Поэтому в декабре 1920 года Владислав Рачкевич был направлен в Вильно уполномоченным представителем польского правительства. Ему предстояло достичь определенного понимания с «польским Вильно» и вступить в контакт с открывшимися в этой горячей точке представительствами Лиги Наций и союзников.

Предполагалось, что его миссия подразумевает и полномочия на ведение многосторонних переговоров, которые должна была, согласно инструкциям, начать Лига, чтобы разрешить проблему.

Переговоры проводились в Брюсселе 20 апреля 1921 года под председательством бельгийского политика Поля Иманса. Тем временем Рачкевич попросил, чтобы его друг и коллега, пользующийся его доверием, Тадеуш Гедройц, был назначен советником при польской миссии в Вильно. Аня была счастлива: она возвращалась домой. В «Доме под лебедем» на Малой Похуланке для прибывающего советника и его семьи тут же освободили piano nobile ^[29]— великолепную тринадцатикомнатную квартиру. Там спустя ровно девять месяцев появилась моя вторая сестра Тереска. 21 июля 1921 года Тадзио получил повышение и стал заместителем главы миссии.

Иманс обнародовал свой план 20 мая 1921 года. С подачи Польши моделью для него послужила швейцарская система кантонов. Республика Литва должна была состоять из двух кантонов: литовского с центром в Каунасе и польскоговорящего с центром в Вильно. Спорный город включался в литовское государство, но при условии, что Польша и новая Литва объединятся в федерацию.

«План Иманса» был поддержан Советом Лиги Наций 28 июня 1921 года. Польское правительство одобрило его 15 июля, а вслед за этим Литва его отвергла, поскольку для нее были неприемлемы условия, необходимые для его реализации (установление федеративных отношений). В Брюсселе в течение шести недель велась интенсивная работа над планом, результатом которой стал «Скорректированный план Иманса», обнародованный 3 сентября и отражавший позицию Литвы. От двухкантонной модели отказались, и Виленскому региону предлагалась определенная автономия в рамках Республики Литвы. 24 сентября Совет Лиги Наций рекомендовал переработанный план Генеральной ассамблее, и вскоре после этого его отвергла Польша. Какова бы ни была личная реакция Пилсудского на идею автономии Вильно, ему оставалось лишь подчиниться напору польских националистов, настаивавших на присоединении. Польскоговорящий Вильно заключил недальновидный союз с польскими националистами, желая не остаться в меньшинстве внутри не менее националистической Литвы. Федералистские мечты Пилсудского были повержены в прах.

12 января 1922 года разочарованная Лига Наций признала поражение и отказалась от роли арбитра в этом процессе. Через два дня Тадеуш Гедройц оставил свой пост.

20 февраля Виленский сенат проголосовал за присоединение Срединной Литвы к Польше, Варшава официально приветствовала это решение 24 февраля. Спустя много лет мой кузен Збышек Лютик рассказал мне, что моя бабушка Гедройц обвинила сына в том, что он «сдал Вильно полякам». Хотя за пределами семьи об обвинении известно не было, оно, вероятно, было особенно болезненным для Тадзио, поскольку его собственная позиция была близка к позиции матери и ее круга.

Однако не стоит думать, будто вся зима 1921–1922 годов прошла в горе и отчаянии. Мои родители умели защищать свою счастливую частную жизнь от политики. Семья Шостаковских и их друзья, собиравшиеся в «Доме под лебедем», погрузились в водоворот светской жизни, еще более безумный, чем обычно, из-за присутствия в Вильно различных иностранных миссий. Мои родители оказались в центре этого всего, и после рождения Терески (3 января 1922 года) они решили устроить в честь крестин торжество, которое затмило бы все другие праздники.

Это был бал на всю ночь, открывался он полонезом, который вели Рачкевич и моя мать. Закончился он традиционной белой мазуркой, когда над городом занималась заря. Не обошлось и без скандалов. В какой-то момент мать решила, что веселье джентльменов несколько выходит за рамки. Она собрала многочисленные кувшины с пуншем и вылила содержимое в раковину. Тем временем оказалось, что нужно спасать дядю Стефуша, вступившего в щекотливую беседу с полицейскими, которые хотели убедиться, что ситуация под контролем. В роли спасительницы выступила грозная тетя Хела, очень кстати упомянувшая пару важных имен. Но и ей пришлось объяснять, почему она босиком, а Стефуш держит в руках ее бальные туфли («слишком долго вальсировала, ноги очень болят»).

* * *

Тадзио ушел в отставку не только с конкретного поста, а вообще с государственной службы, что было гораздо более решительным шагом. Родителям удалось остаться в «Доме под лебедем», потому что коллегия юристов Вильно немедленно предложила отцу открыть в городе частную юридическую практику. Это предприятие оказалось успешным как в профессиональном, так и в материальном плане. Именно в период, когда отец пребывал в рядах виленских адвокатов, появились какие-то из лучших драгоценностей матери. Как и ее великолепная каракулевая шуба.

Однако благоденствие продолжалось недолго. Уже через год Тадзио овладело беспокойство. Он жаловался, что дела достаются ему из-за его имени и связей, а не из-за его достоинств юриста. Сегодня я бы назвал это чрезмерной чувствительностью, потому что он зарекомендовал себя талантливым адвокатом. Но он снова все бросил и смиренно явился к своему прежнему работодателю — в госструктуры Польши.

Его взяли обратно, но с условием. Теперь ему предложили скромный пост главы Августовского повята, с центром в маленьком городке с населением около 10 тысяч вблизи от литовской границы, точнее, от пресловутой демаркационной линии. Пост был испытанием, и испытанием не из легких. Тадзио должен был пройти испытательный срок, чтобы вернуть себе доверие бывшего работодателя.

Ему уже было 35 лет, он был мудрее и не столь радикален. Год адвокатской практики в Вильно стал для него временем переоценки ценностей. «Красный князь» (университетское прозвище Тадзио) постепенно подошел к почти такому же взгляду на мир, какой был у покойного отца Ани в начале века: центристский либерализм, гармонично сочетающийся с прогрессивным католицизмом. Эта взвешенная позиция, очищенная от агностицизма и антиклерикальных обертонов, была довольно распространена среди «демократической» виленской элиты. Таким образом Августовский анклав получил думающего и не слишком склонного к импульсивным действиям руководителя. Мой кузен Ежи Гедройц рассказывал, что, когда он посетил этот район в конце 1930-х годов по поручению варшавского министерства, о годах отцовского правления там вспоминали с теплом и благодарностью.

Два последующих года отец и его семья провели в почти идиллическом уголке Европы. Guide Bleu ^[30]за 1939 год его описывает так: «Toute la région environnante, dite "Puszcza Augustowska", particulièrement celle située au nord de la ville, abonde en lacs glaciaires renommés pour leur beauté» ^[31](Все, что запомнилось моей матери об их пребывании в Августове — оно продолжалось не более двух лет, — это пикники на озере, светские мероприятия офицерского клуба местного уланского полка и неиссякающий поток гостей, которых привлекала живописная местность и, позволю себе добавить, гостеприимство.)

Тадзио быстро освоился на новой должности. В 1924 году он был выдвинут на гораздо более значительный пост — главы администрации Белостока. Город представлял собой крупную железнодорожную развязку и текстильный центр с населением почти 100 тысяч человек и большой и влиятельной еврейской общиной. Отцу приходилось решать проблемы, возникавшие при столкновении дикого капитализма и сравнительно неопытного пролетариата, а также расовые и религиозные проблемы.

После двух успешных лет в Белостоке перед отцом снова вырисовывалась карьера государственного деятеля, он мог бы получить пост воеводы (губернатора). Но этого не произошло. В 1926 году перед моими родителями возникла перспектива унаследовать имения Лобзов и Котчин, оба на грани разорения. От этого бремени они не могли отказаться, и Тадеуш Гедройц снова подал в отставку и ушел с государственного поста — на сей раз бесповоротно.