— Может быть, сегодня ты будешь спать наконец спокойно, — сказал он.

— Я не смогу сегодня вообще заснуть!

— Ты должна.

— Может, попытаемся сделать это вместе?

Ник молчал, но Конни не сдавалась:

— Нам еще кое-что нужно обсудить. У меня создалось впечатление, что ты казнишь себя за вчерашнее. В том, что случилось, вся вина лежит на мне.

— Я и слушать тебя не хочу! Джентльмен…

— Это слово как раз очень подходит тебе, Ник. Вчера, если бы… в общем, я была не против.

Ник был ошарашен. Сердце его медленно забилось, но так громко, что его глухие удары, он боялся, отдались не только у него в голове. Можно было подумать, что где-то в джунглях бьет барабан, но традиций барабанного боя не было в культуре лампурского народа.

— Я обещал тебе, что не воспользуюсь своим положением.

— Ты только говорил, что будешь помогать мне.

— Я делаю, что могу.

— Почему ты обращаешься со мной, как с ребенком?

«Потому что ты бесценное сокровище», — подумал Ник.

Увидев в его глазах проблеск нежности, Конни вдруг страстно захотелось укусить его мизинец, что она и сделала. Ее страшно позабавили испуг и смущение Ника, прежде всегда такого сдержанного и невозмутимого.

Конни радовалась, что она нашла наконец человека, способного на искренние порывы, но ее озадачивало, зачем он всегда их сдерживает.

— Ник, так прости ж меня за вчерашнее. Очень прошу! — последние слова она произнесла так выразительно, что Ник Этуэлл убрал руки со стола и на его лицо легла тень сомнения.

— Прогнать тебя? — продолжала Конни. — Это самое последнее, что может прийти мне в голову.

Он натянуто рассмеялся.

— Меня можно прогнать от тебя, только взяв в руки крепкую палку с заостренным концом.

— Ник, до сих пор я была одинока в своих поисках, но теперь обрела человека, который чувствует так же, как я, и которому небезразлична судьба моего отца. Но я не понимаю, почему ты многим рискуешь, помогая совершенно для тебя чужому человеку. Почему тебя волнует, что станет с Биллом Хэннесси?

«Потому что я хочу заниматься любовью с его дочерью», — подумал Ник.

— Кажется, я догадываюсь, — сказала Конни, и Ник настороженно замер, испугавшись, что она прочитала его мысль. — Тобой руководят высокие мотивы! Ты хочешь, чтобы восторжествовала справедливость.

Ника передернуло, а лицо исказилось забавной гримасой. Он окончательно погряз в любви к мисс Хэннесси и не знал никаких других более высоких мотивов.

— Женщины легко влюбляются в таких, как ты, — тем временем продолжала Конни. — Женщины любят героев.

Ее взгляд порхнул по поверхности стола и остановился на манжете его рубашки. Она обвила пальцами его запястье, ощутив глухие и тяжелые удары пульса, и посмотрела ему прямо в глаза.

— Из всего я заключаю, что если ты принимаешь близко к сердцу судьбу моего отца, может быть, ты неравнодушен и ко мне?

Ник судорожно сглотнул слюну, а Конни тут же почувствовала, как резко участился его пульс.

— Мне начинает казаться, от тебя ничего не скроешь. Счастье, что мы с тобой заодно.

Она рассмеялась, и ее смех, прошелестев, как ночной ветерок, успокоил его.

— Мы могли быть бы более, чем заодно, — сказала она.

— Если бы я вчера себе что-нибудь позволил, то потом себе этого никогда б не простил.

— Да, я могла быть еще не готова. Вчера.

Он почувствовал, как ее рука крепче сжала его запястье, и все пространство перед ним заполнилось навязчивыми образами, зрительными, осязательными, слуховыми: шипение и плеск льющейся воды, скрип влажной кожи, прилипающая к телу мокрая одежда, губы, прильнувшие к губам, ее глубокий вздох, приблизивший ее груди к его ладоням…

— Я побоялся тогда обидеть тебя, боялся, что тебе будет неприятно, если…

— Последние десять лет меня только и делают, что обижают.

— У тебя есть кто-нибудь? — спросил Ник и осекся: это чересчур уж! не его дело! — Мне страшно подумать, что тебе одной пришлось все эти годы нести тяжелый груз.

— Моя мать не щадила себя, стараясь, чтобы у меня было все, как у всех. Она настаивала, чтобы я ходила на свидания, вечеринки, одним словом, делала бы все, что обычно делают в шестнадцать лет. Но это была двойная жизнь. Только на поверхности она была, как у всех, хотя мама изо всех сил старалась оградить меня от напастей этого мира. Я уже тогда многое понимала: что жизнь коротка, мир жесток, люди лживы… Если находился человек, на которого я могла положиться, я цеплялась за него, как утопающий за соломинку. Будь в нашем распоряжении много времени, я бы, конечно, подумала, прежде чем сказать тебе все это.

К несчастью, времени у них уже не оставалось. По паркетному полу зала, ласково улыбаясь, к ним направлялся Джордж Каннингэм. Конни торопливо высвободила его руку из своих пальцев, и Ник тут же воспользовался ею, чтобы поднять свой стакан.

— Добрый вечер, Джордж!

— Этуэлл, мисс Хэннесси, добрый вечер! Я слышал, вы предприняли прогулку по нашему милому острову.

— Да, на джипе, — сказала Конни, одарив его такой сияющей улыбкой, что можно было подумать, в мире нет женщины более счастливой.

— Вы правильно сделали, что прихватили мистера Этуэлла в качестве гида. Он знает все здешние горячие точки.

— Вот именно! Поэтому я и прихватила его с собой, — Конни бросила быстрый взгляд на Ника, крепившегося, чтобы не рассмеяться.

Он допил последнюю каплю и крикнул официанта.

— С мятежниками не пришлось вам столкнуться? — последовал вопрос Каннингэма.

— Нет, нам встретилось лишь несколько патрулей по дороге, — вежливо отозвалась Конни.

Ник, тем временем занятый своим блюдом, неожиданно нахмурился. «Что я сказала не так?» — удивилась Конни.

— М-да, — промычал Джордж. — Вам следует опасаться и тех, и других. Солдаты правительства уподобились мятежникам и жмут на курок и по поводу, и без повода.

— Ничего страшного, — успокоил его Ник. — Выезжающие на лоно природы любовники не вызовут ни у кого подозрений.

Джордж что-то пробормотал и откланялся:

— Счастливого вечера!

— Тебе тоже, старина.

— До свидания, — Конни подождала, пока Каннингэм растворится в одной из полутемных ниш ресторана и спросила: — Я сказала что-то не то? — ее глаза блестели. — Но ты сказал, что мы любовники! Желаемое — за действительное?

Нику страшно захотелось, чтобы эта улыбка Моны Лизы исчезла с ее лица. Почему? На оригинале улыбка живет уже четыреста лет. Четыреста! Наверное, столько же лет он смог бы любить эту женщину и не насытиться.

— Ты сказала, что мы были на территориях, контролируемых мятежниками. Джордж может сделать соответствующие выводы.

— Он, кажется, на нашей стороне.

— Он на стороне британского посольства. А это не одно и то же. Возможно, нам с тобой на самом деле придется вступить в контакт с мятежниками.

— Ты думаешь, он что-нибудь заподозрил?

— Он бы не был Джорджем Каннингэмом, если б это было не так. Он подозревает всех и во всем.

Они продолжили ужинать уже молча, Ник смутно чувствовал за собой какую-то вину. И неловкость. И неудовлетворенность. И раздражение. Ему становилось все труднее и труднее выдерживать дистанцию, особенно когда она продолжала вот так ему улыбаться.

— Я не святой, — заявил он. — Окажись мы снова наедине, я за себя не ручаюсь. Но мне не хотелось бы, чтобы моя выдержка подвергалась такому испытанию.

Конни допила свой напиток, мятой салфеткой вытерла губы и живо вообразила себе, каким испытаниям мужчины, подобные Нику, подвергают себя. Нервное напряжение в ее теле спало, сменившись спокойствием. Она полной грудью вдыхала и выдыхала знойный воздух ночного острова. Ее соски щекотал черный шелк платья, в котором она была на приеме и которое вновь надела сегодня.

Ник живет двойной жизнью, размышляла Конни. И она сама хорошо знакома с двойной жизнью. Конни недоумевала, почему другие не замечают, как трогательно Ник цепляется за юношеские идеалы, которые, пожалуй, единственное его достояние, и никто не ценит идеалы так, как он. Окружающие видят, что он избегает людей, что он одинок, и они уверены, что именно поэтому он и нашел утешение в алкоголе.