Он встал, отбросил сигару, потушил огонь и поднялся наверх.

На площадке лестницы, завернувшись в пуховую шаль, наброшенную поверх пижамы, стояла Селия. В доме царила мертвая тишина. Хайс слышал собственное дыхание и уловил легкий прерывистый вздох Селии, когда остановился перед ней.

Шепотом, очень нежно и мягко он спросил:

— Что случилось? — и протянул ей, как маленькому ребенку, руку. Селия, схватившись за нее, прошептала в ответ, вся дрожа:

— Я не знаю… Я только что проснулась и услышала какой-то шум… Я очень испугалась и вышла сюда, чтобы позвать сиделку.

— Вы должны сейчас же лечь, — сказал Хайс, — я сам позову сиделку.

Он почти донес ее до кровати. И снова, прижав ее к груди, он не мог удержаться от искушения и поцеловал ее.

Этот первый поцелуй оказал на них волшебное действие; его сладкая власть покорила их обоих. Глубоко вздохнув, Селия притянула к себе голову Хайса.

Под влиянием этого первого поцелуя они забыли обо всем — о времени, о болезни, нерешительности и отчаянии. Хайс опустил Селию на подушки и, скользнув на колени, спрятал лицо у нее на груди.

Он чувствовал биение ее сердца, которое трепетало под его поцелуями; он сам был взволнован до глубины души. Нежно и очень робко Селия провела рукой по его волосам и стала перебирать их пальцами.

Хайс поднял голову и посмотрел на нее.

— Селия, — нетвердым голосом сказал он, — я негодяй, я… — но продолжать не мог; он вдруг понял, что ни о чем, кроме любви, не может говорить с ней.

Он сделал неопределенный жест, словно отмахнулся от чего-то неприятного, и очень тихо сказал:

— Я люблю тебя.

— О, скажи это еще раз, — прошептала Селия, и Хайс так же уверенно и твердо повторил:

— Я люблю тебя!

Он поднялся с колен и, присев на край кровати, взял ее на руки с бесконечной нежностью, боясь причинить боль.

Он целиком поддался влиянию момента. Своеволие, безрассудность, необузданная сила страсти — все, что руководило им в прежние дни, уступило место неизведанной до сих пор нежности. Волна этого нового чувства, слегка грустного и томительного, захлестнула его. Впервые в жизни он испытал радость от сознания своей покорности и робкого обожания. Его смирила ее необычайная чистота и невинность, и это было его первое смирение за всю жизнь.

Его губы скользили по ее волосам, по закрытым глазам, шелковым ресницам, и, не в силах подавить внезапно охватившее его дикое желание, он снова прижался к ее губам. Селия ответила на этот безумный поцелуй. Она отдавалась его ласкам со всем нетронутым пылом и неопытностью своих восемнадцати лет, и Хайса волновало и трогало это, как ничто до сих пор в жизни.

Сделав над собой усилие, он оторвался от ее губ, и стараясь говорить спокойно, сказал:

— Не надо больше, дорогая, это нехорошо ни для вас, ни для меня целовать вас так; вам особенно вредно, что вы не спите в такой поздний час. Я принесу вам чаю или горячего молока и чего-нибудь поесть, вы должны подкрепиться. Потом я уложу вас и уйду.

Но Селия крепко обвила его руками, прижала голову к его груди и, умоляюще глядя на него, голосом, прерывающимся от счастья и любви, почти задыхаясь, прошептала:

— Нет-нет! Не оставляй меня! Я люблю тебя, люблю! Я не в силах расстаться и выпустить тебя из своих объятий. Ах, не уходи, ведь ты любишь меня, любишь?

Хайс снова склонился к ней, но сейчас же вскочил, сильно побледнев.

— Селия, — сказал он сдавленным голосом, — я не могу остаться именно потому, что люблю тебя, к счастью, больше, чем самого себя; поэтому я должен сделать так, как сказал, и ты позволь мне это.

Очень решительно он уложил Селию на подушки, укутал ее одеялом и, кивнув ей, вышел из комнаты.

Селия лежала не шевелясь. Она была совсем обессилена. Этот последний поцелуй, который она так просила, казалось, истомил ее до конца. Точно сквозь туман, она видела, что Хайс вернулся, видела, как он подошел к ней, остановился около кровати; скорее почувствовала, чем увидела, его испытующий взгляд, потом живительный огонь коньяка обжег ей горло, и, придя в себя, она оперлась на поддерживающую ее крепкую руку Хайса и совсем бодро и счастливо шепнула:

— Вот так мне лучше!

Хайс постарался выдавить улыбку. Он был очень испуган видом Селии.

Теперь, успокоившись, он поставил электрический чайник, заварил чай, разрезал кекс, очистил персик и, положив все это на поднос, подошел к кровати.

Они стали лакомиться, как дети.

— В этом ломтике кекса есть вишня, — сказал Хайс. — Открой-ка ротик и закрой глаза!

Он держал ее чашку, пока она пила. Когда все было съедено и выпито, она попросила:

— А теперь покурить!

Они курили одну папиросу, затягиваясь по очереди.

Заря занялась как-то совсем неожиданно и мягкими волнами влилась в окно.

Хайс поднялся, раздвинул занавес и вернулся к Селии. Прижавшись друг к другу, они следили, как небо из бледно-розового постепенно становилось алым и пылающим. Селия посреди разговора уснула на плече Хайса.

Хайс, не шевелясь, глядел на нее, и снова нежная тревога и страх за нее овладели им. Что из всего этого выйдет?

Он постарался отогнать от себя эту мысль. Очень осторожно, боясь потревожить Селию, Хайс освободил руку и на цыпочках вышел из комнаты. Селия не шевельнулась.

В его спальне было светло от утреннего ветерка, ворвавшегося в окно. Хайс остановился около него и задумчиво взглянул на сквер, мирно зеленевший в бледных лучах зари.

Сто лет назад кто-нибудь из его предков так же глядел в окно… был ли он счастлив?

Глубоко вздохнув, он отошел от окна, разделся и лег в постель. Но заснуть не мог.

«Она пошла к нему прямо из дому и взяла с собой жемчужину», — в сотый раз повторял себе Рикки.

Этот день был полон неожиданностей: как только Селия ушла из дому, пришел инспектор Твайн, и Рикки сразу же сообщил ему про жемчужину, но потом спохватился, что не может показать ее; его память часто выкидывала с ним досадные штуки со времени войны.

Он с нетерпением ждал прихода Селии, но она в тот день не вернулась домой. Вместо нее пришел посыльный с известием, что с Селией Лоринг произошел несчастный случай, и что она в данное время находится в доме милорда Хайса на Сент-Джемс-сквер.

Рикки тотчас же отправился по указанному адресу, но ему сообщили, что Селия находится в бессознательном состоянии. Все последующие дни он получал такой же ответ, и с каждым днем в его душе росла злоба. Время уходило, время, драгоценное для него, так как оно могло помочь отомстить за Лоринга.

Теперь Рикки, оставшись совершенно одиноким в большом доме на Брутон-стрит, без устали думал об одном и том же. В своем страстном желании отомстить убийце своего кумира он потерял счет времени, забыл о еде, о самой жизни.

Твайн долго и терпеливо выведывал у бедного Рикки все, что он знал, и Рикки, почувствовав теперь в полиции союзника, рассказал ему все подробно. Совершенно неожиданно для себя Твайн узнал такие детали, о существовании которых он не подозревал, а также получил полный список посетителей игорного дома Лоринга. Рикки добавил возбужденно, вцепившись в рукав инспектора:

— Если бы я увидел их лица, я в один момент узнал бы любого из тех, кто был здесь в ту ночь и чье имя я назвал.

Твайн запомнил это обстоятельство.

Сегодня, забившись в кресло, Рикки снова погрузился в тяжелые, грустные размышления.

Он долго просидел так, несчастный, глухой ко всякой радости с тех пор, как в душе воцарилась печаль, равнодушный к сиянию солнца и ко всему, кроме желания отомстить, добившись правды.

Вдруг ему в голову пришла мысль о Стефании: «Мисс Кердью. Она мне поможет, она ведь достаточно часто бывала здесь».

Несколько минут спустя он звонил у подъезда дома, где жила Стефания.

Стефания приняла его сразу же. Рикки, заикаясь, засыпал ее вопросами.

— Вы помните, что у вас бывал джентльмен с черными жемчужными запонками, мадам?