На следующий год разразилась Первая мировая война и перевернула жизни их всех. Хенио и Стефушу пришлось по призыву вступить в ряды российской армии. Женщины-Шостаковские остались в Михалишках. На два самых опасных года революции, 1917–1918 годы, «Дом под лебедем» стал прибежищем для друзей и близких из сельских районов, спасавшихся здесь от мародерствующих войск. Ситуация изменилась в апреле 1919 года. Три барышни и их мать приветствовали вход в Вильно Польской армии под командованием Юзефа Пилсудского. С ним прибыли и два польских волонтера, Хенио и Стефуш.

«Лебедушки» с головой окунулись в заботы о солдатах. У меня в памяти стоит замечательная фотография, на которой Аня раздает еду в военной столовой. И один эпизод, рассказанный тетей Зосей: Пилсудский, окруженный дамами в летних платьях и мужчинами в форме, достает сигарету. Ему предлагают несколько зажженных спичек; одна из них Анина, но — слишком поздно. Главнокомандующий, заметив неудачную попытку, тут же гасит сигарету, чтобы закурить ее от спички молодой девушки. Изящные манеры под гром пушек…

Мой отец Тадзио прибыл в Вильно накануне вступления в город армии Пилсудского, но он не принадлежал к окружению великого мужа. Тадзио в свой 31 год был назначен вице-губернатором Виленского воеводства, за которое в это время как раз велись бои с Красной армией. Это были очень бурные дни, но молодые люди все равно искали светских развлечений. И оказавшись в светском обществе Вильно, Тадзио не мог пройти мимо Ани. Не могла и она его не заметить — молодого человека, о чьих подвигах в городе говорили еще до его приезда.

Аня была умна, весела и практична и безумно любила танцевать. Она казалась робкой, но абсолютно спокойно ощущала себя в мире. Ее старшие сестры обожали ее, а братья баловали, как могли. В их доме царила атмосфера почти обязательного оптимизма и безусловной — иногда даже слишком непосредственной — преданности друг другу. На этой почве семена добра давали прекрасные всходы. Тадзио был покорен дважды: Аней и ее семьей, как Пьер Безухов в «Войне и мире».

Когда Тадзио при полном параде явился делать предложение, ему пришлось искать Аню на дальнем поле, где она возделывала собственную грядку с помидорами. Он не любил парадную форму («охраны ее величества королевы Мадагаскара»), но с удовольствием прибыл в своем парадном экипаже, с кучером на козлах и лакеем на запятках.

Аня приняла предложение Тадзио без колебаний, хотя была с ним знакома не так долго. Она была захвачена водоворотом романтической любви, но успела разглядеть в нем все те черты, которые восхищали ее в своем собственном отце: презрение к самодержавию, либерализм, накладывающийся на верность заветам церкви — удивительное сочетание, которое нередко встречается в этой части Европы, — и перспективы успешной юридической карьеры.

Аню одолевали сомнения только по одному поводу — как возвращаться с дальнего поля. Юная девушка, одна, без сопровождения, в открытой карете жениха и до официальной помолвки! Вообразите, как это развяжет языки сплетникам! Однако Тадзио не готов был отказаться от самой счастливой поездки в своей жизни. Заляпанный помидорами фартук спрятали подальше и выбрали самый окольный путь, чтобы избежать возмущения публики. Никто не заметил юную пару, и формально предложение было принято уже под сенью «Дома под лебедем».

Глава 7

Тадзио

Отец мой был потомком древнего рода. Основателем его был Гедрус, брат Великого князя Тройдена, объединившего и консолидировавшего Литву в XIII веке. Гедрус правил княжеством Гедройтским, или Terra Gedereytha, большим земельным владением на востоке Литвы, простиравшимся на не менее двух тысяч квадратных километров. Один за другим три князя Гедройтских сражались с рыцарями тевтонского ордена, угрожавшими Литве с севера и юга. Четвертый князь, Довмонт, поссорился со своим сюзереном и был лишен своего статуса и политической власти. Однако за ним сохранился княжеский титул и перешел после его смерти около 1400 года к следующим поколениям.

В XV веке его потомки, оказавшиеся в умалении и лишенные возможности служить на государственной службе, обратились к высшему образованию и церкви. Пять представителей клана стали епископами жемайтскими (самогитскими) — второго по величине диоцеза Литвы. Один — августинский монах, блаженный Михаил Гедройц (умер в 1485 году), посвятивший всю свою жизнь бедным и больным, церковь готовится его канонизировать. Его могила в церкви Святого Марка в Кракове и по сей день остается местом почитания.

За XVI век клану Гедройцев удалось восстановить свое положение, как материальное, так и социальное, а в XVII веке они были помещиками и солдатами. Возможно, наибольший интерес из них представляет промышленник-новатор, построивший бумажный завод, который в военное время мог переходить на производство пороха.

К концу XVIII века Гедройцы вновь появляются на европейской политической сцене, на сей раз на службе у Наполеона. Генерал Ромуальд-Тадеуш Гедройц (умер в 1824 году) был «особым другом» вдовы Жозефины де Богарне. По словам одной из его дочерей, впоследствии он убедил ее принять предложение от молодого человека по фамилии Бонапарт.

Сын Ромуальда Жозеф был восходящей звездой наполеоновской армии. Он был адъютантом штаба Наполеона при Ватерлоо и на поле битвы получил повышение до чина генерала. Младшая сестра Жозефа, красавица Люси, считается любовницей Адама Мицкевича, величайшего славянского поэта, с которым может сравниться только Пушкин. Их сестра Кунегунда, фрейлина императрицы Жозефины, была (под псевдонимом) автором первого порнографического романа на польском языке.

В начале XX века было два известных Гедройца: Вера Гедройц (умерла в 1932 году), всемирно известный хирург и близкий друг царя Николая II и его семьи, и Николай Гедройц (умер в 1933 году), богатый и деятельный меценат, основавший на Украине четыре музея. Потом, в межвоенный период, во Второй Польской республике выдвинулись два кузена Гедройца — Францис-Довмонт (умер в 1944 году), который одним из первых стал заниматься историей и философией медицины, и Тадеуш, мой отец.

* * *

Для десятилетнего мальчика отец был далеким и немного пугающим героем. Друзья говорили о его быстром уме и обаянии, приправленном толикой иронии. Но в нем было гораздо больше всего. Он был одновременно ревностным католиком и либералом в политике. Его суровость и беспристрастность, отличавшие его как судью и политика, смягчались любовью к музыке, животным и птицам. Он не выносил жестокости по отношению к любому живому существу, и однажды я видел, с какой яростью он набросился на человека, который плохо обращался с лошадью. Хотя охота была одной из забав его молодости, в сорок лет он отказался от нее. Как я сейчас понимаю, он обладал не просто командирским и порывистым нравом, но и беспокойной и эксцентричной душой, для которой частная жизнь, семья и закрытый мирок Лобзова были тихой, но необходимой духовной подпиткой, гаванью, защищавшей его от штормов публичной жизни.

У него был выдающийся послужной список, хотя он не любил об этом распространяться. Мое восхищение вызывали две его награды, когда он — неохотно — надевал их на парадные церемонии: «Крест независимости» (Krzyż Niepodległości),аналог британского ордена «За выдающиеся заслуги», и крест «За храбрость» (Krzyż Walecznych), аналог британского Военного креста или немецкого Железного креста.

Тадзио никогда не говорил со мной о своих военных подвигах, но мать и Мартечка иногда шепотом рассказывали о захвате бронепоезда (а с ним и пары прекрасных сапог для верховой езды и ведра варенья). Больше я ничего не знал до того, как после распада Советского Союза, в 1991 году, получил доступ в польские военные архивы. В архивном деле Тадзио мне открылась поразительная история. (Впрочем, и очень запутанная. Военные и политические перипетии на западной границе Российской империи в 1917–1918 годах нуждаются в определенных разъяснениях. Так что читатель спокойно может опустить конец главы.)