— Татьяна Николаевна, ну что же вы так с ними строго?

Завуч начальной школы подошла к мальчишкам-близнецам, виновато повесившим носы, и ласково провела ладошкой по голове каждого из них.

— Не нужно так строго, — ещё раз, глядя на учительницу, укоризненно проговорила она.

— Но я их ругаю за то, что они позволили себе шуметь на уроке, — произнесла учительница. На её щеках от волнения появились два тёмно-розовых пятна.

— Да что вы, Танечка, это такие мелочи, которые этим двум крошкам можно и простить, — проникновенно проговорила завуч, и брови её застыли в страдальческом изломе.

— Чем же эти «крошки» так кардинально отличаются от остальных тридцати, чтобы законы школы обходили их стороной? — удивлённо и немного обиженно спросила Татьяна Николаевна Стрешнева. Ей был очень неприятен этот разговор, потому что её отчитывали за неправомерность действий, словно несмышлёного ребёнка, в присутствии собственных учеников.

— Как, вы ничего не знаете? — понизив голос и не переставая гладить детей по голове, округлила глаза Евдокимова.

— А что я должна знать? — Учительница недоумённо посмотрела на завуча.

— Да что вы, милочка, это же почти всем известно, а вы как всегда не в курсе, — возбуждённо зачастила Наталья Эдуардовна. — Посудите сами, как им нелегко живётся, ведь ни отца, ни матери, сиротки они круглые, — сочувственно пропела она, с удовольствием наблюдая за эффектом разорвавшейся бомбы.

Близнецы на какое-то мгновение замерли, а потом, переглянувшись, враз подняли головы и озадаченно глянули на завуча.

— Что вы такое, Наталья Эдуардовна, говорите? — возмутилась Стрешнева. — Что значит, ни отца, ни матери, когда я чудесно знаю родителей мальчиков? Это замечательные, интеллигентные люди.

На перемене было весело и шумно. Маленькое автономное королевство начальной школы располагалось на втором этаже, и было абсолютно независимым государством в государстве. Здесь было всё иначе: свои законы и порядки, личные классы, отдельные праздники и даже своё расписание звонков. Ребятня визжала и с писком и грохотом переливалась из одной рекреации в другую, снося всё на своём пути.

Живые волны сталкивались, кувыркались и, словно разбившись о волнорез, распадались на небольшие группки, частенько оказывающиеся на паркете. Из-за поднятого шума порой не было слышно даже собственного голоса, не то что слов отвечающего. Проштрафившиеся озорники ставились дежурными у стен, и теперь в их обязанность входило неподвижное стояние около косяков всю оставшуюся перемену, но как только старшие отворачивались, маленькие юркие непоседы старались нырнуть в бурлящую толпу так, чтобы слиться со всеми остальными шалунами, полностью растворившись в этом море визга.

Чтобы разрядить неловкую ситуацию, Татьяна Николаевна решила отпустить близнецов. Она слегка подтолкнула их ладошкой по направлению к кабинету, словно отпуская поиграть, но Наталья Эдуардовна ещё крепче прижала к себе малышей, явно не собираясь оканчивать разговор столь нелепо.

— А что я сказала не так? — и под недоумённые взгляды близнецов она неприязненно взглянула на учительницу. — Что же я могу тут поделать, если так сложилась жизнь и всё это правда? Я согласна с вами, что Вороновские — порядочные и интеллигентные люди. Марина Геннадьевна — совершенно очаровательная, приятная женщина, а Лев Борисович — изумительный врач, как говорится, от Бога, у него в отделении ещё моя сноха рожала, а уж тому много лет как.

— Вы что-то напутали, — искоса глянув на близнецов и умоляюще посмотрев в глаза Наталье Эдуардовне, попыталась спасти положение учительница. — Эту ужасную историю я слышала, но к нашим мальчикам она не имеет никакого отношения.

Евдокимова, будто не замечая кричащего взгляда Стрешневой, чуть заметно усмехнулась и, опустив правый уголок губ, гортанно проворковала:

— Ничего я не напутала, зря вы на меня клевещете, а впрочем, что удивляться, вы меня всегда почему-то недолюбливали, хотя, заметьте, я к вам относилась достаточно ровно и справедливо. Оттого, что Вороновские хорошие люди, они, к моему глубочайшему сожалению, в большей степени родителями этих двух чудесных крошек не становятся. — И она глубоко и громко вздохнула, печально погладив мальчиков по голове ещё раз.

— Вы всё врёте! — не выдержал Гришка. — У нас есть папа и мама, а вы нарочно так говорите, только это неправда!

— Сиротинушка ты моя казанская. — Наталья Эдуардовна хотела прижать к себе мальчика, но тот вывернулся, обиженно сверкая глазами.

— Не смейте так говорить про наших родителей, вы нехорошая и злая!!! — крикнул он, сорвавшись с места, и бросился бегом в мужской туалет.

— Мы сегодня всё расскажем маме с папой, — серьёзно проговорил Андрейка, не спеша отправляясь вслед за братом.

Никто их удерживать не стал, а между коллегами повисла короткая пауза.

— Зачем вы это сделали? — укоризненно качнула головой Стрешнева.

— Во-первых, вы сами меня вынудили, а во-вторых, — успокаивающе произнесла она, — что Богом ни делается, всё к лучшему, всё равно бы они когда-нибудь узнали, и без нас с вами, так что не переживайте. — И она, покровительственно похлопав учительницу по руке, зашагала в сторону лестницы, делая по пути замечания и отдавая направо и налево ценные указания.

Стрешнева посмотрела завучу вслед и глубоко вздохнула. Бывают же на свете такие люди! Их хлебом не корми, дай только покопаться в чужой жизни и почувствовать себя хотя бы на миг Господом Богом! Вот взяла и за какую-то минуту перевернула вверх дном всё, что люди старались построить почти десять лет! Зачем, спрашивается, кто её просил влезать?

А в это время в мужском туалете второго этажа бушевали нешуточные страсти. Ревущий во всё горло Гришка размазывал ладошкой слёзы по лицу и, захлёбываясь, выкрикивал невыполнимые угрозы, потрясая маленьким кулачком в сторону обидчицы. Андрей, напротив, стоял задумчивый и озабоченный, но никаких слёз у него на лице не было. Вытащив клетчатый платок из кармана пиджака, он протянул его брату.

— Гринь, ты умойся, а то скоро звонок, да на вот, вытрись, ты небось опять свой потерял. Чего рыдать-то да грозиться попусту, давай лучше по-другому поступим.

— А как? — хлюпнул носом братишка. — Подкараулим её и побьём как следует, чтобы не врала, да? Только маски наденем, а то узнает.

— Никого мы колотить не станем, глупости не говори. Давай успокаивайся. Я другое подумал: а вдруг то, что она говорит, правда? — И он вопросительно глянул на брата.

— Ты что, с ума сошёл? — снова сжал кулаки Гришка.

— Много мы с тобой знаем, — рассудительно проговорил Андрейка. — Что кулаками-то без толку махать? Если бы всё это чистым враньём было, стала бы она, — он мотнул головой в сторону коридора, — забор городить.

— Ты думаешь, она сказала правду? — глаза Гришки расширились от ужаса.

— Вот это нам и нужно будет выяснить, — авторитетно проговорил Андрейка.

— Андро, слышь, а как мы это будем делать?

— Поживём — увидим, — серьёзно ответил братишка, беря из потной руки брата свой носовой платок. — Нет такой ситуации, из которой не было хотя бы двух выходов. Придумаем, Гринь, не грусти, не зря же мы с тобой Вороновские.

С горем пополам отсидев последние два урока, Гришка и Андрей спускались вместе со всеми строем в раздевалку. Они вышли из класса последними и пристроились в самом хвосте шеренги. Андрюшка был в глубокой задумчивости, а Гришка, более эмоциональный и взрывной, нежели братишка, до сих пор хлюпал носом и нервно сжимал кулаки.

Удачно проскочив мимо учительницы, поджидавшей их в дверях раздевалки, они, с расшнурованными ботинками и незастёгнутыми воротниками, выбежали на улицу.

Несмотря на то что завершалась вторая четверть и вот-вот должны были наступить любимые новогодние праздники, на улице мало что напоминало декабрьские студёные деньки. Глубокая оттепель растопила снег, школьный двор был покрыт противной талой жижей, воздух был влажным и тяжёлым, а по асфальту текли грязные тоненькие ручейки. Посреди всего этого серого безобразия было практически невозможным представить себе сверкающую всеми огнями нарядную новогоднюю ёлку.