Кроме татей высокородных, освобождали и худородных, и даже совсем безродных. Они тоже стекались в Москву и другие крупные города, оттого на недолгое время жизнь в городах стала небезопасной, но эта напасть быстро иссякла, некоторые перековались в честных тружеников, закоренелых же преступников навечно утихомирили, ибо милосердие милосердием, а закон есть закон.

Не забыли и о других несчастных заключенных – как еще назвать беглецов наших, что томились в тесных клетках стран европейских? Прослышав, что многие из них рвутся всем сердцем на родину, но боятся за головы свои, царь послал им охранные грамоты, обещая забвение вины, чины и жалованье, если они с раскаяньем и усердием явятся в Москву. Такие грамоты получили сыновья князя Андрея Курбского, князь Гавриил Черкасский, Тимофей Тетерин, Мурза Купкеев, даже презренный изменник Давид Бельский, который перебежал к Баторию совсем недавно, но навредить успел изрядно. Злые языки утверждали, что, приглашая милостиво беглецов, мы пытались вызнать больше о делах заграничных, но на то они и злые языки. Что мы, без изгнанников наших не знали, что делается в той же Польше с Литвой?! Ведь вести о замыслах коронной власти мы могли получать из первых, сенаторских рук.

Томились в Польше и другие Русские люди – ратники наши, попавшие в плен во время воровских набегов короля Батория. Для их вызволения не жалели усилий и средств. Затребовал алчный Баторий пятьдесят четыре тысячи рублей – дали без торга долгого. Сами же не последовали скаредному королю, а явили миру пример высшего милосердия – отпустили без всякого выкупа девятьсот пленных поляков, мадьяр и немцев, устроили им пир прощальный, одарили каждого сукнами и деньгами.

И Господь воздал каждому по делам его! У Батория открылась старая рана на ноге, нам же добро вернулось сторицей – тысяча двести шляхтичей польских, храбрецов не из последних, попросились на службу к царю. Приняли, снисходя к мольбам, хотя и своих хватало, и доставались они много дешевле.

То же и в других сферах происходило. Снизили подати и налоги, при прежнем государе чрезвычайно увеличившиеся, а иные и вовсе отменили, но казна царская отнюдь не оскудела, а через год-другой стала наполняться с еще большей скоростью, при том что количество мытарей сократилось, а оставшиеся кротостью своей уподобились апостолу Матвею. Снизили тамгу торговую, а иным купцам иноземным, в первую очередь, друзьям нашим турецким, разрешили торговать свободно, и расцвела торговля, потекли караваны из конца в конец Земли Русской, от сих рек полноводных отделялись рукава малозаметные и струились к казне царской, блестя узорочьем и весело позвякивая.

В улусы дальние, нам подвластные, посылали отныне отряды стрельцов и казаков не для усмирения и взымания дани, а только для сопровождения священников, землепашцев и строителей. И правители местные правильно восприняли сигнал отеческой заботы, оставили неповиновение, сполна стали отсылать в столицу дань положенную, убедившись, что возвращается она щедрыми пожертвованиями царскими на строительство храмов, на возведение крепостей и на жалованье стрельцам, которые перестали буйствовать и обирать местное население в поисках пропитания.

Мир и согласие наступило в улусах наших, даже Сибирское ханство, всегда мятежное, образумилось, уже на второй год Федорова правления доставило в казну царскую двести тысяч соболей, десять тысяч лисиц черных, полмиллиона белок, не считая бобров и горностаев.

И все означенное свершилось тихо и мирно, без труда для государя, без обиды для народа, без усилий тягостных людей служивых. Воистину по мановению руки Божией!

Те же изменения наблюдали мы и за пределами державы нашей. Едва схлынула первая волна послов иноземных с пожеланиями мирного и счастливого царствования молодому царю, как накатила новая – государи со всех концов земли, заслышав о благотворных изменениях в Земле Русской, спешили заручиться расположением царя могучего и заключить с ним союз дружественный.

А иные не ограничивались послами и лично припадали к престолу Русскому. Уж на что заносчив и требователен был всегда крымский хан, а прискакал верхами в Москву вместе со всеми женами своими, составившими отряд изрядный. Приняли его как брата, а всех его жен, не считаясь с их количеством, богато одарили тканями узорчатыми и побрякушками сверкающими, до которых женщины всех стран большие охотницы. И так Сафа-Гирей был восхищен приемом, что все рвался оказать ответную любезность, наименьшей из которых считал разорение земель польских. Насилу сдержали.

Царь Федор не мыслил ни о войнах, ни о завоеваниях, при этом держава Русская при нем продолжила свое округление, многие государи, уже не довольствуясь союзом, прямо просили взять их под опеку Русскую. И первым был царь кахетинский Александр. Во времена легендарные Иверия была едина и сильна, во время атаманского нашествия на Европу шла рать иверийская бок о бок с нашими отрядами по левую руку, отличилась в боях на территории нынешней Испании и пустила там мощные корни. Но кто помнит сейчас об этом!

О, сколь несчастна судьба малых стран, зажатых между великими империями! Верные дедовским принципам добрососедства, Русские и турки оставляли между империями своими прокладки, чтобы не вступать в непосредственное соприкосновение, чтобы никакие мелкие пограничные ссоры не омрачали дружбы вечной. Ничейные земли были лишь полем для лихих набегов с обеих сторон, отчего земли эти быстро приходили в разорение и запустение. Некогда единая Иверия распалась на несколько княжеств, которые платили дань своим могущественным соседям. Турки и мятежные персы были ближе, им и доставалась по справедливости большая часть.

Вероятно, мы и дальше смотрели бы сквозь пальцы на то, что происходит у нашей южной границы, если бы не угнетение христианства, этого мы не могли потерпеть! Принесли послы царя Александра грамоту в Москву: «Настали времена ужасные для христианства, предвиденные многими боговдохновенными мужами. Мы, единоверные братья Русских, стенаем от злочестивых. Един ты, Венценосец Православия, можешь спасти нашу жизнь и душу. Бью тебе челом от лица земли со всем народом: да будем твои вовеки веков!»

Разве мог царь благочестивый оставить без ответа вопль души брата по вере? Так держава Русская перевалила через хребет Кавказский, включив заодно в себя несколько княжеств соседних, и стал с того времени Федор писаться в титуле Государем земли Иверской, Грузинских Царей и Кабардинской земли, Черкасских и Горских Князей.

Опомнилась и мятежная Персия, о существовании которой не позволяли нам забыть лишь послы персидские. Зачастили послы в обе стороны, восстанавливая мир и согласие между странами нашими. Шах персидский являл щедрость невиданную, отдавая нам в вечное пользование Баки с Дербентом и надбавив к ним потом Таврис и всю землю Ширванскую. Это ничего, что пока эти земли под управлением турок находятся, с турками мы как-нибудь договоримся, главное, что слово сказано, эти земли нашими будут, рано или поздно. И без всяких войн!

То, что счастье способствовало царю Федору на Юге и на Востоке, меня не шибко удивляло, там если и бывали какие неприятности для державы нашей, то только от нашего собственного небрежения. А вот в делах западных я прямо вижу вмешательство Провидения.

Король Баторий продолжал злобиться, все не мог успокоиться после псковской неудачи. Дошел до дел богомерзких, ограбил послов наших, что везли деньги в Грецию на помин души Ивана-Царевича, не удовольствовавшись этими святыми деньгами, зажилил выкуп за пленных наших, которые Федор передал ему без торга, отпустив немногих простых ратников, удержал у себя знатнейших, надеясь получить за них новый выкуп с их семейств. В смерти царя Симеона, подписавшего мир с Польшей, Баторий узрел повод к началу новой войны, и паны с трудом сдерживали его, отказывая на Сейме в деньгах и людях.

Но Баторий не оставлял усилий, весьма ободренный схваткой бояр у престола Русского, отголоски которой долетали и до Польши. Вновь занимал Баторий деньги у всех подряд, дошел до Папы римского, прося у него полтора миллиона золотых на войну и обещая взамен распространить веру латинскую до самой Москвы. Получил, двадцать пять тысяч. Но Батория это не остановило, его ничто не могло остановить, он уже и рать собрал для похода на Москву, но Господь не допустил ненужного кровопролития. Развеялись тучи смуты боярской, выглянул солнечный лик царя благочестивого – и Баторий в одночасье скончался.