Утром, уже стоя на улице, она отпустила Банти, который удивленно вытаращился на нее.

— Спасибо, Банти, сегодня я возьму маленькую машину и поеду сама.

— Движение очень напряженное, мадам, — проворчал он.

— Сегодня утром вы можете сделать сюрприз Линлею и выполоть сад, — сказала она и заставила себя улыбнуться, садясь за руль.

— Да, мадам, — сказал шофер с несчастным видом. Ничто не радовало его больше, чем бесконечная езда по городу в любую погоду при самых плохих условиях движения, а сад он ненавидел.

Но Сюзан хотела ехать одна, чтобы подыскать место, где она могла бы работать. Должно же быть где-нибудь такое место, куда она могла бы ходить и забывать о Блейке; она сняла бы даже гараж или же целый этаж в каком-нибудь старом доме.

Сюзан обнаружила, что имеющие хорошую репутацию конторы по торговле недвижимостью, не могут предложить ей ничего подходящего.

— Мы можем снять для вас апартаменты с ателье, — говорили похожие друг на друга служащие контор, и Сюзан угадывала хитрый профессиональный интерес в их голосе.

— Нет, нет, благодарю вас, — отвечала она. — Я не буду жить в ателье. У меня свой дом.

После долгих часов поисков она медленно ехала домой окольными путями. Совсем близко от дома Блейка стояли жилые дома, где жили одни бедняки и иностранцы. Несколько богачей, вроде Блейка, набросились на участки на берегу реки и, несмотря на бедных соседей, построили особняки на нескольких улицах. Банти всегда выезжал в город и возвращался по этим широким, чистым улицам.

Теперь Сюзан оказалась одна в нагромождении многоэтажек. Ей приходилось ехать осторожно из-за детей, которые с визгом носились по улицам, увлеченные своей игрой, и машинам уделяли внимания не больше, чем мухам, которые пересекали им дорогу. Женщины высовывались из окон, покрикивали на детей и выбивали пыльные перины, в то время как мужчины выстаивали у немытых подъездов. Сюда Блейк никогда бы не вошел. Она остановила машину у входа в один из домов. В окне висело объявление: «Сдается квартира».

— Я могла бы посмотреть на эту квартиру? — крикнула она симпатичному мужчине с грязным небритым лицом, прислонившемуся к дверям.

— А как хотите, — равнодушно скользнув по ней взглядом, ответил он.

Куча мальчишек набросилась на нее, как саранча.

— Постеречь машину, леди? Я ее для леди постерегу!

— А зачем ее кому-нибудь стеречь? — спросила она.

— Так если мы ее не постережем, — сказал темноволосый мальчуган с блестящими глазами, — что-нибудь точно случится.

— Мне дать вам всем по пятаку или же одному пятьдесят центов? — спросила она у них.

Это был серьезный вопрос. Они побежали посоветоваться и вскоре снова облепили ее машину.

— Дайте их Смайки, — попросили они, — его мы сможем заставить поделиться.

Смайки вышел из толпы: кривозубый, бледный ребенок с боязливыми голубыми глазами.

— Постережешь машину, Смайки? — спросила она его.

Тот молча кивнул, потому что сзади его толкали мальчишки.

Она вошла в дом вслед за мужчиной с грязным лицом и осмотрела пустую квартиру. Там было три комнаты, которые появились в следствие разделения некогда большой комнаты благородных пропорций. Потолки были высокими, деревянная отделка камина — резная, когда-то, видимо, красивая, а теперь запущенная и грязная. Да, Блейку и в голову не придет искать ее здесь.

— А нельзя ли сломать все эти перегородки?

— Я это для вас сделаю, барышня, — сказал услужливо мужчина. — Я тут мастер на все руки, а еще являюсь и управляющим дома.

— Я хотела бы, чтобы тут все было покрашено, в том числе и пол, — сказала она.

— Я и это могу сделать.

— А вымыть окна?

— Моя старуха помоет, — сказал он.

— Ну, хорошо, тогда я беру эту квартиру.

— Я сообщу об этом в контору, — заявил он гордо.

— Когда я могу сюда прийти? — спросила она.

— Ровно через неделю, — сказал он уверенно.

Она спустилась вниз по грязной лестнице. У машины ее с молчаливым напряжением ожидала кучка детей. Она вынула из кошелька пятьдесят центов.

— Спасибо, Смайки, — сказала она.

— Она не обманула! — шептали дети. — Пятьдесят центов, Боженька!

В мгновение ока они исчезли на улице и вместе с собой утащили Смайки, как консервную банку на веревке. Сюзан вернулась домой.

— Моя милая, вы не могли бы работать здесь? — спросил у нее старый мистер Киннэрд. Она приехала в Фейн Хилл выбрать обещанный им мрамор.

— Нет, в самом деле, — сказала она, — тут прекрасно, но работать тут я бы не смогла. — Она решительно не смогла бы работать в этом отдаленном месте под надзором выцветших внимательных глаз отца Блейка.

— Тут невероятная тишина, — с наслаждением шептал он.

— Да, это так, — спокойно согласилась она, — тут просто великолепно.

И действительно, Фейн Хилл окутывала невероятная тишина. Тихо проходила зима. Красивый старый дом, где родился Блейк, стоял, окруженный высокими деревьями, застывшими в тяжелом зимнем сне. Казалось, все вокруг уже умерло или спешило умереть. Нет, тут она не смогла бы работать. Она могла бы только бесцельно просиживать и день за днем умирать вместе со всем, что отмирало здесь.

— Я хотел бы, чтобы вы взяли все, что вам понравится, — говорил старик Киннэрд, открывая ворота склада. — Я вам их пошлю, кстати, по какому адресу их надо послать?

Она сказала ему название улицы и номер дома.

— Мне это место незнакомо, — проворчал он. — Там есть ателье?

— Да, я его переделала, — ответила она.

Затем она прошлась мимо мраморных блоков. Даже не зная, что будет из них делать, она выбрала четыре блока: один сиенский, два из Серравеццы и один черный, бельгийский.

— Это коварный материал, — сказал Киннэрд и положил руку на черный бельгийский камень, — коварный, как красота. Во время работы не спускайте с него глаз. — Затем он подарил ей еще три блока итальянского мрамора.

«В них заключены целые годы моей жизни», — думала Сюзан.

— Вы должны показать мне, что добудете из них. — Киннэрд стоял против света в открытых дверях, хрупкий, тонкий и бледный, как самый совершенный памятник старости, который она когда-либо видела.

— Я благодарю вас от всего сердца, — склонила голову Сюзан.

Он быстро прикоснулся к ней пальцами и тотчас убрал руку. Она была холодной и легкой, словно прах.

— Блейк, ты помнишь свою маму? — спросила Сюзан за ужином.

— Нет, она умерла, когда мне было два года.

— Отец когда-нибудь рассказывал о ней?

— Нет, но говорил, что они были счастливы вместе.

— Он один или оба?

— Я припоминаю, — сказал Блейк и внимательно посмотрел на Сюзан, — что он всегда говорил следующим образом: я с твоей матерью был очень счастлив. Это не одно и то же?

Она улыбнулась и покачала головой.

— Да нет же, это так, — утверждал он. — Разве я мог бы знать о том, что она несчастна?

— А что, если бы она тебе ничего такого не сказала?

— Я и так бы это знал, — сказал он беспечно.

Сюзан задумалась и испытующе посмотрела на него. «Нет, он ничего не знает, он решительно ничего не знает о ее счастье», — говорила она себе.

Блейк не должен обнаружить ни малейшей перемены. Она никому не должна казаться изменившейся. Единственная перемена будет внутри нее самой. Свою любовь она подчинила дисциплине. Она уже не в состоянии бездельничать, наслаждаясь любовью. Когда Блейк будет работать, то будет работать и она. Она сообщила ему, что сняла по соседству ателье, и он никак не отреагировал. Но утром он начал одолевать ее своей страстью. Раньше, когда он знал, что она вместе с ним пойдет в ателье и, устроившись на диване, будет наблюдать за его работой, он выскакивал из постели полный нетерпения приступить к работе. Полчаса на завтрак ему было более чем достаточно.

Но теперь он приходил к ней в комнату с утра пораньше и задерживал ее своей любовью. Она укрощала свое нетерпение, но ведь день должен начинаться, раз вечер наступает так быстро.