуратным словом он может совершенно ненамеренно снова порвать тоненькую ниточку, вытянутую им из клубка мальчишеской обиды.

— Если за твоей спиной родной брат уводит друга, разве это не называется предательством? — Губёшки Андрея задрожали, сложившись в узенькую полосочку, пока, поджавшись, не исчезли окончательно.

— Странно, что ты решился рассказать про себя, — повернулся к брату Гришка.

— А я не про себя, я о тебе речь вёл, — возразил Андрей.

— Во-о-от, значит, до чего доехали, — протянул обиженно Гришка, — всё с ног на голову встало. Сам с моей подружкой ушёл, даже не вспомнив обо мне, а я, значит, предатель, так выходит дело?

— Я с ней дружил ещё тогда, когда ты с замотанным горлом дома сачковал! — парировал Андрей.

— Она меня в пару на большой переменке выбрала, вот ты и взбесился! — крикнул Гришка, всем своим видом давая понять, что уж его-то обмануть не удастся, несмотря на все потуги брата. — Может, отец и купится на твоё враньё, только не я!

— Да ты обо мне вообще забыл, стоило этой фифочке в юбочке тебе глазки состроить! — взбеленился Андрюха. — Что, на бантики потянуло? Давно в дочки-матери не играл, соскучился по куколкам?

Видя, что ссора набирает обороты, Вороновский улучил секунду затишья и вмешался:

— Я думаю, что узнал вполне достаточно, чтобы составить своё мнение. Вас я уже выслушал, теперь ваша очередь слушать. Я глубоко потрясён тем, что произошло, потому что более гадкой причины разорвать мужскую дружбу, чем наивные женские глазки, пожалуй, трудно найти на всём белом свете.

Мальчишки замерли с открытыми ртами, совсем не ожидая такого начала выступления отца. Странно было даже не то, что он говорил, а то, как он всё это произносил. Казалось, он говорит не с детьми, своими сыновьями, почти в семь раз моложе его, а с равными людьми, с мужчинами, такими же, как он сам. Почувствовав перемену в интонациях отца, мальчики замерли, боясь шелохнуться и жадно ловя каждое слово, стараясь не пропустить ничего.

— Я многое видел и много истоптал дорог, но более надёжного способа разрезать двоих мужчин, наверное, на земле ещё не придумано. Каждый мужчина, независимо от того, стар он или молод, устроен так, что всю свою жизнь он должен доказывать всем, и в первую очередь самому себе, что он лучший. Когда дороги двух соперничающих сторон пересекаются, приходит беда, и чем сильнее характеры противников, чем больше у них желания вырвать победу, тем беда страшнее. Но самое плохое, если скрестились дороги двух людей, роднее которых друг для друга никого и на свете не может быть.

Мальчишки сидели не шевелясь, чувствуя, как гулко бьются их сердца.

— Слава Богу, что эта история произошла с вами сейчас, пока вы ещё малы, и вам, по большому счёту, делить нечего. Было бы намного хуже, если бы всё это случилось с вами, когда действительно для этого нашёлся бы серьёзный повод.

— А разве сейчас не такой случай? — тихонько проговорил Гришка.

— Нет, — уверенно сказал Вороновский. — Нет, — ещё раз повторил он. — Это ещё не любовь, это, на ваше счастье, просто обида. Ведь дружить можно было бы и втроём, правда?

— Правда, — сознался Андрей, — просто нам это почему-то не пришло в голову.

— Тогда это не беда, назовём всю эту историю недоразумением, хорошо? А недоразумение в любой момент можно исправить. Сейчас важнее другое.

— Что? — почти в один голос произнесли ребята.

— Я хочу, чтобы вы на всю свою жизнь запомнили, что важнее семьи, что бы там ни случилось, ничего быть не должно. Понимаете, мы все, четверо, родная кровь, одно неделимое целое, которое никто и ничто не в состоянии сломать: ни расстояния, ни время, ни обстоятельства. Если когда-нибудь вам в жизни станет сложно, вспомните о том, что вам говорил отец, когда вы ещё были детьми: нет ничего дороже родных людей, — и тогда всё у вас обязательно получится. Обещаете?

Братья кивнули в ответ, а Лев не торопясь вышел из комнаты и потихоньку прикрыл за собой дверь.

Прошло несколько минут, в течение которых в комнате мальчиков было тихо. Потом Гришка снова сел на кровати. Услышав шевеление, Андрей откинул одеяло и последовал примеру брата.

— Андро, а может, это правда глупость, с Юлькой-то? — робко проговорил он.

— А то нет, мы с тобой сегодня походили на двух дурачков из одной сказки. Гринь, больше этого никогда не произойдёт. Мы — братья, давай не будем об этом забывать, и тогда у нас всё получится, папа ещё никогда нас не подводил.

— Давай поклянёмся, что запомним его слова, — предложил Гришка.

— Давай, — согласился братишка. — Мир?

— Навсегда, — торжественно прошептал Андрей.

Ребята пододвинулись к краям кроватей и, вытянувшись в струнку, коснулись рук друг друга. Потом, откатившись обратно, накрылись одеялами и вскоре, успокоившись, мирно засопели.

Вороновский, войдя в комнату и поймав обеспокоенный взгляд Маришки, сел на диван и, улыбаясь, произнёс: