— Перл Тулл, — сказал священник, — была преданной женой, любящей матерью, столпом общества. Она прожила долгую счастливую жизнь и умерла в кругу семьи, оплакивающей ее, но родные усопшей находят утешение в мысли, что она ушла в лучший мир…

Священник, наверно, забыл, а возможно, никто ему не сказал, что вот уже более трети века покойная жила без мужа, что она была неистовой, яростной и порой даже страшной матерью, что она не проявляла ни малейшего интереса к жизни окружающих, а держалась как гостья из богатого квартала — выходя на улицу, всегда надевала шляпу, когда была дома, постоянно держала дверь на замке. Жизнь ее действительно была долгой, но нисколько не счастливой, скорее несостоявшейся, запутанной или… какое слово искал Коди? Взращенной на шпалерах. Перепутанной, изломанной, расплющенной, особенно с годами, когда она состарилась, съежилась, ослепла и стала целиком зависеть от Эзры. Она не была религиозна, и десятилетиями нога ее не ступала в эту молельню, и, хотя в угнетенном состоянии духа она иногда и признавала, что рай существует, Коди не утешала мысль, что мать попала в райские кущи — она и там будет суетиться, будоражить других, вызывать недовольство окружающих.

В молельне Коди сидел справа на передней скамье — воплощение скорби и сыновней преданности. Однако скептические мысли проносились в его голове с таким шумом, что он готов был поверить: присутствующие прихожане способны их услышать. Он будто возвратился в детство и боялся, как бы мать не угадала его мысли так же безошибочно, как угадывала, готова ли курица в духовке, словно невзначай щипнув ее за ножку. Коди покосился на Рут — она внимательно слушала священника. Тот объявил заключительный псалом, который Перл назвала в своем погребальном распоряжении: «Со временем все мы поймем». Вскинув длинное костлявое лицо и готовясь начать псалом, преподобный Турман выглядел смущенным — не столько неисповедимостью путей господних, сколько равнодушием скорбящих. Большинство уставились в раскрытые молитвенники, безмолвно следя за текстом псалма. Да и народу было мало: несколько сослуживцев Эзры, группа угрюмых подростков — внуки покойной, восседавшие на разных скамьях, — и пять-шесть неизвестных стариков-прихожан с сумками, которые заглянули сюда, словно чтобы укрыться от холода.

Служба окончилась, священник сошел с кафедры и остановился возле Коди, чтобы пожать ему, старшему сыну, руку и выразить сочувствие.

— Примите мои соболезнования, — сказал священник, — я понимаю, какая это утрата…

Коди поблагодарил и вместе с Рут зашагал по проходу за священником. За ними следовали Дженни и Джо, а последним шел Эзра. По всем правилам внуки должны были присоединиться к ним, но сделай они это, и на церковных скамьях не осталось бы почти никого.

На улице было холодно, и дышалось легче. Грохот машин приободрил Коди. Он стоял на тротуаре между Дженни и Рут и принимал соболезнования от незнакомых прихожан.

— Прекрасная служба, — тихо говорили они.

— Благодарю вас, — отвечал он.

Коди услышал, как женщина, стоявшая у притвора, сказала Эзре:

— Сочувствую вашему горю.

И тот сердечно ответил:

— Что поделаешь? — хотя он был единственным из троих детей, для кого смерть матери явилась большим ударом. Чем теперь он заполнит свои дни? Он был для Перл глазами. А в последнее время даже руками и ногами. И теперь, когда матери не стало, он будет возвращаться вечером домой и… Что же он будет делать? Чем займется? Коди представилось, как Эзра в одиночестве сидит на диване или, не раздеваясь, лежит на постели, вглядываясь в роящийся над головою мрак.

— Эзра говорил тебе, что после службы мы соберемся у него в ресторане? — спросила Дженни.

Коди с тяжелым вздохом пожал руку какому-то старику и повернулся к Дженни.

— Я так и знал. Так и знал.

В самом деле, разве он не говорил об этом Рут? В машине, по дороге в Балтимор, он сказал: «Господи, наверняка потом устроят сборище. Опять будем мучиться на нескончаемом семейном обеде в Эзрином ресторане». «Думаю, он очень расстроен, — ответила тогда Рут. — Вряд ли ему сейчас до обеда». Это лишний раз доказывало, что она не настолько хорошо знала Эзру, как ей представлялось. Обед он устроит непременно. Дай только повод — свадьба, помолвка или племянник, который успешно закончил учебный год, — и он тут же готов устроить обед в ресторане. Вся семья в сборе! Теплая семейная встреча. Эзра, как всегда, будет потирать руки — есть у него такая мерзкая привычка. Наверняка его повара трудятся сейчас над… как это называется? Поминальным обедом. Коди вздохнул. Но он знал наверняка: придется идти.

Старик, видимо, что-то сказал и ждал от Коди ответа, наклонив к нему свое раскрасневшееся лицо под пышной шапкой серебристых волос, в которых сверкало солнце.

— Благодарю вас, — сказал Коди. И, видно, невпопад: лицо старика разочарованно вытянулось. — Хм-м… — пробормотал Коди.

— Я спросил, — повторил старик, — узнаешь ли ты меня, Коди.

Да, Коди его узнал.

И мог бы узнать пораньше. Были приметы, на которые ему следовало тотчас же обратить внимание: этот веерообразный, все еще густой и волнистый, чуб, ослепительная синева глаз, темно-синий костюм в полоску, придававший владельцу прямо-таки гангстерский вид.

— Да. — Старик победоносно кивнул. — Перед тобой — твой отец, Коди.

— Как ты думаешь, Эзра не забыл поставить для папы прибор? — сказал Коди сестре.

— Что? — рассеянно переспросила она, глядя на Бека.

— В ресторане. Думаешь, не забыл?

— Наверное, нет, — сказала Дженни.

— Будет просто обед, — сказал Коди Беку.

Тот непонимающе уставился на нею.

— Легкий обед в «Тоске».

— О чем ты? — спросил Бек.

— О том, что будет поминальный обед в ресторане «Тоска по дому».

Бек провел рукой по лбу и сказал:

— А это Дженни?

— Да, — ответила она.

— Когда я видел тебя, Дженни, в последний раз, тебе было лет восемь, — сказал Бек, — восемь или девять. У тебя еще была любимая песенка про Мэри и ее овечек. Ты распевала ее с утра до вечера.

— Да, помню, — холодно ответила Дженни. — «А ягнятки щиплют плющ».

Бек набрал воздуха, чтобы сказать еще что-то, но замолчал и закрыл рот.

— Ты, конечно, помнишь Рут? — спросил Коди.

— Рут?

— Мою жену.

— Да как же я могу ее помнить? Я же уезжал! Меня здесь не было!

Рут шагнула вперед, протягивая ему руку.

— Значит, Коди женат, — сказал Бек. — Подумать только. И дети есть?

— Ну конечно — Люк, — ответил Коди.

— Стало быть, я — дед! — Бек повернулся к Дженни. — А ты? Ты замужем?

— Да, муж поехал за малышами. — Дженни помахала кому-то рукой.

— А Эзра? — спросил Бек. — Где же Эзра?

— Вон там, у лестницы, — сказал Коди.

— Вижу.

Бек бойко направился к Эзре, пригладил рукой волнистый чуб. Дженни и Коди проводили его взглядом.

— Если б я встретила его на улице, я бы прошла мимо, — сказала Дженни.

— Мы как раз и встретили его на улице, — заметил Коди.

— А ведь в самом деле.

Бек подошел к Эзре и остановился перед ним с видом ребенка, который ждет похвалы. Эзра учтиво склонил голову, чтобы получше разобрать слова Бека, потом мягко улыбнулся и пожал ему руку.

— Подумать только! — донесся до Коди и Дженни голос Бека. — Оба сына выше меня ростом.

— Обедать будем в моем ресторане, — безмятежно сообщил отцу Эзра.

На лице Бека снова отразилось недоумение, но он быстро овладел собой и направился к подросткам, которые, смекнув, в чем дело, сгрудились неподалеку, молчаливые и враждебные. Бек, казалось, не замечал этого.

— Я ваш дедушка, — объявил он. — Дедушка Тулл. Вы когда-нибудь слыхали обо мне?

Похоже, что не слыхали, так как ни один рта не раскрыл. А Бек по-прежнему с улыбкой смотрел на них.

— Я ваш пропавший дедушка, — сказал он. — А вы?.. Какой красивый парень!

Бек энергично пожал руку самому длинному из подростков, который, к сожалению, вовсе не приходился ему внуком, а работал у Эзры на салатах.